Слева деревья отступили, открылась широкая поляна с пнями – вырубка. На дальнем ее краю малая избушка, по виду охотничий домик. Из трубы вился дымок, там были люди. Как дать им знать? Кричать – не докричишься.

Эврика! Выстрелить! Митя показал на избушку:

– Пиф-паф!

Павлина, умница, догадалась. Застучала в переднее окно:

– Toy ко! Пали из ружья!

– Пали! – огрызнулся чухонец. – А восси кто дерсать будет?

Она рывком спустила раму.

– Дай сюда!

Пока кучер одной рукой оружье просовывал, пока графиня его тем же манером запятным переправляла, поляна с жильем позади осталась, с обеих сторон был только лес.

Передний преследователь опять нагонял. Его конь шел галопом, ходко отмахивал широченными копытами в стороны. Глазищи у вороного были страшные, налитые, с вислых губ летели клочки белой пены, у всадника же вместо глаз белели две дырки, рта не было вовсе. Страх!

– Стреляй в супостата! – приказала графиня.

Фома приложился, пыхнул дымом и грохотом, да не попал. Только разозлил разбойника. Тот уж совсем близко был, саженях в пяти. Выдернул откуда-то пистолет с длинным стволом и как прицелится!

– Мамушки! – охнул Фома, бросил ружье и присел, закрыв руками голову.

Левонтий тоже весь скрючился, а Мите почудилось, что черное дуло метит прямо в него. Он схватил Павлину за руку, дернул на пол. Прижались друг к другу, зажмурились.

Выстрел был не сильно громкий, много тише ружейного. И ничего, живы остались оба, пронесло.

Ан нет, не пронесло.

Что-то шумнуло, скребнуло спереди по стенке, и через малое время карету повело из стороны в сторону.

Донесся крик Левонтия:

– Барыня! Чухна свалился! Пропадаем!

Ах, это злодей поверх крыши пальнул, кучера Toy ко застрелил!

Тут как хрустнет, затрещит, как лошади заржут, и дормез остановился, скособочился на сторону. Это ось подломилась, понял Митя. Когда с папенькой в Петербург ехали, тоже один раз было – полдня чинились.

А графиня была молодец. Другая бы дама непременно принялась визжать или, того верней, рухнула бы в обморок, Павлина же не растерялась, прикрикнула на лакеев:

– Рубите его саблями, пока те не подоспели! Рубите!

Митя прилип носом к заднему стеклу. Видел, как сначала Левонтий, а за ним и Фома спрыгнули на снег, пошли на разбойника, размахивая саблями. Думал, тот отъедет назад, подмоги дождется, но злодей вздыбил коня, осадил. Убрал разряженный пистолет, вынул шпагу.

Легко, будто играючи, звякнул клинком о Левонтиеву саблю, и тут же рубанул лакея пониже уха. Бедный повалился ничком, не вскрикнув. Фома попятился было, да поздно. Конник перегнулся, пырнул его шпагой. И Фома сразу заголосил, упал на снег и давай там барахтаться.

Пропали!

Митя сполз с сиденья на пол. Зубы стукались друг об дружку, этот дробный перестук отдавался по всему краниуму.

Павлина тоже сидела на полу, дрожащей рукой взводила курок на пистолете.

– Не бойся, – сказала, – маленький. Я стрелять умею, меня муж учил.

А у самой в лице ни кровинки.

Снаружи по снегу заскрипели шаги. Спешился, подходит!

Она наставила дуло, зубами впилась в нижнюю губу, а Митю толкнула, чтоб под сиденье лез. Шепнула:

– Уши заткни и глаза прикрой, рано тебе еще такое видеть.

Он спрятаться-то спрятался, а глаза закрывать не стал, подглядывал из-за ее подола. Дверца распахнулась.

Разбойник был сущий великан, заслонил собою весь белый свет.

– Христом-Богом! – попросила графиня, держа оружие обеими руками и целя ему прямо в лоб. – Бери что хочешь и уходи! Не доводи до греха!

Он хрипло захохотал, глаза в прорезях от этого сузились в щелки.

Тогда она взяла и выпалила.

Карета наполнилась дымом, но еще до того Митя увидел, что лихой человек ловко присел, и пуля не причинила ему никакого ущерба.

Павлина ударила его рукояткой по голове, но это великану было нипочем. Он отнял пистолет, швырнул на пол. Однако храбрая И тут не унялась. Вцепилась злодею в лицо, сорвала с него маску.

Пикин!

Митя забился под сиденье как можно дальше, и больше ничего не видел, лишь слышал голоса.

– Что ж, значит, нечего и таиться, – сказал ужасный преображенец. – Только теперь придется ваших слуг того. Лишние доводчики мне не надобны.

– Не надо! – взмолилась она. – Вам ведь, сударь, не они нужны, а я. Иль ваш господин нарочно велел вам душегубствовать?

Капитан-поручик отрезал:

– Сами виноваты. Нечего было маску срывать, лучше б в обморок пали. Что мне князь велел, то меж ним и мной останется. Только никакие это не душегубства, а преступления любви, безумства страстей. Посидите-ка.

Хлопнула дверца.

Жалкий голос – не поймешь чей, Фомы или Левонтия – попросил:

– Мил человек, мил человек…

Графиня все повторяла:

– Боже, боже…

И снова приблизились шаги, скрипнули петли.

– Прекрасная Псишея, – объявил Пикин. – Имею приказ доставить вас в некой прелестное место, где вас ожидает бог сладострастия Амур. А еще ведено вам передать…

– Откуда вы узнали, где меня искать? – перебила Хавронская. – Я никому не говорила.

Пикин (по голосу слышно) ухмыльнулся:

– Тише надо было перед дворцом кричать про Московский тракт. Ага, подоспели наконец, курьи дети.

Это он про топот подъехавших коней сказал.

Пошел навстречу своим гайдукам или кто там с ним был. Закричал на них, заругался.

Павлина же опустилась на четвереньки, вытащила Митю из укрытия.

– Быстрей, миленький, быстрей. Беги! Этот зверь и дитя малое не пощадит! Ну же! Береги тебя Господь!

И насильно выпихнула в дверцу. Митя упал в снег, бесшумно. Отполз на обочину, где сугробы.

К покривившемуся дормезу подошли пятеро.

– Вишь, барин, ось треснула, – сказал один. – Тут возни дотемна. Пока в лесу подходящее дерево сыщешь, пока приспособишь. Каретища вон какая, осина или береза не пойдет, дубок нужен. Как бы ночевать не пришлось.

– Ничего. – Пикин возвышался над прочими на полголовы. – Я в карете у печки, а вы костер разожгете. Что встали? Вы двое марш в лес! А ты и ты приберите здесь. Дохлятину в кювет киньте, снегом забросайте. Потом за кучером вернитесь. Живой – добейте. Уполз – догоните. И тоже заройте. Марш!

Отдав приказание, гвардеец вернулся к дормезу. Поставил ногу на ступеньку, сдернул с головы шляпу, поклонился.

– Мадам, кажется, нам предстоит романтическая ночь. Во избежание двусмысленности, положу меж нами обнаженный меч, как непреклонный Роланд.

И загоготал, невежда. Это надо же Роланда с Тристаном перепутать!

Пятясь по-рачьи, Митя пополз к лесу. За черными кустами, сплошь в красных капельках ягод, выпрямился и побежал. Одно слово, что побежал – не очень-то по рыхлому снегу разгонишься.

Кое-как добрался до тропки, тогда стал думать.

Они тут застряли до утра. Значит, Павлину еще можно спасти. Нужно привести людей – только и всего.

Вопрос: где найти людей?

Точное местонахождение неизвестно. Где-то между Чудовым и Новгородом. Какое тут ближнее поселение, сколько до него идти и в какую сторону – Бог весть.

А охотничий домик?

Не так уж далеко от него отъехали. Версту, много две.

Это надо поворотить назад и держаться поближе к дороге, только и всего.

День начинал меркнуть, но до темноты время еще было. «Я спасу вас, драгоценная Павлина Аникитишна», – сказал Митридат вслух и побежал по узкой тропинке, очень возможно, что вовсе не человечьей, а звериной. Где-то в той стороне должна быть вырубка и домик.

По лицу били скорбные зимние ветки, и думы были тоже невеселые. Отчего злодейству в мире всегда широкая дорога, а добродетели узкая тропа, поросшая колючим терновником? И еще. Взять вот Павлину, Пашу. К чему такой красавице ниспослано бремя душевной тонкости, достоинства и свободолюбия? Ведь без этого груза ее жизнь была бы куда проще и приятнее. Сколько женщин девиц почли бы за великое счастье домогательства князя Платона Александровича.