Бурное лето прошло, не принеся парочке ничего нового и важного, кроме чудо-малютки, которого Видбьёрн с восторженным гиканьем вынес на дождь. Мальчуган родился с двумя зубками, и счастливый отец пророчил ему великое будущее. Пока же он стал великим обжорой.
Но когда холод опять стал надвигаться на островок, Видбьёрн встревожился. Он ведь так и не добыл огня. Ночи сначала посинели, а потом почернели. Видбьёрн стонал во сне, если ему случалось на время забыться от своих неотвязных дум. А однажды ночью он обнял Воор и признался ей, что никак не может добыть огонь, при этом в его голосе слышались слезы. Но он предложил ей переселиться, что она скажет на это? Ну, конечно, Воор была готова идти за ним хоть на край света. На том они и порешили. Видбьёрн намеревался двинуться к югу. Раз он не мог добыть огонь, приходилось переменить место жительства. Он слыхал, что подальше к югу Ледник кончается и там расстилается жаркая земля с большими лесами, где живут голые дикие люди; надо было попытаться добраться туда.
Лето уже давно минуло, когда маленькая семья сдвинулась с места: несмотря на позднее время года, гроза устроила им прощальный салют раскатами грома и оплакала их потоками дождя, облившего Ледник, который так и сверкал своим бездонным зеленым блеском при свете молнии. Видбьёрн оглянулся вокруг: все небо изборождено молниями, целый мир огня, но для него – ни искорки! Он улыбнулся, но это была беспомощная поблекшая улыбка, пробежавшая по застарелым глубоким складкам около рта. Затем они пустились в путь, ни разу не оглянувшись назад.
Маленькое стадо полуручных оленей да кое-какие шкуры для юрты и одежды – вот и все имущество семьи, если не считать оружия Видбьёрна и корзинок Воор с разной мелочью. Снаряженные таким образом, совершали они свой путь к югу. Зима застигла их в пути, и зима суровая, но она зато облегчила им путь, засыпав Ледник снегом, который, смерзаясь, образовывал бесконечно гладкую, снежную равнину, куда удобнее было идти по такой равнине, чем по голому льду, изрезанному трещинами и расщелинами.
Всю зиму они шли, но ушли не очень далеко, а Видбьёрну казалось, что он успел уже состариться. Лишь с большим трудом и напряжением всех сил удавалось ему отгонять нужду от маленькой холодной юрты, которую они раскидывали на снегу. Часто ему приходилось целые дни и ночи выслеживать дичь, пока удавалось вернуться домой с добычей; и все это время он думал о двух беззащитных существах, оставленных в юрте. Перед ним – быстроногое животное, не дававшееся в руки, а за ним – страх за семью, сковывавший его ноги, но приходилось двигаться вперед, чтобы было с чем вернуться обратно. По возвращении домой он находил юрту занесенную снегом, а вокруг нее ковыляли олени со спутанными передними ногами и дышали инеем.
Их Видбьёрн щадил, как ни трудно ему было добывать дичь, – их молоко было единственным средством спасения для Воор во время его долгих отлучек; ими можно было пожертвовать лишь в самом крайнем случае. Воор собирала для них мох и ягель на каменных глыбах по скалистому плоскогорью, выступившему из-под ледяного щита, и защищала их от волков, когда Видбьёрн с собаками был на охоте. Когда же ему удавалось сделать добрый запас дичи, они снимали юрту и шли дальше.
Во время буранов им не оставалось ничего другого, как прятаться в какую-нибудь нору или пещеру и пережидать там непогоду. Таким образом, им приходилось иногда по неделям просиживать в кромешной тьме, и они чуть не теряли дар речи. Вообще они претерпевали такую жестокую нужду, что впоследствии не могли даже вспомнить о ней; она парализовала душу и сама стирала в ней свои собственные следы. Вообще, зима тянулась так долго и была так сурова, что у этих двух людей ум заходил за разум, и в конце концов они сами не помнили – в пути они или на месте, не помнили, куда идут и кто они сами. Право, как будто прошли тысячи лет. Северное сияние раскидывалось по небу в тихом безумии, бродило призраком близкой и все же далекой вечности над головой этой семьи, лишенной огня, заблудившейся в снегах.
На самом же деле зима эта была короче обыкновенного; оттепель наступила внезапно и бурно. Но от нее Видбьёрну с семьей было не легче, пока они пробирались по снегу.
Последнее время, впрочем, они двигались гораздо быстрее прежнего, Видбьёрн придумал приспособление для езды, которое впоследствии превратилось в сани. Вместо того, чтобы вьючить на оленей сложенную юрту и прочие пожитки, он заставил их тащить за собой всю поклажу по снегу волоком, подложив под нее, чтобы воз легче скользил, служившие подпорками для юрты березовые палки. Волоком олени могли тащить гораздо больше, чем нести на себе, и скоро Видбьёрн с Воор стали и сами присаживаться на воз. Это было значительное улучшение, которое еще сильнее закрепило узы между семьей и оленями.
Видбьёрн очень радовался новоизобретенным саням и скоро придумал для них форму, на которой и остановился, как на лучшей. Оказалось, что достаточно и двух длинных березовых палок, но с загнутыми вверх передними концами, чтобы они не зарывались в снег и соединявшие их ремни не перетирались. Для того же, чтобы сама поклажа не волочилась по снегу и не задерживала хода, он положил поперек этих двух полозьев несколько выгнутых ветвей, накрепко привязав их ремешками; вот сани и были готовы. У Видбьёрна были руки, а необходимость довершала остальное.
В хорошую погоду, когда солнце ярко освещало ровный хрустящий снег, Видбьёрн гнал оленей рысью, весело гикая на них, и тогда и он, и Воор как будто просыпались от долгой спячки и узнавали милые чумазые лица друг друга. Да, невзгоды могли одурманить их и повергнуть в состояние духовной слепоты и забвения времени, но настоящей печали они не знали и вновь находили самих себя, скользя под лучами солнца по замерзшему снегу на санях, запряженных резвыми, испускающими на бегу гортанные крики оленями, в сопровождении лающих собак. Эх, ну! Мальчуган высовывал голову из мешка за спиной Воор и таращил круглые заспанные глазенки на мир, быстро проносившийся мимо саней. Так продвигались они вперед.
И так добрались до моря. Видбьёрн направился на юг, но по дороге отклонился к востоку, и это привело его от Ледника на побережье Упланда[5]. Попозже, когда стаял снег, покрывавший также материк у южного края Ледника, Видбьёрн увидел, что они попали на свободную ото льда низменность, с озерами, болотами, ручьями и с торчащими кое-где скалистыми вершинами, продолжавшимися и в море в виде шхер и островков.
Ледник остался далеко позади на севере, но еще не так давно доходил и сюда, спускаясь в самое море. Поэтому берег и шхеры были еще голы и словно отполированы льдом; да и по всей низменности Видбьёрн видел следы Ледника, а подальше к северу, по берегу все еще тянулся рукав Ледника, заполнявший собою фьорд[6]. Видбьёрн слышал с той стороны грохот и вздохи, когда лед обрушивался в море и уплывал в виде ледяных гор. Но через несколько лет Ледник совсем отошел от берега, а ледяные горы, показывавшиеся иногда далеко в море, были уже не здешние, а приплывали с крайнего севера.
То-то Видбьёрн раздувал ноздри и принюхивался, знакомясь с морем! Острый соленый запах всколыхнул со дна его души что-то издавна таившееся там и непонятное ему самому: это заговорила в нем тоска Дренга по морю; она была в крови у Видбьёрна. Воспоминание о море, любимом детище души Дренга, передавалось от него потомкам как смутное влечение, которому достаточно было солено-влажного веяния с моря, чтобы проснуться. Видбьёрн, широко раздувая ноздри, втягивал в себя морской воздух, и море усыновило его.
Выразилось это в том, что ему тотчас же захотелось отправиться дальше. Он уже и без того стремился к южным лесам, а тут его еще пуще стали манить эти неустанно катящиеся вдаль волны; не мудрено, что все существо Видбьёрна охватила тоска по дали, стремление в дальние края. Как раз тут, где был положен предел его стремлениям, ему и показалось, что на самом деле он только что начал свой путь. Да, море стало ему поперек дороги, но оно же должно было послужить путем!
