-- Вот уж, воистину, рассадник скорпионов и сколопендр. -- сердар прикрыл глаза. -- Уста источают мед и патоку пополам с ядовитейшим ядом, сердца черны как ночь и полны злобы, зависти, высокомерия... Ты был прав, когда говорил, что Диван изжил себя, что из органа, который помогает султану править, он стал помехой, где велеречивые старцы способны заговорить любое, даже самое ясное и благое начинание, где старая знать собирается лишь для того, чтобы вырвать из рук повелителя очередной кус власти, а честь и доблесть -- порок, а не добродетель.

   -- Наша система управления стала тяжелее и неповоротливее даже тысячеградчкой. -- в раздражении отозвался принц. -- Все эти везиры, сатрапы, чиновники, знать, всем дай, дай, дай! И меры их аппетитам нет. Для каждого, даже самого пустячного дела, заводится отдельный чиновник, который пальцем не пошевельнет, покуда не получит свой кусок, но он ничего не решает, и посылает просителя дальше, выше, а там и кусок вырвут больше. Воистину, чтобы сделать в Имладоне хоть что-то законным путем, не хватит никакого богатства. Налоги утекают меж жадных пальцев чиновников, и в казну попадают только жалкие остатки, купцы разоряются от непосильных поборов, бедняки забыли вкус свежей лепешки, и все это для чего? Для того, чтобы жировала кучка бездельников, у которых нет иных заслуг, кроме древности рода? Эти б деньги, да на армию -- я бы покорил всю вселенную! Как мне все это опротивело, Исмаль, если б ты знал! Эти приторные рожи, заискивающие взгляды, целования полы халата... Как просто и вольно было в походе на бангышлагского кагана! Степь, войско, простая еда, походный шатер и, главное, все понятно -- вот свои, вот враги. Почему нельзя управлять страной так же, как управляешь войском?

   -- Когда-то так и было. -- отозвался ар Фарди. -- Твой предок, султан Имлад, завоевав эти цветущие земли назначил тысячников сатрапами, сотников -- наместниками, десятников -- чиновниками, а из избранных полководцев собрал Диван. Тогда основной задачей было удержать завоеванное, но годы шли, менялись и задачи. Сначала задачей стало завоеванное преумножить, теперь -- разворовать. Похоже, колесо истории совершило оборот, и снова пора удерживать то, что есть.

   В комнату неслышно скользнул слуга, и что-то прошептал на ухо Кемалю ар Тайану. От услышанного у пятисотника ени-чери дернулся уголок губ, однако в остальном он ничуть не выдал своих эмоций.

   -- Что-то серьезное? -- поинтересовался Фулдазерех.

   -- Какой-то пехлеван с парой подручных разгромил харчевню "Лед и пламя" у ворот Холодного квартала. -- ответил ар Тайан. -- Там начался пожар, потом какие-то мерзавцы устроили погром и грабежи соседних лавок, пошли драки, которые вылились в полномасштабный бунт. Даруге и его люди не справляются. Аламас-хан просит помощи у гарнизона и гвардии.

   -- Плохо дело. -- вздохнул Исмаль-паша. -- Хуже нет, чем воевать со своим народом. Что Гемаль?

   -- Трясется от страха в серале. -- пожал плечами Кемаль-рейс.

   -- Вот и хорошо. -- командир ени-чери поставил пиалу с недопитым чаем на столик, встал, и потянулся. -- Поднимай всех по тревоге, пойдем разгонять бунтарей. Всех предупреди особо, чтоб воли себе не давали. Гарнизон под шумок тоже будет насиловать и грабить, а мы... Очень хорошо будет, если наутро весь Аксар будет судачить о милосердном принце Арслане, не допустившем одним своим присутствием резни со стороны жутких ени-чери. Да и остальных мародеров окоротивший. Завтра, в Диване, это будет не последний козырь. Вернее, уже сегодня.

   -- Ну ты и змий. -- восхищенно произнес принц и покачал головой.

   -- Змий я буду, если мы под шумок Топкапы под свой контроль возьмем. Или хотя бы коллекцию тер Гийюна захватим. -- ответил сердар. -- Но, это вряд ли.

   Султанша Фируза-ханум, старшая жена султана Джимшала и мать принца Гемаля, возлежала на подушках одетая по-домашнему, в атласный енсиз с бургерами, газовые шальвары и обутая в коты. Сложная прическа была увенчана эгретом, тонкие руки украшали многочисленные браслеты, а длинную шею -- жемчужное ожерелье.

   Такое одеяние одновременно подчеркивало и неофициальность приема, что избавляло от строгого и неукоснительного соблюдения этикета, и указывало на малозначимость посетителя, что било по самолюбию сэра Максимилиана.

   "Ну, верно, кто я такой для нее? -- про себя язвительно усмехнулся Годриг, вдыхая наполненный ароматами духов и благовоний воздух. -- Очередной северный купчишка, маленький человечек".

   -- Я, недостойный, счастлив приветствовать старшую и любимейшую супругу солнцеликого султана. -- склонился аазурец в низком поклоне. -- Даже на родине я много слышал о джанини Фирузе, но слухи о красоте повелительницы меркнут перед сиянием истины. Можно лишь порадоваться, что в просвещенном Имладоне не придерживаются варварского обычая Бара-Бара скрывать лицо женщин, а самих их прятать от окружающих.

   Сказать по чести, ничего такого уж особо соблазнительного благородный Годриг, любивший женщин крупных, дебелых, что называется -- "в теле", в султанше не видел. Маленькая, миниатюрная, смуглая, чернявая пери, с жесткими губами властной избалованной самодурки, чем-то она напоминала сэру Максимилиану его собственную люто любимую жену, отчего казалась привлекательной еще меньше.

   На самом деле, пери и люди различаются не так уж сильно, как принято считать. Ну, гораздо более острое и вытянутое лицо, маленькие заостренные ушки, восемь клыков вместо четырех, иное количество зубов, вот и все, пожалуй, если не считать заметно более крупные, чем у людей, глаза. О, в этих огромных, томных, влажных очах султанши, обрамленных густыми ресницами, и впрямь можно было утонуть. Именно ими она некогда и сразила молодого принца Джимшала, посещавшего с дипломатическим визитом Даште Сафа. Впрочем, на многоопытного сотрудника Неявной Дружины ни такие, ни гораздо более зовущие взгляды давно не действовали, если только он сам этого не позволял.

   -- Мы рады приветствовать досточтимого Хайнриха в нашем скромном жилище. -- султанша чуть шевельнула головой, обозначая кивок. -- Легок ли был путь почтенного до Аксара?

   -- Он словно выстлан был имладонскими коврами, госпожа. -- тут Годриг душой не покривил. В свое время, получив назначение в имладонскую резидентуру, он добирался сюда весело, с кутежами, пьянками в придорожных кабаках, длительными посещениями борделей и участием в одном рыцарском турнире, где сэра Максимилиана ссадили с коня уже на третьем круге. В посольстве Аазура Годрига, очень грамотно и аккуратно, из запоя выводил сам посол. -- Позволено ли мне будет преподнести сиятельной госпоже скромный подарок от лица нашего торгового дома?

   -- Подарок, это радость для дарящего. -- безучастно ответила султанша. -- А призвание любой настоящей женщины, будь она женой султана или презренного башмачника, это вселять радость в сердце мужчины.

   Сэр Максимилиан щелкнул пальцами, и молчаливый слуга-тысячеградец (контора почтенного Руджеро ай-Нияза, слуги, прислужники, лакеи, двенадцать таньга в час. Лучшие слуги для любой ситуации, и только у нас!) внес в комнату ларчик, с поклоном к хозяйке, а затем и к нанимателю, поставил его подле аазурца, снова отвесил поклоны, теперь в обратном порядке, и удалился за занавеси у входа, пятясь задом. Благородный Годриг, в свою очередь, открыл ларчик, извлек из него бархатный футляр, приблизился к султанше на максимально допустимое расстояние в пять шагов и с поклоном положил его на пол.

   Одна из служанок Фирузы ханум, словно мотылек от порыва ветра, сорвалась с места, открыла футляр и, согнувшись в глубоком почтительном поклоне, вложила его в руку пери. Султанша бросила на содержимое футляра лишь мимолетный взгляд, хотя на великолепный золотой браслет в виде сцепившихся в борьбе виверна и дракона, украшенный многочисленными каменьями, можно было любоваться часами, и, указав на кучу подушек напротив себя, негромко произнесла: