Она как раз кончила письмо, как явился секретарь, посланный Орсини поторопить ее. Ее королевское величие уже давно не коробило подобное проявление характера Орсини. Она велела секретарю обождать и поспешно принялась искать конверт, но он куда-то исчез. Раздосадованная королева сделала новый, вложила в него листок и передала секретарю, который сразу же поклонился и ушел. Изабелла снова стала искать не нужный уже конверт, ей неприятно было, что он пропал. Наконец, конверт нашелся среди бумаг. Проклиная беспорядок, который она сама и натворила, Изабелла принялась складывать рассыпающиеся бумаги в стопку. Вдруг ее внимание привлек знакомый листок, и она узнала собственное письмо к Оливье. Но она отчетливо помнила, что ложила что-то в конверт. Но что?
— О Боже! — воскликнула она. — Что же я положила в него?! Что?
Звать секретаря было поздно, ясно было, что поручение уже им исполнено. Изабелла припомнила, что лежало на столе и расстроилась окончательно. Она поняла, что бросила впопыхах в конверт страничку из дневника. Конечно же, она писала на одинаковой бумаге одними и теми же чернилами. Листки были похожи, очень похожи, и королева спутала их. Теперь ей оставалось одно — молчать в надежде на деликатность Орсини.
Первый министр сразу понял, что Изабелла просто ошиблась. Он увидел, что в письме нет ни подписи, ни обращения. Первым его побуждением было отослать конверт королеве, но любопытство взяло верх, и он прочитал то, что послала ему судьба. Когда Орсини принес Изабелле ее письмо, ему казалось, что она не догадается о его нескромности. Но ей достаточно было глянуть на него, чтобы понять — он удовлетворил-таки свое любопытство. Слишком уж бегал его взгляд, обычно прямой и открытый, слишком нервно он покусывал свои губы. Вслух Изабелла поблагодарила Орсини, не касаясь своей ошибки, а мысленно воздала хвалу провидению, что ей не дано было написать заветное имя полностью и дать такой козырь в руки молодого честолюбца. Теперь ей хотелось узнать, о чем он думает и какие строит догадки.
Она вспомнила, что комнаты Орсини граничат с комнатами ее фрейлины м-ль де Моль, которая отпросилась на три дня, чтобы съездить домой. Правда, королева ни минуты не верила, что м-ль де Моль способна поехать повидаться с престарелыми родителями, но отпустила ее. Королева надела маску, завернулась в длинный плащ, взяла запасные ключи от дверей комнат де Моль и отправилась туда. Ей посчастливилось пробраться незамеченной. Она знала, что дворец построен таким образом, чтобы при желании можно было слышать, а порой и видеть, что делается в соседних апартаментах. В стене спальни м-ль де Моль был глазок, а с помощью специальной трубки можно было слышать, о чем говорят соседи. М-ль де Моль, естественно, об этом и понятия не имела. Впрочем, и Орсини не подозревал, что за ним могут следить. Изабелла не видела своего министра, но отчетливо слышала его шаги.
— Что за черт! — выкрикнул он вдруг. — Да кто же это?!
Изабелла затряслась от волнения, сообразив, что молодой человек пытается понять, кто ее таинственный возлюбленный. Она прислушалась, едва ли не надеясь, что он догадается.
— О как стучит мое сердце, когда я вижу тебя… — пробормотал он, как видно, не в первый раз. — Но это можно читать по-разному. "О" — какая мерзкая буква. Восклицание? О! Как стучит мое сердце, когда я вижу тебя! Может быть, так?
Изабелла решила, что было бы неплохо, если б он остановился на этом варианте. Но он несколько раз повторил вслух эту фразу и с досадой вздохнул.
— Там стояла точка, — тихо сказал он сам себе, — а значит, то была начальная буква имени, может быть фамилии. Впрочем, она могла случайно поставить точку, ведь писано начерно. Или все-таки имя? Тогда чье? О… Оливье?
Он умолк на несколько секунд, и она испугалась, что ничего больше не узнает.
— Это не может быть Оливье, Оливье ее брат! Но ведь и не родной… Нет, нелепость, она знает его с младенчества и всегда считала за брата. Если бы она тайно любила его, разве она влюбилась бы в Антуана? Но почему влюбилась? Может, она и писала о брате? Она любит его, как родного. Нет, нет, таких слов о брате не говорят, это уж слишком! Оливье здесь не при чем. О… Хм, Оринье? Он давно женат, королева благословила этот брак. Она никогда не говорит о нем, не упоминает его имени, всегда была равнодушна к нему, ничем его не отличала. О… Одному Богу известно, о ком это она… О… Огюст? Огюст Бустилон? Она его ненавидела. Маска любви? Она так бесновалась из-за его смерти, твердя, что бедняга Антуан убийца. Может ли он быть тем человеком, которого она любила? Стоп, писано о живом, явно, о живом. Да, и она едва не казнила его. И казнила бы, не вернись Антуан прямо на казнь. Кто же это, черт возьми? Сен-Поль? Его звали то ли Огюстен, то ли Огюст. Тьфу, ничтожество. Наверняка, на три четверти сплетни. Больше никого и не припомню… О… Я? — он фыркнул. — Бессмыслица. Смешно подумать, — он продолжал вполголоса перебирать знакомые имена придворных.
Изабелла яростно топнула ногой. Что за наваждение? Что она сделала такого ужасного? Как умудрилась так оттолкнуть от себя человека, что у него в голове не укладывалась хотя бы возможность любви к нему ее, Изабеллы? Ей хотелось побыть одной, попытаться понять и себя, и этого человека.
Выпроводить Орсини на время из дворца было несложно. Она сочинила на ходу поручение к Оливье, передала Орсини злосчастное письмо, и он уехал, несколько удивленный ее поспешным решением, но не более того. Судьба тотчас отомстила ей. Вскоре она получила известие, что корабль, на котором отплыл ее министр, во время ужасной бури разбился о скалы.
Казалось, горе должно было б убить ее. Однако же, были ли то признаки безумия или почти звериного чутья, но на нее почти не произвело впечатления известие. Что-то мелькнуло в ее глазах — обреченность, покорность судьбе? — и она отрешенно отвернулась, словно не услышав, о чем шла речь.
Она не верила, что это возможно. День и ночь, каждую минуту она повторяла себе, что это просто невозможно, и Орсини, каким она его знала, не мог так глупо погибнуть, что он выплыл, непременно выплыл и спасся. Она продолжала верить и ждать, отправляла один корабль за другим на поиски, бесплодные поиски, которые не приносили никакого результата.
Все, что было в те дни, прошло мимо нее — даже поднявшаяся в городе паника из-за вспышки чумы. Многие спешно покинули столицу. Где-то через две недели спустя пришло известие о том, что Бланка де Лартуа заразилась этой опасной болезнью и находится при смерти. Затем последовала весть о ее смерти. Но какое значение это имело теперь? Едва ли Изабелла вообще осознала ее кончину.
Королева не напрасно чувствовала, что Орсини не покинул мир живых. Он не прошел еще отмеренный ему земной путь. Его смыло волной и носило по бескрайним соленым просторам, а он отчаянно боролся с бушующей стихией, потому что тоже знал — его путь еще не закончен, и слишком многое осталось несделанным и незавершенным. Он сумел выбраться на берег, вот только берег оказался голой одинокой скалой посреди моря. Орсини остался один среди бездушных камней и шумных звонкоголосых чаек, без воды и пищи, без надежды на спасение. Над ним непрерывно кружили чайки и другие мелкие птицы, густо населявшие скалы, но у него не было ружья, а камнем он не сумел сбить ни одной. Он выбрался на берег во время отлива, но скоро вода начала прибывать, и Орсини вынужден был вскарабкаться на скалу и вытянуться на плоской площадке, согнав оттуда обитателей, упорно пытавшихся клюнуть его. Еще выше на скалах эти птицы вили свои гнезда, высиживая свои голубоватые в крапинках яйца, но гладкие отвесные каменные глыбы не предназначены были для лазания. Сначала птицы боялись его, что внушало слабую надежду дождаться живых людей, но скоро они привыкли к нему и смело садились рядом, словно он был одним из валунов. Он мужественно сносил голод и одиночество, хотя отчаяние начинало захлестывать его. Вокруг были камни, только камни, не было даже жалкого деревца, чтобы сделать плот. Можно было броситься в воду и поплыть наудачу, возможно, утонуть, но избежать страшной голодной смерти. Только Орсини отчетливо помнил, что ближайший остров не менее, чем в полусутках пути, и у него никак не достанет сил добраться туда вплавь. Он лелеял свои надежды, привалившись к каменному своду и вглядываясь в туманную сине-зеленую пустынную даль. Потом, когда не осталось сил сидеть, он неподвижно лежал на неприветливых камнях, глядя на успокоившееся море. Он знал, что надеяться не на что, что его риф безнадежно затерялся среди ему подобных, но продолжал вглядываться в далекий горизонт, ища на нем незаметную точку, которая могла бы оказаться кораблем.
