— Я слушаю.
— Господин, мне…
— Вот что, милая. Если будешь продолжать бормотать себе под нос, я ничего не услышу. Поэтому будь любезна подойти и присесть рядом со мной.
Она повела плечами, но протестовать не посмела и выполнила указания в точности. А когда подняла взгляд и увидела в моих руках вязание, удивлённо взмахнула ресницами:
— Вы…
— Вяжу. Это тебя удивляет?
— Нет, но…
— Неподходящее занятие для мужчины? А мне так не кажется. Ты думаешь иначе?
Мариса испуганно округлила агатовые глаза:
— Нет, господин, я вовсе не…
— Не думаешь? А вот это плохо, милая. Думать надо. Хотя бы изредка. Попробуй как-нибудь, вдруг понравится?
Она вдумалась в смысл моих слов и несмело улыбнулась, заслужив ответную улыбку.
— Вот так-то лучше! А теперь поговорим. Что тебя привело?
— Господин, вы…
Девушка снова погрустнела: видимо, предметом разговора была смерть её благодетеля.
— Я должен извиниться перед тобой.
— За что, господин? Чем я могла… — Теперь явный испуг появился и в звонком голосе.
— Ничем, милая. Это я совершил ошибку. Твой… Мэнсьер мог остаться в живых, если бы я действовал обдуманнее.
Мариса опустила голову. Тонкие пальцы сжались, сминая отутюженные складки верхней юбки.
— Честно говоря, мне только потом стала понятна собственная неосторожность. Дурак, признаю. И очень хотел бы вернуть всё обратно, но не могу.
— Не надо… обратно.
Какую чушь я несу?! Конечно, не надо!
— Прости, милая, я совершенно не слежу за своим языком. Тебе сейчас так тяжело, а тут ещё мои глупые откровения… Прости.
— Не вините себя, господин, — агатовые глаза снова смотрят на меня. — Вы… мы не думали, что можно спастись. Что я могу спастись.
Правильно, не думали. Да и мало какой маг смог бы вам помочь, разве что знаток накров, к тому же разбирающийся в строении человеческого тела. Вы даже не надеялись, вот что особенно печально. Если бы в ком-то из вас теплилась надежда, я бы это почувствовал и, возможно, вёл себя осмотрительнее… А, что обманываться? Таким же олухом и был бы, только сомневался бы больше.
— Ты любила его? Сильно?
Тень улыбки падает на искусанные тревогой губы.
— Как можно не любить своего отца, господин?
— Запросто. Я, например, к своему питаю… Что ты сказала? Отца?! Мэнсьер был твоим отцом?
— Да, господин. Вы этого не знали?
— К сожалению.
Откуда я мог знать? Пусть история любвеобильного старикана, заимевшего ребёнка от служанки, известна всему городу, но у меня просто не было времени её услышать! А ведь если бы знать заранее… Фрэлл!
Мариса удивлённо проводила взглядом вязание, которое полетело прочь.
— Я думала, вы знаете. Вы подошли прямо ко мне и…
С силой провожу ладонями по лицу и сцепляю их в замок. Вот же олух! Надо же так опростоволоситься… А уж какое впечатление произвёл, наверное, на зрителей, уверенных, что действую, обладая всей возможной и невозможной полнотой сведений… Мрак. Да, в Вэлэссе мне больше показываться не стоит. Прохода не дадут. Очевидцы расскажут своим знакомым, те своим, и дальше, дальше, дальше. Ах, какой замечательный Мастер! Ах, как легко он узнал тайну мэнсьера! Ах, как умело он… Тьфу.
— Не печальтесь, господин. — Девушка робко касается моего плеча. — Отец умер спокойно и счастливо. Если бы он успел, то поблагодарил бы вас.
— Он успел, — цежу сквозь зубы, и Мариса, к счастью, не разбирает слов.
Всё благостно и мило, так почему же у меня на душе тошно? Почему, глядя на беззащитный изгиб тонкой шеи, я вспоминаю шелест благодарности по песку двора и нахожу в нём насмешку?
Потому что кто-то оказался расчётливее меня.
И этот «кто-то» вовсе не мой противник.
Белобрысая малявка, именуемая Пресветлой Владычицей, твои проделки? Уверен, что да. Провела меня по нужной тропке и бросила прямо в сплетение событий, не позволив найти кончик нити! А если нет возможности распутать узлы, их приходится рвать — это всем известно. Вот и я… рванул. Фрэлл, ведь можно было избежать жертв! Мне бы хоть капельку времени… Хоть один лишний день. Разве многого прошу? Нет, нет и нет. Но не было ни минуты на раздумья: я попросту не мог медлить. Потому что яд, растворённый в воде и крови, не согласился бы обождать, пока соберусь с мыслями. Да, пожалуй, по-другому быть не могло. И на мне нет вины за смерть старика и волнения его юной дочери. Но почему тошно-то так?!
Впрочем, мои переживания мир не интересуют — я должен работать.
— Скажи мне, милая, как давно эта нехорошая штучка обосновалась на твоём теле?
Мариса вздрогнула, наверное, вспоминая прикосновение накра, и, немного помедлив (но вовсе не из стеснительности, а чтобы дать как можно более точный ответ), сообщила:
— В Праздник Середины Зимы.
— Как это произошло? Постарайся припомнить все подробности, хорошо?
— Да, господин.
Девушка сложила руки на коленях, как примерная ученица, и начала свой печальный рассказ:
— Отец… он никогда не выделял меня из прислуги. Конечно, все знали, но… Он не хотел, чтобы мне завидовали, и потому был так же строг, как и со всеми остальными. Но иногда он дарил мне подарки. Маленькие и совсем простые, вроде ленты для волос. Отец всегда сам их выбирал, и для меня они были дороже всего на свете. А в середину зимы… Отец уехал прямо перед праздником по каким-то делам, и я думала, что долго не увижу его, но утром, в самый канун, когда я проснулась, на подушке лежал маленький мешочек, а в нём — кулон на шнурке. То есть не кулон, а…
— И ты сразу его надела?
Мариса смущённо опустила взгляд:
— Да, господин. Я решила, что отец вернулся, и это — его подарок. А потом…
— Накр пришёл в движение, верно?
— Д-да, — невольно содрогнулась девушка. — Как паук, побежал по мне… И на каждой лапке — острые коготки. А когда остановился, эти когти впились в кожу и…
— Было больно?
— Я не сразу почувствовала, потому что…
— Тебе было страшно. Понимаю.
— Да, страшно… И стало немного трудно дышать. Грудь как сводило…
— Можешь не продолжать, если тебе не хочется, действие этого накра мне известно. И когда же мэнсьер узнал о случившемся?
— Отец уже знал. Из письма, — со скорбью в голосе ответила Мариса. — И часа не прошло, как он вернулся. А я…
Она замолчала, но картина зимнего утра накануне праздника и так стояла у меня перед глазами.
…Старик, бросивший все дела и заботы после известия о грозящей его последнему и самому любимому ребёнку опасности, задыхаясь и еле держась на ногах, распахивает дверь, вваливаясь в комнату. Но надежда, за которую он цеплялся на всём пути домой, надежда, что время ещё есть, что непоправимое не произошло… Надежда разлетается осколками, когда он видит в глазах девушки слёзы стыда и отчаяния. Старик сжимает дочь в объятиях, слушая её сдавленные рыдания, а сам не может даже дать волю своему горю, потому что этим только усилит боль. Нет, надо оставаться спокойным и твёрдым, только так. И искать способы избавиться от напасти. Искать, несмотря ни на что…
— Из письма, — задумчиво повторил я. — Ты знаешь, что в нём было написано?
Мало вероятности, конечно, но вдруг мэнсьер проговорился? В конце концов, их тайна была одной на двоих, и отец мог быть с дочерью предельно откровенен.
— Я пока не очень хорошо читаю, господин, хоть отец и желал, чтобы я научилась. Лучше, если вы сами прочтёте.
И под моим удивлённым взглядом девушка достала из рукава сложенный вчетверо листок.
Тоненький пергамент, хранящий тепло тела, к которому был прижат, развернулся и поведал мне много интересного. Признаюсь, я еле сдержался, чтобы не сразу углубиться в чтение, а для начала изучить вид и характер написания букв.
Магии в письме не ощущалось, да и, судя по всему, не должно было ощущаться, потому что ровные строчки вышли из-под пера человека, привыкшего писать бесстрастно и внимательно. Линии одинаковой толщины, равномерное нажатие, оставившее еле заметные ямочки на пергаменте, чётко выдержанный наклон — всё говорило о том, что писано сие произведение было под диктовку или с черновика, и не самим автором, а тем, кто зарабатывает себе на жизнь составлением документов и перепиской. Злоумышленник не хотел оставлять лишние следы? Браво! Хорошо, когда противник умён: умный человек редко совершает глупые ошибки, а вот попробуйте состязаться с дураком… Проиграете. Не верите? Ну-ну.
