Только тут он спохватился, что не дает гостю и рта раскрыть. Виновато улыбнулся, а улыбка у лекаря поневоле (как он сам себя аттестовал) была мягкая, славная.
– Прошу покорно простить, что болтаю без умолку. Одичал тут, отвык без образованной беседы. Ко мне сюда заглядывают разве что местные поселяне, а какой с ними разговор? Вы уж, любезный господин Карпов, потерпите мою словоохотливость некое время. Вскоре я наговорюсь вдосталь, и умолкну.
Что ж, рассудил Митя, так и в самом деле будет резонней. Известно, что невыговорившийся человек и слушает менее внимательно, а до утра дормез с дороги никуда не денется, времени довольно.
– И какова была вакансия, которую при дворе сыскал ваш батюшка? – спросил Митя на правах знатока. – Благодарю.
Последнее относилось к предложенному угощению – хозяин налил из котелка пахучего ягодного взвару, придвинул хлеб, туесок с медом. Ох, как, оказывается, есть-то хотелось, после холодования, после страхов!
Данила сел напротив, отщипнул кусочек от каравая, но до рта так и не донес.
– По тем временам должность была не из завидных, письмовником к великой княгине Екатерине Алексеевне. Она почиталась при дворе фигурой малозначительной и даже достойной жалости, при этаком-то супруге. Это уж после все узнали, какова она – Catherine Le Grand![10]
– Это Вольтер ее так назвал, да? – вставил Митя. Надо же было показать ученому человеку, что он не только «говорит осмысленно и складно», но еще и чтит великих людей современности.
– Да, старый льстец выразился именно так. Он думал, что ведет переписку с мудрейшей из женщин, а на самом деле письма составлял я, ибо Екатерина не гораздо знала письменный французский, да и собственных мыслей имела немного. Я же в ту пору состоял при ней камер-секретарем. – Сказал и смутился – видно, подумал, что его слова звучат хвастовством. – Ах, друг мой, камер-секретарь – не Разум весть какая значительная должность, и высокого чина к ней не полагается. Хотя, с точки зрения многих, состоять при монархе уже само по себе есть высочайшее из званий. Бедные мотыльки! Сколько их опалило крылышки о языки сего ложного пламени и, хуже того, сожгло свои души! Если б вы когда-нибудь увидели Екатерину вблизи, для вас с вашим умом и проницательностью не составило бы труда разглядеть ее внутреннюю суть. Это не глупая, но и не умная, не злая, но и не добрая женщина, единственный талант которой заключается в безошибочном нюхе. Она умеет угадывать чаяния активной фракции еще прежде того, как эта часть общества сама о них догадается. Вот в чем состоит истинный дар прирожденного властителя.
О том, что государыню он видел ближе, чем любой камер-секретарь, Митя благоразумно промолчал, на неизвестно чем вызванную убежденность в своей проницательности скромно потупился, но последнее суждение диковинного лекаря заставило его наморщить лоб.
– В самом деле? – спросил он. – Вы полагаете, что вся суть власти в умении угадывать желание подданных? А что это за активная фракция, о которой вы помянули?
– Властителю довольно угадывать чаяния не всех подданных, а лишь той их части, от которой что-то зависит. Я называю это сословие активной фракцией общества. В разных странах и в разные времена количество и состав сей когорты неодинаковы. В позднем Риме, к примеру, бывали времена, когда к активной части следовало отнести лишь преторианскую гвардию императора. Да и у нас в России влиятельная фракция общества не больно велика: дворянство, чиновники, богатые негоцианты, высшее духовенство. Истинный правитель чувствует устройство и настроение активной прослойки лучше, чем она сама, и никогда не позволяет волне событий опередить себя – всегда удерживается сверху, на самом ее гребне. Иные ученые мужи, начитанные в истории, недоумевают, как могли гнусные тираны вроде Тиберия или Иоанна Грозного долго править, не будучи истреблены своими подданными. А секрет прост – сии кровопийцы делали лишь то, чего в глубине души желала активная часть общества, иначе им бы ни за что не удержаться.
Митя задумался над сказанным, и сразу же возникли возражения, но Данила уже перескочил на другое.
– Я постиг эту истину еще в молодости и видел для отечества благой путь лишь в одном: всемерно расширять численность активной фракции, для чего надобно включить в ее состав сословия, никогда прежде к государственным решениям не допускаемые. Когда молодая государыня повелела созвать Уложенную комиссию, мне помнился в том прообраз российского Парламента. Я льстился, что Екатерина слушает мои доводы и внимает им благосклонно. – Говоривший горько усмехнулся. – Смешной мечтатель! Путь к рассудку Екатерины лежит не через уши, а через иное отверстие. Другие умники, которых я в своей наивности полагал ничтожествами, досконально постигли сию истину много раньше меня. Днем Екатерина могла слушать своих ученых советчиков, к числу коих принадлежал и я, но ночью ей пели иные соловьи, и их голос звучал убедительней. Сколько раз, ценя мои труды, она предлагала мне награды и богатства, я же отказывался, счастливый уже тем, что причастен великому делу. Другие были не столь щепетильны…
Лесной житель рассказывал небылицы, но не верить ему было нельзя – так просто и печально он говорил. Нет, на враля и досужего хвастуна он не походил. Видно, и в самом деле была в его жизни пора, когда он витал в горних высях государственной власти.
– Кто-нибудь из фаворитов навлек на вас опалу? – спросил Митя, почти не сомневаясь, что догадка верна. – Орловы? Или князь Таврический?
Данила гордо покачал головой.
– Нет, я удалился сам, когда понял, что мои прожекты не более чем химеры. Потом я много странствовал. Смотрел и слушал, хотел узнать и понять природу и людей. Узнал многое, особенно про природу. Понял же значительно меньше, особенно про человека. Ну, а когда вернулся в родные Палестины, случились Обстоятельства, после которых я удалился в сии глухие леса.
Слово «обстоятельства», само по себе мало что значащее, старик произносил, словно некое нарицание. По тону можно было предположить, что именуемое таким образом событие было не из веселых.
Повздыхав, Данила продолжил:
– Вижу, господин Карпов, что вы не только образованны и умны, но еще и обладаете утонченной душой, которая удерживает вас от расспросов. Ценю и благодарю. Нечто подсказывает мне, что в будущем мы с вами, возможно, сойдемся ближе, и тогда я расскажу вам о своем несчастье. Пока же вам довольно будет знать, что я бежал людского общества не как отшельник, ищущий святости. Просто из-за Обстоятельств человеческие лица сделались мне невыносимы. Однако и в сих кущах я не нашел полного уединения! В годы странствий, желая постичь тайну, имя которой Человек, я изучал в Падованском университете медицину. К тайне, разумеется, так и не приблизился, ибо она заключена не в телесном нашем устройстве, но врачеванию обучился. Как-то раз, тому два года, по глупости вправил кости одному местному жителю, который спьяну угодил под собственную телегу. И с тех пор не стало мне покоя. Потянулись болящие, увечные, и всех их я лечу, по собственной глупости и безволию. А поскольку платы никакой не беру, то туземные жители вбили себе в голову, будто я – угодник и святой старец. Ходят, глазеют, враки про меня плетут, еду носят, хоть мне и не надобно. Грибов с ягодами да трав для пропитания вполне довольно.
Бывший камер-секретарь и путешественник, а ныне лекарь сердито плюнул, поправил пальцами фитилек своей замечательно яркой свечи, которая от прикосновения запылала еще пуще. Митя заметил, что за все время беседы воска на ней нисколько не оплыло.
– Это мое изобретение, – пояснил Данила, поймав взгляд своего маленького гостя. – Добавляю в пчелиный воск экстракцию одуванчика и еще некоторых растений, тогда свечки хватает на целую ночь и еще на полдня, а свету она дает, будто целая люстра. Одна беда, препятствующая повсеместному использованию сего светильника: когда фитилек изгорает до конца, накопившиеся испарения вырываются наружу, и происходит подобие взрыва. Но я до конца свечу никогда не жгу, заливаю особым раствором. – Он показал на пузырек с белесой жидкостью, помолчал.
