Разбор учений проводил сам командир корпуса, герой гражданской войны комкор Николай Николаевич Криворучко. О нем даже не скажешь — крепко сколочен. Таких не сколачивают, таких вытесывают из монолита. В дивизиях его уважали и побаивались. Все знали — Криворучко не терпел двух вещей: физической слабости и равнодушия к лошадям. Побаивались его за беспощадность, а уважали за то, что в первую очередь он был беспощаден к самому себе.

Когда проходили корпусные сборы командиров, комкор сам проводил физзарядку, причем и зимой и летом раздетый по пояс. В любую погоду, днем и ночью он мог появиться в полку и, не дожидаясь рапортов и докладов, шел на конюшни. Горе тому, у кого командир корпуса обнаруживал непорядки.

Сейчас Криворучко проводит разбор учений. Неторопливо прохаживаясь у доски, он чертит мелком схемы, объясняет ошибки, указывает возможные варианты действий. Мы слушаем около трех часов, но ни в осанке, ни в голосе комкора — ни малейших признаков усталости. Поистине железный человек!

К моей великой радости, Криворучко не стал разносить связистов, хотя и указал на недостатки в нашей работе. Выручило нас, видимо, то, что у «противника» связь работала не лучше.

* * *

Провал связистов на зимних учениях задел людей за живое. Стараясь наверстать упущенное, мои подчиненные, признаюсь, иногда хватали даже через край. Вспоминается такой случай.

Как-то, уже весной, направлялся я вечером в штаб. Настроение чудесное. Дела идут хорошо. А тут еще весна — украинская весна! Все кругом будто заволокло молочным туманом. Густой душистый воздух дурманит голову. Почти физически ощущаешь пробуждение жизни в природе, а в себе избыток сил. Все благополучно и в семье. Старшая дочь, Рита, заканчивает второй класс, маленькая, Галка, вот-вот начнет ходить.

Мои радужные мысли прервал четкий цокот копыт. Вскоре появилась темная фигура всадника. По осанке и манере держаться в седле я узнал командира дивизии. Поравнявшись, он резко остановил своего гнедого и, чуть свесившись, спросил:

— Ну как, капитан, дела у связистов?

Строгое обычно лицо Кокорева кажется приветливым, его плечи и фуражка, словно праздничным конфетти, обсыпаны мелкими белыми лепестками. Гнедой конь храпит зверем и с упреком косит на меня большим лиловым глазом.

— Учебный план, товарищ комбриг, выполняем, у радистов есть кое-какие успехи. Надеюсь, к летним учениям будем полностью подготовлены.

— Да уж вижу, стараетесь. Пожалуй, даже перестарались… Стой! Стой, шельмец! — ласково сдерживает он коня. — Смотрите, капитан, а то уже чуть ли не с заграницей наладили связь. Пограничники задержали двух наших бойцов с радиостанциями. Выясните, как они туда попали.

Кокорев дал шпоры коню. Через минуту конь и всадник растворились в теплом вечернем сумраке. В штабе я узнал, что наши бойцы, задержанные погранзаставой, заблудились во время тренировок радиовзвода в поле. Недоразумение было быстро улажено.

* * *

На первом же летнем учении связисты показали неплохую выучку. Во время марша полковник Козачек приказал мне уточнить местонахождение передового отряда и кавалерийских полков главных сил. В течение нескольких минут радисты получили необходимые данные. При этом вся работа велась только радиосигналами.

На этом же учении удалось обеспечить связь с кавалерийскими разъездами, которые были значительно удалены от штаба.

А потом дивизию проверял помощник инспектора кавалерии Киевского военного округа полковник В. А. Борисевич. Он высоко оценил действия связистов.

— Ну что ж, Василий Прохорович, вот и выдержан второй, и главный, экзамен, — улыбаясь сказал мне после разбора очередных учений полковник Козачек.

Неспроста, оказывается, улыбался наш начальник штаба. Вскоре я получил повышение — меня назначили начальником связи 7-го кавалерийского корпуса.

…Сергей Борисович Козачек энергично вышагивает по кабинету.

— Вот ведь дела, Василий Прохорович, — говорит он, остановившись возле окна, — кажется, совсем недавно и в этом же кабинете вы мне представлялись, а я рассказывал вам, что такое кавалерия… Тоже вроде осень была… Неужели минуло два года?

— Почти, товарищ полковник. Я к вам прибыл под Новый год…

— Эх, дорогой мой, — срывается с места Козачек, — тут не поймешь, когда зима, когда осень… Да суть не в том. Грустно мне всегда расставаться с людьми. А за вас я рад, и, как говорится, ни пуха ни пера на новом месте. Может, когда и вспомните добрым словом…

— Мы же, товарищ полковник, почти соседи. Наверняка скоро встретимся. Я всегда буду этому рад.

Но встретиться нам довелось ох как нескоро! Только в конце Великой Отечественной войны я услыхал, что генерал-лейтенант С. Б. Козачек командует корпусом. Но наши военные дороги так и не пересеклись в ту пору. Лишь спустя еще десять лет мы с Сергеем Борисовичем разыскали друг друга уже в Москве.

В 1947 году в Германии встретил я и своего сослуживца А. А. Крутоуса. Был он уже полковником и командовал частью связи. К моему удивлению, Анатолий Алексеевич заметно располнел, хотя по-прежнему оставался энергичным и очень подвижным.

* * *

Я уже говорил, что нам часто приходилось переезжать. Вот и теперь — не успел постигнуть толком все тонкости новой должности, как в конце января 1938 года меня направили на годичные академические курсы технического усовершенствования, или, как их тогда называли, АКТУС.

Взял билет на Ленинград.

Ленинград я люблю особой любовью. С этим городом у меня связаны лучшие годы жизни — годы учебы. И вот опять хожу по Невскому, потом сворачиваю на Дворцовую площадь — она торжественно пустынна. Александрийский столп уперся в низкое мохнатое небо, густыми хлопьями валит снег. Я пересекаю площадь и выхожу к Неве. Ее гранит оброс седым колючим инеем, воды, скованные морозом, до поры приостановили свой бег, готовясь к весеннему бунту. Спит Зимний. Где-то вдали сквозь белую мглу по слабому пунктиру фонарей угадывается Кировский мост. Тихо. Знакомым звоном рассыпались куранты Петропавловки… И снова тихо. Завтра начинаются занятия на курсах, а впереди целый год учебы — еще один год жизни в Ленинграде…

Особенно ценными оказались для нас лекции комбрига Николая Александровича Борзова. Мы располагали достаточным опытом организации связи в частях и соединениях, а вот опыта работы в оперативных объединениях никто из нас не имел. В то время таким опытом обладали единицы. Николай Александрович прочитал нам лекции об армейских частях связи и их организации. Но этот небольшой лекционный курс не мог, конечно, заменить систематической и всесторонней подготовки в оперативном масштабе.

Душой коллектива с первых дней был старшина курсов полковник Алексей Илларионович Соколов. В прошлом рабочий, участник первой мировой PI гражданской войн, он был старше нас и по возрасту. С удивительным чувством такта умел он прийти товарищу на выручку, дать дельный совет, развеселить и ободрить любого. Правда, поначалу Соколов показался мне другим. И не последнюю роль в этом сыграло чисто внешнее впечатление. Меня насторожили строгий взгляд из-под насупленных бровей и маленькие черные усики, словно сжимавшие рот. «От этого человека лишнего слова не услышишь», — решил я. Но первое впечатление оказалось глубоко ошибочным.

^{А. И. Соколов (фото 1947 г.)}

Окончив курсы, я остался за штатом: весной 1939 года 7-й кавалерийский корпус был переформирован в механизированный. Приехавший из Москвы полковник И. Т. Пересыпкин вызвал меня на беседу, но назначения я не получил. А товарищи по учебе уже разъезжались по стране. Уезжал и полковник Соколов. Я поделился своими невеселыми думами. Он на прощание крепко пожал мне руку и почти приказал — не вешать носа.

Целый месяц еще прожил я в Ленинграде, пока в конце февраля пришел приказ о моем назначении на должность помощника начальника связи армейской группы. Итак, прощай, конница! Теперь уж навсегда.