Немецко-фашистским войскам, находившим-, ся в Курляндии, не хватало продовольствия. Они ели конину, на хуторах забирали у крестьян хлеб до последнего зерна. На многих хуторах жили команды солдат, участились нападения и на партизан.

Находившиеся под Талей партизанские группы были разгромлены. Оставшиеся в живых талсинские партизаны вышли на Абаву и присоединились к «Красной стреле». В нашем лесу мы неоднократно захватывали подозрительных людей. Очевидно, декабрьская неудача с прочесыванием нашего леса не давала покоя карателям; они серьезно готовились к тому, чтобы уничтожить нас.

В ночь на 9 января гитлеровцы обстреляли из засады группу наших партизан. В этом бою убит Сорокин, который после гибели Порфильева был самым старшим по возрасту среди бойцов отряда.

Ян Залатис заметно изменился со времени ареста жены; теперь, после смерти Сорокина, Залатис стал еще более мрачным. С ненавистью и негодованием он говорил о Римане и не раз просил у Капустина и Зубровина разрешения ликвидировать этого зверя. И если бы не железная партизанская дисциплина, Ян не вытерпел бы, — он попытался бы убить Римана один, на свой риск.

Тарас, Саша, Сережа — солдат с девичьим румянцем на щеках, Казимир Малый и я вечером вышли из лагеря. Нам предстояло побывать на хуторе у отца Гайлиса, встретиться с кинооператором «Тем самым» и «навестить» лесника, по доносу которого, как нам стало доподлинно известно, была выслежена фашистами группа Порфильева. Одновременно с нами вышла группа Озолса, направлявшаяся за Абаву для связи с «Красной стрелой».

Перейдя шоссе, мы вышли к небольшому озерку и, держась в цепи окружавших его деревьев, направились вдоль берега.

— Вон у той березы я сиживал с удочкой, — вспомнил Саша Гайлис, показывая на склоненное к воде дерево. — Клевое место.

— Местечко приятное. Как у нас на Оке, — похвалил место Тарас. — Люблю я тоже с удочкой посидеть или с ружьем на уток…

— То-то и стреляешь ты метко!

— С мальчишек люблю охоту, — признался Тарас.

— А вот с той высотки на лыжах бы, — вздохнул Казимир. — Промчаться бы с крутизны.

— Этакая высота возле Ильменского озера здорово меня подвела, — вспомнил Сережа. — Возвращались мы с разведки в свой полк и влетели прямо в немецкие окопы. На меня тогда три беды сразу — лыжа сломалась, ногу вывихнул и в плен попал. А нога-то у меня уже раз была сломана.

— Когда? — спросил я.

— Давно, жил я тогда в детском доме в Ростове, было мне лет двенадцать.

— А почему ты, огурчик, об этом ни мне, ни Капустину не сказал? — набросился на него Тарас. — У тебя нога больная, а ты в резиновых сапогах!

— Ты рассуждаешь, Тарас, так, как будто у тебя дюжина сапог в запасе.

— Не дюжина, а первые трофейные сапоги твои. Понял?

Стало заметно светлее. Прошли мимо спящего хутора. Вокруг тихо. За полем начался лесок. Сломанная бурей ель перевалилась через просеку и, застряв вершиной на противоположных кустах, образовала своеобразную убранную снегом арку. Лес спит, спит и земля под ним, прикрытая снегом.

За лесом показался хутор Гайлиса. Отыскиваем условный знак. На веревке у дома нет белья, значит — вход свободный. Саша облегченно вздохнул.

— Порядок у батьки!

Наше появление было радостной неожиданностью для семьи. Мать целовала Сашу, суетилась, бегала вокруг него, точно не верила, что он вернулся.

— Жив, сын, жив! — хлопал сына по плечу старик Гайлис.

Выбежала разбуженная шумом Эмилия и повисла на шее у брата. Она была одета в легкое платье и по сравнению с Сашей казалась совсем маленькой. Оставив брата, она поздоровалась с нами, при этом глаза ее как-то особенно тепло улыбнулись Тарасу. Я знал, что они дружат.

Со стариком Гайлисом я встречался впервые. Он был сухощав, высок ростом, в залатанном свитре и деревянных башмаках. Он чем-то напоминал мне моего отца. Такая же фигура, скупость и резкость в движениях и так же, как у моего, стриженные машинкой волосы. В эти минуты я был рад за Сашу. Почему-то сейчас, при виде старого Гайлиса, мне вспоминалось, как, лежа в постели, мой больной отец подолгу беседовал со мной. Он говорил со мной, как со взрослым. Мы беседовали о стахановском движении на производстве, о боях в Испании. Отец заставил меня нарисовать карту Пиренейского полуострова и ежедневно отмечал линию фронта.

— Помочь им надо. Трудно им против Франко, Гитлера и Муссолини, — говорил он мне, словно я был в силах оказать помощь истекающей кровью героической республиканской Испании.

Отец Гайлиса хорошо говорил по-русски. Он служил в русской армии, участвовал в 1918 году в разгроме эсеровского мятежа в Москве.

Пока мы разговаривали, хозяйка накрыла стол, поставила путру и хлеб.

— Лудзу![8] Чем богаты, тем и рады. Тарас и Эмилия стояли около окна. Нам пора было уходить, а Тарас о чем-то горячо спорил с девушкой. Я подошел к ним.

— Это наш радист, Виктор, — показав на меня, сказал Тарас. — Он собирается писать о том, как мы живем в Курземе, да никак с мыслями не соберется.

— И обо мне напишите? — спросила Эмилия, обращаясь ко мне.

— Конечно, напишет, — ответил за меня Тарас. — О тебе обязательно.

— О, Петя, — застенчиво возразила девушка (она звала «Тараса» настоящим именем), — обо мне-то и писать нечего.

За хутором группы расстались. Костя Озолс, Колтунов, Саша Гайлис, Казимир Большой пошли на север, наша группа — на северо-восток. Мы побывали на хуторе, где жила семья кинооператора. В дом зашел я один. Женщина, видимо, не узнав, встретила меня недоверчиво. Это меня не удивило: я был здесь в то время, когда мы одевались по-летнему, а теперь зима.

— Холодная зима стоит в Курземе, — сказал я, потирая озябшие руки.

— О, как в Сибири, — ответила она. — Вы редко у нас бываете, но теперь я узнаю. Зайдите в комнату! Муж дома..

«Тот самый» стоял у окна. Накинув на плечи пальто, он курил. Женщина оставила нас одних.

Он предложил мне сигарету, вышел ненадолго в другую комнату и, передавая мне толстый пакет, сказал:

— С Западного фронта прибывает сюда дивизия. Из Германии пришел транспорт с боеприпасами… Прибыли танки. Немцы распространяют слух, что весной они начнут наступление.

Как всегда, сведения «Того самого» имели для нас большую ценность. В пакете, который он передал мне, был план порта с отмеченными на нем военными объектами гитлеровцев и было также несколько фотографий… Фотографии — кадры из хроники, которая снималась в порту.

Прощаясь, он мне посоветовал обойти стороной соседний хутор.

— Какие-то незнакомые люди там появились, — сказал он. — Боюсь, что это агенты гестапо. Точно сказать пока не могу, но советую не рисковать.

Я поблагодарил его, и мы расстались.

От хутора кинооператора до жилища лесника — около двенадцати километров. Мы потеряли не меньше часа на то, чтобы обойти стороной хутор, о присутствии на котором подозрительных людей предупредил кинооператор. Пример гибели Порфильева был у нас свеж в памяти. Люди погибли и вместе с ними исчезли имевшиеся у них ценные разведывательные данные. При нас был пакет кинооператора с планом и фотографиями порта, сведения, переданные отцом Саши Гайлиса. Вскоре нам пришлось переправляться через неширокую, но быструю и довольно глубокую Абаву.

Хотя уже несколько дней стояли морозы, но лед на реке благодаря быстрому течению был тонок, на каждом шагу темнели полыньи. При переправе Сережа и Казимир провалились и промокли по пояс. На счастье неподалеку оказался хутор, где жил приятель Тараса. Там Сережа и Казимир немного просушили одежду. Тарас попросил приятеля дать нам напрокат лошадь с санками на несколько часов.

Мы помчались по проселочной, затем по лесной дороге. Около полуночи остановились в березняке. Отсюда до хутора, напрямик, не больше полкилометра.

Сидя в санках, мы порядочно замерзли и теперь со всем старанием принялись разгребать снег для будущего костра и собирать дрова. Казимир дал лошади сена. Общими усилиями мы раздули огонь, и ребята окончательно высушили одежду.