— Задумки? — Лицо Жукова выразило искреннее недоумение. — Но наш дизайн хорошо расходится. Зачем задумки? Лайма, разве мы собирались что-то радикально менять?

— Радикально — нет. Арт, объясни толком.

Катя невольно обратила внимание, что коммерческий директор обратился к Лайме как к высшей инстанции, за которой последнее слово. Впрочем, правильно. Турищев отвечает за содержание книги, а обложка — это уже часть имиджа.

— По-моему, все предельно ясно. Месяц назад я озвучил госпоже Долининой свои соображения по новому дизайну, а она должна была воплотить их в жизнь. Она этого не сделала — более того, скрыла мое требование от руководства издательства. Я ведь правильно понял, Сергей Васильевич? Вы были не в курсе? Или… — Турищев угрожающе сдвинул брови, — или вы все знали и намеренно проигнорировали мое мнение?

— Не знал, не знал, — замахал руками Жуков. — Что вы! Как я мог проигнорировать ваше мнение? Но, раз так получилось, возможно, оно и к лучшему? Книга выйдет в привычном оформлении… читатель сразу ее узнает, выделит на прилавке…

— Читателю незачем выделять мою книгу на прилавке, — ледяным тоном парировал Турищев. — Он подойдет и попросит… нет, потребует последнее произведение Арт Тура. И, увидев необычную обложку, сразу поймет, что в моем творчестве наступил новый этап.

— Ты не должен решать такие вопросы самостоятельно, — возразила Лайма. — Следует сперва просчитать, будет ли это коммерчески выгодно. Девушка права, что тебя не послушалась. Но не права, что скрыла все от нас. Девушка, это безусловное нарушение субординации.

Катя с трудом сдержалась, чтобы не сообщить, сколько лет она уже не девушка. Лайма нередко появлялась в издательстве, однако не удосужилась выучить ни одного имени — кроме, разумеется, имен начальства.

— Я в первый раз слышу о новой концепции обложки, — стараясь быть спокойной, произнесла Катя вслух.

— Сперва я грешил на женскую забывчивость, — словно об отсутствующей, продолжил Турищев. — Но теперь склоняюсь к мысли, что госпожа Долинина действовала намеренно. Это саботаж.

— Ну, что вы! — горячо вступился Жуков. — Катя на это не способна. Забывчивость, тут одна забывчивость. Молодая, красивая девушка, ветер в голове. Простим ее на первый раз и выпустим еще одну книгу в старом дизайне. Лайма права, мы обязаны уложиться в срок. Бизнес есть бизнес, вы же понимаете, Артем Андреевич.

Турищев возмущенно фыркнул, а потом вдруг повернулся к Кате и посмотрел на нее… трудно описать… с ненавистью, торжеством и тоской одновременно. «За что? — поразилась Катя. — Мы почти незнакомы, а так смотрят на тех, кто задел тебя до самой глубины души. Но он ведь действительно ни слова не говорил мне про новую концепцию, и он не может этого не знать!»

Странный взгляд длился одно мгновение.

— Новый дизайн к сроку не придумать, согласен, — обратился Турищев к Жукову. — Но прощать госпоже Долининой я не намерен. Надеюсь, вы понимаете, что она должна быть уволена?

— Но… но она это впервые, — залепетал Жуков. — Может быть, вы не будете… она… Катя, вы ведь обещаете впредь…

— Артем Андреевич ничего не говорил мне о новой концепции обложки, — глядя прямо в глаза коммерческому директору, твердо произнесла Катя.

«Пусть выбирает, — неожиданно решила она. — А мне все равно. Уйду я отсюда. Надоело».

— Думаю, она подкуплена нашими врагами, — с горечью поведал писатель. — Надеюсь, вы понимаете, что, пока эта особа имеет отношение к моим книгам, я не смогу продуктивно творить?

— Мы не подпустим ее к вашим книгам, — с готовностью пообещал Жуков.

— Она вообще не должна больше работать в издательстве. Ни дня.

Жуков посмотрел на Катю и, кажется, подмигнул.

— Вы правы, Артем Андреевич. С этого момента Долинина уволена.

— Таким людям не место в литературной среде, — слегка улыбнулся Турищев. — Пусть оформляет витрины магазинов. Надеюсь, я сумею открыть глаза на вопиющий непрофессионализм Долининой всему издательскому миру. На это у меня хватит авторитета.

«Сволочь», — подумала Катя, хотя огорчения не чувствовала. Ей стало легко и даже весело, но веселье это было недобрым. Страшно захотелось на прощание задеть Турищева как можно больнее. Не из каких-то особых соображений — просто из вредности.

Долговременный конфликт со свояком не прошел даром — Катя умела найти у человека больное место. Какая-то потусторонняя сила заставила сделать простодушное лицо, захлопать ресницами и сказать:

— Простите, Артем Андреевич. Женщины вечно забывают, что и у мужчин есть критический возраст. Я должна была догадаться по тому, как изменились ваши книги. Вы не переживайте, пожалуйста, гормональный фон стабилизируется, и все наладится…

Выпад был не лучшего тона, даже откровенно вульгарный, но Катя откуда-то знала, что требуется именно это, и не ошиблась. Лицо Турищева исказилось.

— Идиотка! — фальцетом заорал он. — Ты никому не нужна, поняла? Ты и твои чертовы картинки. Всем на них плевать, потому что ты — никто, а я гений! Я гений, вы все узнаете это и не посмеете больше, никогда не посмеете…

— Артем… — Лайма остановила мужа, положив руку ему на плечо. — Артем, пойдем. Нельзя забывать об имидже. Пойдем.

Писатель смолк на полуслове. Действительно, образ вальяжного барина несколько поблек. Впрочем, в голосе Лаймы не ощущалось особого беспокойства. Она просто взяла мужа и увела из кабинета, не забыв равнодушно попрощаться с Жуковым и привычно проигнорировав Катю.

Коммерческий директор плотно прикрыл дверь и, ухмыльнувшись, заметил:

— Достала ты его классно. Критический возраст… — Это был как раз тот вид юмора, который он был способен оценить.

— Кто кого первый достал, — парировала Катя.

— Это да. Но мы крепко на него завязаны, приходится терпеть. Он что, правда не говорил про новую концепцию?

— На все сто.

— Значит, ты чем-то ему не угодила, — констатировал Жуков, нахмурившись. — Ты вообще часто болтаешь, чего не надо. И рисуешь.

— Что рисую? — не поняла Катя.

— Чего не надо, — странно пояснил директор. — Ты хоть понимаешь, что твою руку легко узнать? А эти так называемые писатели жутко обидчивые. Я имею в виду, когда раскручены. Подсадили нас на свой бренд и выкаблучиваются. Не верю, что его новый стиль с этими чертовыми наворотами прибавит нам продаж. Ох, что ж нам делать с тобою, Катя-Катерина?

Катя молчала, не собираясь признаваться, что в любом случае решила уволиться. Ей было любопытно, как поступит Жуков. От этого многое зависело.

— Наш Арт не из отходчивых, — заметил Сергей Васильевич, придвигаясь поближе и дыша Кате в самую шею. — Вопиющий непрофессионализм — это у тебя-то! Но тебя теперь не возьмут ни в одно издательство.

— Есть масса других способов заработать, — ответила Катя, отодвигаясь.

— Это точно, — обрадовался Жуков. — Такой красотке! И ноги у тебя… Я вообще удивляюсь, зачем тебе работать. Вставать, тащиться куда-то, в транспорте толкаться. Любой мужик давал бы тебе те же деньги за просто так… ну, то есть… то есть… я бы, например…

Он засопел, словно астматический еж, и снова ткнулся Кате в шею, но она опять отодвинулась, с интересом уточнив:

— Те же деньги — это моя зарплата до повышения или после?

На лице собеседника проступила столь явственная работа мысли (где, где же калькулятор?), что Кате стало смешно. Это не помешало ей закинуть руки за голову, выгодно обрисовывая грудь, и кокетливо произнести:

— Успокойтесь, Сергей Васильевич, я не собираюсь вас разорять. Тем более, если Турищев узнает, что я по-прежнему у вас на содержании, ему это не понравится. Стоит ли идти на риск?

— Мы будем осторожны, — уверил побагровевший Жуков, не сводя взгляда с груди.

— Увы, — уже вслух позволила себе засмеяться Катя, — я не умею быть осторожной. До свидания, Сергей Васильевич.

Вот так она лишилась работы. И вдобавок — одного актуального любовника и одного потенциального. Не много ли для нескольких дней? Следовало как-то развеяться, и дома Катя вышла в интернет. Тем более, злорадно подумала она, издательство пока не успело отключить ее от сети, так что счет оплачивать не придется.