— Не могу, — шептала я, не открывая глаза. — Не могу. Не хочу идти дальше, шагу больше не ступлю. Сил моих больше нет… Мне так хорошо здесь, с тобой, и совсем не хочется думать ни о доносах, ни о шифрах, ни об интригах, ни о контрабанде. Пожалуйста, ничего не говори, прошу тебя.

Вампир исполнил эту просьбу, и некоторое время мы действительно молчали, пока, наконец, я не открыла глаза. Напарник с тревогой вглядывался в моё лицо и, поймав мой взгляд, серьёзно произнёс:

— Да, ты в самом деле выглядишь неважно, дорогая. Загорела немного на солнце, но похудела и осунулась больше прежнего, да и тени под глазами тебя не красят. Так в самом деле не может дольше продолжаться. Что же, хорошая моя, давай заключим сделку.

— Моя кровь в обмен на твою свободу, — подсказала я. — Мы с тобой это уже проходили, не так ли? Ты забрал и мою кровь, и свободу, и меня самоё. Что ты ещё хочешь взять? У меня ничего больше не осталось.

— Нет, Ами, — засмеялся вампир. — Не так. Ты возьмёшь себя в руки, моя хорошая, будешь умницей и пойдёшь сейчас к этой почтенной даме, хозяйке Тадье, разыгрывать свою роль. А за это, когда ты сумеешь отвязаться от её забот (это будет нескоро, предупреждаю тебя), мы устроим небольшие каникулы, как у детей в дорогих пансионах. Хочешь, Ами?

— Каникулы? — недоверчиво спросила я, не знавшая ни каникул, ни выходных дней, ни отпуска с десяти лет.

— Именно, моя хорошая, — подтвердил вампир. — Поселимся в своём доме, запрём двери и не будем ни с кем разговаривать. Ну, Ами, соглашайся!

Я тяжело вздохнула.

— Не смешно, Гари. Я слишком хорошо тебя знаю, и будет намного лучше, если ты скажешь мне всю правду. Зачем нам надо ехать в этот проклятый дом, который навязал нам Мастер?

Напарник выглядел раздосадованным.

— Нельзя быть такой умненькой девочкой, — проворчал он. — Я-то надеялся тебя хоть немного порадовать.

— Странные у тебя представлении о радости, — отметила я. — Итак, к делу! Чего ты от меня хочешь?

— Потом скажу. — Напарник сделал страшные глаза. — И, честное слово, от тебя ничего не требуется! Ты будешь отдыхать, никого не изображать, и наслаждаться жизнью.

— Надеюсь, ты не попытаешься приставить меня к прессу? — подозрительно уточнила я. — Честное слово, я совершенно не разобралась в его устройстве, и вряд ли когда-нибудь смогу освоить всю его механику. Или ты собираешься снова уехать, оставив меня одну в этом ужасном доме?

Вампир рассмеялся.

— Нет, Ами, вовсе нет. Ты будешь отдыхать и ровным счётом ничего не делать. И я всё время буду находиться рядом, а, кроме меня, ещё полный штат прислуги, которую нанял Мастер, и тот смешной юноша, инженер, ему выделили комнаты во флигеле. Но ты не будешь с ними встречаться, разве что сама захочешь. Честное слово, Ами, я понимаю, что это не совсем то, о чём ты мечтала, но ты будешь отдыхать, пока тебе самой не надоест. Соглашайся, девочка моя! Ну же!

— А у меня есть выбор? — уныло проворчала я. Напарник немедленно просиял, быстро и болезненно поцеловал меня в щеку и подтолкнул к дверям дома хозяйки Тадье, у которого мы непонятно когда и как успели очутиться.

«Старая Марта», как она сама себя называла, вступилась за меня с со всем пылом своей страстной натуры. Про таких людей в старинных авантюрных романах писали, что у них «горячая кровь» — в противоположность холодной вялой крови людей равнодушных и себялюбивых. Кровь в жилах госпожи Тадье, казалось, кипела и бурлила, толкая её на самую широкую благотворительность. «Старая Марта» не была настолько богата, чтобы помогать деньгами, но в её доме мог найти приют и обиженный, и несчастный, и бездомный, словом, любой нуждающийся в помощи. Как это согласовывалось с вечной нехваткой у доброй женщины денег, оставалось загадкой для всех её многочисленных знакомых. Полагаю, она попросту не платила по счетам, а торговцы предпочитали оставаться в дружеских отношениях с любовницей синдика столичной гильдии городских стрелков (который, кроме того, управлял городскими стрелками по всему Остриху). Даже после того, как прежний синдик подал в отставку, Марта Тадье пользовалась огромным уважением в среде столичных служителей порядка — каждого из которых она знала и в лицо, и по имени, многих из которых поддерживала в неизбежные для каждого человека трудные минуты. Злые языки поговаривали, что хозяйка Тадье была любовницей всей столичной гильдии, но в это не верил никто, даже сами сплетники и их слушатели.

Ещё не закончился день, когда весь город узнал, что у порочного ревнителя серебра на этот раз «не прошёл номер». Его привели в чувство, но, даже пожелай он обвинить меня в том, что я его опоила, ему не удалось бы этого сделать. К Марте приезжала жена пожилого сластолюбца и, рыдая, чуть только не целовала мне руки: теперь она могла развестись с мужем и никто бы ей и слова не сказал поперёк: доказанная супружеская неверность являлась недостаточным основанием для окончательного разрыва, но разразившийся нынче скандал оправдал бы и убийство.

На следующий день — и на всю последующую неделю — только и разговоров было, что обо мне и моей удаче. Всё это время я находилась под бдительным присмотром почтенной женщины, которой моя воспитательница, госпожа Кик не подала бы руки, случись им быть знакомыми. «Старая Марта» оставила меня у себя ночевать, да так и не отпустила домой, сколько я ни убеждала её, что загородный дом нуждается в присмотре хозяйки. Утро начиналось — не в пример госпоже Денье — не раньше, чем я проснусь сама, и Марта настояла, чтобы я, не вставая, дёргала за шнурок звонка, вызывая прислугу. Одна и та же — единственная — пожилая служанка, шаркая ногами, поднималась в мою комнату, вносила кувшин с водой для умывания, а после помогала одеться. В утреннем платье я спускалась вниз, выслушивала мнение хозяйки относительно моих ясных глазок и свежего личика, и приступала к завтраку. Готовила хозяйка Тадье сама, и весьма неохотно, поэтому мне частенько приходилось довольствоваться чаем и сваренным вкрутую яйцом, к которому добавлялись ломтик хлеба и листик салата. Глядя на моё вытянувшееся лицо, «старая Марта» весело смеялась, отправляла меня наверх одеваться, а после, взяв под руку, вела «наносить визиты». Она умела так тонко рассчитывать время нашего появления, что нас непременно приглашали к столу. Некоторые друзья, впрочем, относились к категории «особых», и у них в гостях мы не только не напрашивались в гости, но и категорически отказывались от угощения. Жизнь сделалась ленивой и, в целом, приятной, хотя частенько за обедом я гадала, удастся ли сегодня поужинать. К вечеру, впрочем, в двери обычно стучалась закутанная согбенная фигура, несущая завёрнутый в тёплый платок котелок, от которого исходил аппетитно пахнущий пар. Это «по жребию», как туманно объясняла хозяйка Тадье, заботились о своей благодетельнице простые люди.

Собственного выезда у «старой Марты» не было, как не было и денег, чтобы содержать карету, кучера и лошадей. В Дейстрии женщине её достатка и положения пришлось бы останавливать кэбы или вызывать их к своему дому каждый раз, когда она собралась бы куда-нибудь поехать. В Острихе же никто не видел причины наёмным экипажам колесить весь день по городу в ожидании, когда они кому-нибудь понадобятся. Желающие могли обратиться на биржу и получить коляску с утра до вечера или с вечера до утра, и она будет оставаться в их полном распоряжении весь день (или всю ночь). Услуга стоила не так уж дёшево, и кучерам было строго-настрого запрещено брать посреди улицы «попутчиков». Поэтому хозяйка Тадье с вечера решала, собирается ли она пройтись пешком или с шиком проехаться в роскошной коляске (последнее желание чаще всего возникало в дождливую погоду).

Идиллия, разумеется, закончилась — как это всегда бывает — когда однажды утром госпожа Тадье, в кои-то веки приготовившая приличный завтрак, осторожно поинтересовалась:

— Ивона, милая моя девочка, не хочешь ли ты рассказать про кавалера, который навещает тебя по ночам?