И это был тот самый дом, о котором Алеша писал в каждом письме, постепенно и умышленно создавая у Кирилла образ родового гнезда. И создал! Кирилл все-таки рассчитывал увидеть не замок, но нормальный дворянский дом начала прошлого века, примерно такой же, в каком размещался гарнизонный Дом офицеров возле танкового училища. Можно было представить, что творится внутри «родового гнезда»: обыкновенный «совковый» клопятник, коммуналка с расхристанными общественными помещениями. И на это удовольствие Алеша поменял отцовскую адмиральскую четырехкомнатную квартиру в Питере?!

Кирилл снял фуражку, парадный мундир и галстук, закурил и присел на чемодан. Ему показалось, что ветерком нанесло запах жареного лука, которым обычно пахло во всех коммуналках России, и сразу представились жирные тетки в затрапезных халатах у общественной плиты – папиросы в зубах, дым и бесстыдный диалог… Человек в спортивной майке и трусах тренировал жеребенка возле сараев – брали барьеры, и хозяин при этом скакал резвее. Бойкий конек ленился и в самый последний момент ловко огибал поднятую над землей жердь.

– Ага?! Тиимать! – то ли ругался, то ли командовал хозяин, в который раз устремляясь к барьеру.

И где-то там же орали голодные свиньи, приводя этот пейзаж к закономерной завершенности.

Кириллу не хотелось идти в дом и отыскивать свою квартиру, а точнее, ту ее часть, которая принадлежала ему в общей ерашовской коммуналке. Алеша присылал ему план, где были вычерчены – конечно, без масштаба, – все комнаты, выменянные им, и в том числе «комнаты» Кирилла. Тогда они казались приличными, хотя и смежными, но сейчас, в натуре, они представлялись как две конуры, образованные за счет перегородки. А что там еще может быть, за такими стенами? Он отщелкнул окурок и отправился к озеру, сверкающему за домом. Берег его оказался кочковатым, заросшим осокой, однако тропинка заканчивалась деревенскими мостками, висящими над водой. Кирилл разделся, попробовал ногой воду и, не раздумывая, нырнул. Озеро оказалось светлым, глубоким, а песчаное дно золотилось и переливалось от солнца. Он вынырнул далеко от берега и обернулся…

И вдруг увидел, что дом с тыльной стороны почти не тронут временем и покрашен как надо – весь декор белым, а стены приличного стального цвета. Тем более показалось, что он вовсе не врос в землю, а, напротив, приподнялся и теперь стоит на холме, довлея и над лесом, и над странным сооружением из стекла и фанеры. То ли чистая, прохладная вода, то ли это преображение дома приподняли настроение, и по телу пробежал ток радостной силы и свободы. От казарменного однообразия и муштры он много занимался спортом, тем самым и коротая время, и сбрасывая излишки энергии. Два года «качался» на снарядах – это было повальное увлечение в училище, и если бы не скудное по белковому рациону питание и не устный приказ начальника курса – более двух в раз в неделю не «качаться» (курсанты начинали с трудом влезать в люк механика-водителя), Кирилл бы наверняка достиг «голливудской» формы. Кость была широкая, порода мускулистая и крепкая – только мясо наращивай! Однако что приветствовалось в десанте, не поощрялось в танковых: машины приспосабливались для низкорослых и щуплых, и проблемы акселерации ставили конструкторов в тупик…

Солнечное утро и прохладная вода, ощущение сильного, послушного тела и сознание того, что еще только начало лета, а к месту службы следует прибыть в конце августа, как-то по-школьному предвещали радость долгих и беззаботных каникул. Он выплыл на середину озера – дом отсюда показался еще выше и солидней – и стал дурачиться, как жеребенок: кувыркался, вертел «водяную мельницу», ныряя, доставал ракушки, а потом грел ноги на солнце – на дне били ледяные ключи. И неожиданно заметил, что купается уже не один. Неподалеку от берега почти так же дурачились в воде мужчина и жеребенок. Вдвоем им было веселее, к тому же они купались на отмели, и конек как-то уж больно красиво, грациозно плясал в воде, взбивая ее копытами выше головы. Хозяин же дразнил его – то зазывал на глубину, то будто бы пытался сесть верхом или просто плескал водой в морду жеребенка. Кирилл поплыл к ним и закричал просто так, дразнясь:

– Ага! Ага!

Жеребенок встал и навострил уши, а его хозяин, пользуясь случаем, стал скрести спину и круп щеткой. Кирилл нащупал дно и подошел к жеребенку.

– Это что, имя такое – Ага? – спросил он, намереваясь тронуть рукой сторожкую голову конька.

– Ага! Ага! – закивал мужчина и засмеялся.

– Странное имя. – Жеребенок не дал себя тронуть, сдал назад. – Ваш личный конек, да? А какой он породы? Красавец!

– Ага, тиимать, – весело ругнулся хозяин и что-то замаячил рукой.

Кирилл сообразил, что мужчина не может говорить, хотя все слышит и понимает. Его жеребенок тоже все слышал и понимал и в ответ на похвалу пошел вытанцовывать круги по воде, мол, любуйтесь! Каков я? А?!

– Вы здесь живете? – Кирилл указал на дом, и мужчина закивал. – А я – Ерашов, Кирилл. Слышали такую фамилию? Мой брат квартиру поменял…

– Ерашов? – вдруг спросил мужчина и обрадовался чему-то. – Ерашов. Ерашов! Тиимать!

– Да, Ерашов… – Кириллу показалось, что он сейчас бросится обниматься, однако странный сосед схватил его за руку, как мальчишку, и потянул на берег. Рука у него была жесткая, пальцы деревянные, и, видимо, он совсем не ощущал ее силы. Кирилл подчинился, увлекаясь его возбуждением и задором, стал торопливо натягивать одежду.

– Как вас зовут? – спросил он. – Давайте уж познакомимся…

– А-а-р… – прорычал тот и, засмеявшись, выпалил: – Па-лыч! Палыч!

Он подхватил чемодан и потянул Кирилла к дому. Кирилл не привык, а точнее, не ожидал чужого восторга по поводу его приезда и несколько смутился и поглядывал на Палыча с недоумением: что это он так? Уж не родственник ли? Жеребенок, отряхиваясь, вылетел из воды и дал стрекача мимо дома, к сараям. Однако Аристарх Павлович словно забыл о нем, улыбался и все что-то силился сказать. Он достал спрятанные ключи и стал отпирать дверь, закрытую аж на три внутренних замка. Потом сделал знак – тихо! – и впустил гостя.

– Ерашов! – торжественно прошептал он и указал на старинное кресло возле камина. Кирилл сел, а Аристарх Павлович отчего-то засмеялся и принялся накрывать на стол, причем уж больно чинно – салфетки, на них блюдца, потом чашки, серебряные ложечки, вазы и вазочки, молочник, кофейник, сахарницу. Посуда была музейная, непривычная – такая изящная и тонкая, что боязно взять в руки. Выставлял и все повторял:

– Ерашов! Ерашов!..

Принес с кухни кипящий самовар и лишь тогда написал на бумажке и подал Кириллу.

– «Вся посуда на столе – ваша, ерашовская», – прочитал тот и пожал плечами. – Как это – ваша?.. Неужели сохранилась?

– Тиимать! – воскликнул Аристарх Павлович. – Ага… ти-имать.

И снова стал писать: «Пока ваши спят, попьем чаю. Когда встанут – услышим. Будь как дома!»

– А кто здесь – наши? – не понял Кирилл. – Кажется, я первым приехал. Алеша только через месяц…

«Полина Михайловна», – написал Аристарх Павлович.

– Но я ее не знаю, – признался Кирилл. – И никогда не видел. Правда, Алеша писал, что родственница.

«А Надежду Александровну?» – спросил в записке Палыч.

– Представления не имею, – пожал плечами Кирилл. – У нас же родственников вообще не осталось. Если не считать бабушку Полину…

Палыч отчего-то погрустнел и разлил чай. Кирилл, с детства привыкший к солдатским ложкам и кружкам, ничего подобного, что было на столе, в руках не держал. Серебро и фарфор выскальзывали из загрубевших от железа пальцев. И надо же было случиться такому – выронил чашку с огненным чаем и, испугавшись ожога, мгновенно убрал колени – нормальная, закономерная реакция. Чашка упала и разбилась вдребезги, и лишь хрупкая петелька ручки осталась целой. Лучше бы ошпарился кипятком! Ведь только что любовался ею, совершенно невредимой, существовавшей наверняка больше ста лет, и вот только осколки под ногами…

– На счастье! – неожиданно воскликнул Палыч и засмеялся. – На счастье!..