– Это Костик звонил. Славка умер. Не успели спасти… Говорят, ярёмная вена…

При этом известии, у Снеговика загораются глаза.

– Ну, что ты на это скажешь?

Я стараюсь отвернуться. Я только что прикончил мента на глазах его коллег. Ни один суд меня теперь не оправдает. Тю-тю, я явственно слышу похоронный марш…

– Это, Резник, значит, что ты только что подписал себе приговор на минимум пожизненное… А скорее всего, и я этого добьюсь, я, блядь, яйцами своими клянусь… – Падла расплывается в улыбке. – Ты получишь билет на электрический стул… Или в газуху.

– Да пошёл ты!

– Эй, держи его!

– Бля, куда смотришь, он бы сча…

Снова болезненный тычок шокером.

– Всем заткнуться. – Отрезает Снег. – Так вот, тебе уже всё равно. Так что, почему бы тебе не расколоться…

– Ты и понятия не имеешь, что я такое… – хриплю ему в ответ. Кровь из распоротой щеки и сломанного носа заливается за ворот моей кожаной куртки от «Christ» и наверняка пачкает дорогущую чёрную майку Bugatti. – Ты не имеешь никакого…

– Послушай, у нас слишком мало времени…

– Да, эта жирная свинья скоро загнётся… – ухмыляюсь я. – Физраствор кончится и всё, пока, господин Куракин будет играть на арфе. А может, уже кончился, я не…

Сильный удар в челюсть, голова мотается, словно на шарнире.

– Давайте, его, опускайте…

Я вижу, как рыжий заходит за меня. Глазки Крота светятся предвкушением.

Вот. Я кое-как напрягаюсь, но, против полкило вживлённой в кости стали, разве попрёшь заурядными мышцами? Удар овэдешника по почкам, и я успеваю насладиться всеми красками вселенной, прежде чем у меня отнимаются ноги, и моё тело неуклюже бухается на колени.

Мои ноги. Мысль, что я потерял над ними, такими родными и послушными, контроль, приводит меня в шок. Мне хочется плакать. Двое ментов придерживают меня за плечи в вертикальном положении, и я чувствую себя каким-то жертвенным животным, готовым к тому, что его вот-вот зарежут…

Снеговик, он наклоняется ко мне, наблюдает, как я урывками втягиваю в себя колющий холодный воздух, стараясь не закричать от боли. Перед моими глазами маячит давешняя «монета», которую он придерживает мясистыми пальцами.

– Когда модер не хочет выдавать информацию, мы обычно чистим ему мозги у нас. А это полевой чистильщик. Правда, никто не знает, насколько он хорош. И безопасен, да? – он позволяет мне вдоволь насладиться мозаикой своих зубов и трёхдневной щетиной.

А эта хреновина, она вдруг выпускает из себя несколько тонких светящихся нитей.

Я инстинктивно пытаюсь отодвинуться от неё, потому что она ведёт себя как живая, и тянется к моему виску, но…

Эти нити…

А вот тут следует сказать, почему я здесь, на набережной, и почему меня на месте так жестоко допрашивают менты, и что вообще происходит.

Со стороны может показаться, что эти зверюги, взяточники и бандиты в законе мучают невинного добропорядочного гражданина – а я и впрямь выгляжу добропорядочно, точнее, выглядел. Сейчас, конечно, эта порванная харя кого угодно испугает.

Но, несмотря на мои дорогие шмотки, и прочее, несмотря на то, что я стою на коленях перед ментом, настоящая сволочь, плохиш и тэпэ, всё-таки тут я.

А менты, в кои-то веки – защитники граждан, и вообще, хранители правосудия.

А собственно, дело было так:

Я ужинал себе спокойно в японском ресторане, одном из старейших в Москве, в «Гино-таки», что на углу Крымского вала и Якиманки, никого не трогал, кушал себе супчик набэ-яке удон, в общем, всё чинно и прилично, читал газету, мысленно матеря журналистов за то, как они обращаются с великим и могучим. Очень приятный ресторан, минималистский чёрно-жёлтый интерьер, бамбук, все дела. Сидел я недалеко от входа, у окна, и тут, на-те – спиной почувствовал, что что-то пошло не так.

Обернулся – точно, пятеро ментов и овод, причём два лица – Крота и Снеговика я опознал. Снеговик-то меня ещё по поводу девушек мурыжил, а Крот, этот лось в погонах, квартиру мою вверх дном переворачивал, пытаясь до улик докопаться, да потом ещё ко мне два «хвоста» прицепил.

Короче, как только я их увидел, понял, что лоханулся по крупной – посылочка моя, дойти-то дошла, да только каким-то макаром они опознали обратный адрес.

И нет бы мне сидеть спокойно, попытаться отмазаться, или ещё чего. Нет, я психанул, правда, ничего удивительного в этом как раз и не было, перед этим крэка нюхнул, на нервах был…

В общем, мне повезло, что они не стали по мне палить. Им нужна была информация, и они намеревались её получать не от трупа, а от живого человека.

Ну так, обернулся я и сердце в кишечник провалилось.

А Крот, чего-то ещё начал приёбываться к переодетому в самурая швейцару у входа, фотку мою тыкать ему в лицо, и к ним ещё метрдотель подвалил. Меня они не видели, я-то к ним спиной сидел, а спинки на лавках высокие.

Как бывает всегда, когда я психую, я успокоился до полного похолодания. Вообще перестал что-либо чувствовать. Будто от окружающего мира меня отгородила новокаиновая стена, мощная, но прозрачная. И она же была бронежилетом.

Встал на автомате, аккуратно сложил палочки в миску с недоеденным рисом, механически улыбнулся страшненькой официантке, накинул куртку и направился к входу.

Вся эта толпа серых ублюдков, она настолько увлеклась истерикой со швейцаром и метрдотелем (я так и не понял, в чём дело, но по обрывкам фраз: «Какое вы имеет право вламываться и беспокоить посетителей» и т.п., присутствие милиционеров не доставило персоналу радости), что они меня благополучно не заметили.

Я шел прямо на них. Словно в замедленной съёмке Крот поворачивает голову, ужасно неторопливо (или это я так ускорился на кокаине), его глаза расширяются, он открывает рот, я вижу его обложенный язык сырого мясного цвета, вижу капли пота на широком лице Снеговика, вижу тупые, словно недоразвитые лица остальных мелких мусорков и застывшую злобную маску овэдэшника.

Поэтому, я врубаюсь в их толпу, отпихивая швейцара… Кто-то хватает меня за рукав. Инстинктивно, из-под ногтей со щелчком выпрыгивают когти.

Кто-то кричит, и не один, но я не слышу.

Я вывернулся из-под державшей меня руки, кажется, прошипел что-то матерное, увидел мелькнувшее передо мной ещё совсем юное, прыщавое лицо и съехавшую с бритой башки ушанку, и не думая, провёл рукой вслепую над горлом милиционера. К слову, сталь не встретила сопротивления.

Плеснуло красным, кто-то заорал, я получил удар в лицо кулаком и, ткнув наугад когтями попавшееся под руку тело, чуть ли не плечом высаживая входную дверь, выбрался из ресторана, и выбежал на улицу.

Машины у меня не было, поэтому, рванул вниз по крымскому, к ЦДХ и Суриковской школе. Чёрт меня туда дёрнул.

Однако менты тоже время даром не теряли – ломанулись за мной, да как быстро! Особенно овод.

Бежать по снегу было чертовски трудно, причём он был слежавшимся, и ноги постоянно увязали в нём, затормаживая бег. Побежал в Парк Искусств, они за мной, пыхтят, орут, матерятся. Овэдешник швырнул в меня метательный нож, хорошо ещё что маленький, в плечо попал… От силы удара я чуть не грохнулся на своё лицо, но продолжил бег, петляя среди уродливых статуй и инсталляций, посвящённых Холокосту. На ходу выдернул нож из плеча, это-то меня и замедлило…а дальше, я уже бежал по набережной, и они дышали мне в спину…

Я кричу. Никогда такого не было. Такого ужаса. Такой боли.

Это ВТОРЖЕНИЕ.

В принципе, думаю какой-то незатронутой частью сознания, для мягкотелого, пусть и обвешанного всяким модификационными гэджетами, горожанина, я довольно терпеливо переношу боль.

Просто я не привык вот ТАК её на себе испытывать…

А дело в том, что овэдешник зажал мою башку в своих железных руках, так, чтобы пауку было удобнее дотянуться до слота на моём виске. Нити, очевидно, на какой-то молекулярной технологии, я чувствую, как они нашарили разъём и влезают внутрь.