– Опять будущее! – сказал Айова Боб. – Он живет в будущем! Сначала все эти разъезды – для того, чтобы он мог пойти в Гарвард. Итак, он пошел в Гарвард, потом сделал все, чтобы поскорее его окончить. Для чего? Для того, чтобы получить эту работу, о которой он теперь сокрушается. Почему бы просто не наслаждаться ею?
– Наслаждаться ею? – переспросил отец. – Ты-то ею не наслаждаешься, правда?
Мы хорошо представляли себе, что наш дед, тренер Боб, в ответ на это вспыхнет. Так кончались все его споры с моим отцом, у которого язык был подвешен лучше, чем у Айовы Боба. Когда Боб чувствовал, что ему нечего ответить, но все же он прав, то он вспыхивал. Мы с Фрэнни и Лилли представляли себе, как его лысая шишковатая голова в самом деле начинает медленно тлеть. Это правда, что о школе Дейри мнение у него было не лучше, чем у отца, но Айова Боб, по крайней мере, до конца отдал себя чему-то (так сам он чувствовал) и хотел, чтобы отец больше заботился о том, что он делает сейчас, вместо того чтобы заниматься – как Айова Боб это называл – будущим. В конце концов Айове Бобу надоело копаться в этих вещах; он никогда не видел, чтобы мой отец так чем-то загорался.
Его, возможно, огорчало, что отец никогда не увлекался никаким спортом, хотя был крепок и любил физические упражнения. Айова Боб очень любил мою мать; она была у него на глазах все эти годы, пока отец был на войне, в Гарварде, разъезжал с Эрлом. Тренер Боб, возможно, считал, что мой отец недостаточно внимания уделяет своей семье; в последние годы, я знаю, он был уверен, что отец позабыл и Эрла.
– Извините, – услышали мы голос Фрэнка.
Фрэнни обхватила меня за талию, я хотел заставить ее убрать подбородок с моего плеча, но Лилли сидела у меня на голове.
– Что случилось, дорогой? – спросила мать.
– Что там, Фрэнк? – спросил отец.
Судя по резкому скрипу стула, мы поняли, что отец схватил Фрэнка; он всегда пытался как-то расслабить его, начиная с ним возиться, пытаясь втянуть его в какую-то игру, но Фрэнк на это не поддавался. Мы с Фрэнни любили, когда отец возился с нами, но Фрэнку это совсем не нравилось.
– Извините, – повторил Фрэнк.
– Да уж извинили, извинили, – сказал отец.
– А Фрэнни нет в ее комнате, она на кровати с Джоном, – сказал Фрэнк. – И Лилли с ними. Она им принесла поесть.
Я почувствовал, как Фрэнни соскользнула с меня; она спрыгнула с кровати и выбежала из комнаты, и ее фланелевая ночная рубашка надулась, как парус на сквозняке, гулявшем между верхним холлом и лестницей; Лилли схватила свою простыню и спряталась у меня в чулане. Старый дом семейства Бейтс был большим, там имелось множество мест, где можно было спрятаться, но мать все их знала. Я думал, Фрэнни побежит в свою комнату, но сперва услышал, что она начала спускаться по лестнице, а потом – как она заорала.
– Ты ябеда, Фрэнк! – орала она. – Дерьмо! Засранец!
– Фрэнни, – сказала мать.
Я подбежал к лестничному проему и вцепился в стойку перил; лестница была покрыта толстым и мягким ковром, таким же, как и весь дом. Я смог увидеть, как Фрэнни метнулась через столовую к Фрэнку, чтобы схватить его за шею и замком зажать голову. Она быстро повалила его: Фрэнк был медлителен и не слишком ловок, он был неповоротлив, хотя крупнее Фрэнни и намного крупнее меня. Я редко возился с ним, даже играя; Фрэнк не любил возиться и даже в игре мог сделать очень больно. Он был слишком большим и, несмотря на свою нелюбовь к физическим упражнениям, сильным. Он умел заехать в твое ухо локтем или ударить в нос коленкой, он был из тех драчунов, которые всегда пальцами найдут твой глаз, а головой расплющат тебе губы о твои собственные зубы. Есть люди, настолько неуютно чувствующие себя физически, что их, кажется, начинает трясти от одного соприкосновения с чужим телом. Фрэнк был таким, и я старался с ним не связываться именно поэтому, а не потому, что он был на два года меня старше.
Фрэнни иногда не могла удержаться, чтобы не подразнить его, и это почти всегда кончалось тем, что они делали друг другу больно. Я видел, как она крепко сцепилась с Фрэнком под обеденным столом.
– Вин, останови их, – сказала мать.
Пытаясь достать их и вытащить из-под стола, чтобы разнять, отец ударился головой о столешницу. Тренер Боб полез под стол с другой стороны.
– Мать твою! – сказал отец.
Я почувствовал что-то теплое между моих колен и стойкой перил – это была Лилли, выглядывающая из-под своей простыни.
– Ты крысиная жопа, Фрэнк! – орала Фрэнни.
В этот момент Фрэнк сумел схватить Фрэнни за волосы и ударить головой о ножку стола; затем, хотя у меня грудей нет, я физически почувствовал, как кулак Фрэнка врезался в грудь Фрэнни. Она разжала свой захват, и, пока тренер Боб не сумел облапить своей огромной рукой три их ноги из четырех и вытащить их из-под стола, он успел еще два раза ударить ее головой о ножку, намотав ее волосы себе на кулак. Фрэнни дрыгнула свободной ногой и здорово заехала Бобу в нос, но старый защитник из Айовы выдержал. Фрэнни уже плакала. Несмотря на то что Фрэнк держал ее за волосы, она умудрилась извернуться и укусить его за щеку. Фрэнк схватил в кулак одну из ее грудей и, очевидно, сильно сжал ее, так как Фрэнни, выпустив щеку Фрэнка изо рта, громко всхлипнула. В этом звуке было такое отчаяние и бессилие, что Лилли вместе со своей простыней убежала ко мне в комнату. Отец оторвал руку Фрэнка от груди Фрэнни, а тренер Боб захватил голову девочки в замок, чтобы та больше не смогла укусить брата. Но другая рука Фрэнни была свободна, и этой-то рукой она вцепилась в интимную часть Фрэнка; носи ты защитную чашечку или нет, будешь ты в бандаже или в чем мать родила, но, когда дело дойдет до драки, Фрэнни сумеет найти твой интимный орган. Фрэнк внезапно дрыгнул всеми своими конечностями и издал такой страдальческий стон, что меня передернуло. Отец наотмашь ударил Фрэнни по лицу, но та не сдавалась; тогда он силой разжал ее пальцы. Тренер Боб оттащил от нее Фрэнка, но она все же успела напоследок нанести ему еще один удар ногой, и отец вынужден был сильно хлестнуть ее по губам. На этом все и кончилось.
Отец сидел на ковре в гостиной, прижав к груди голову плачущей Фрэнни, и баюкал ее.
– Фрэнни, Фрэнни, – тихо говорил он. – Ну почему обязательно всегда надо сделать тебе больно, чтобы остановить?
– Легче дыши, сынок, легче, – говорил тренер Боб Фрэнку, который лежал на боку, поджав к груди ноги, с лицом серым, как один из цветов команды школы Дейри.
Старый Айова Боб знал, как успокаивать тех, кого свалили ударом по яйцам.
– Тошнит, да? – ласково поинтересовался тренер Боб. – Дыши легче и лежи спокойно. Это пройдет.
Мать убрала со стола и подняла упавшие стулья; явное неодобрение, которое вызвала у нее эта семейная вспышка насилия, она выражала принужденным молчанием, горьким, болезненным и полным ужаса.
– Теперь попробуй вздохнуть глубже, – советовал тренер Боб Фрэнку. Фрэнк попробовал и закашлялся. – Ладно-ладно, – сказал Айова Боб. – Еще немножко подыши легонько.
Фрэнк застонал.
Отец осматривал нижнюю губу Фрэнни, а по ее лицу тем временем катились слезы; из ее груди вылетали полузадушенные всхлипы.
– Думаю, тебе надо будет наложить швы, милочка, – сказал отец, но Фрэнни яростно затрясла головой.
Отец крепко сжал ее лицо руками и два раза поцеловал в лоб.
– Извини, Фрэнни, – сказал он, – но что я мог с тобой поделать, что поделать?
– Не хочу швов, – простонала Фрэнни. – Никаких швов. Ни в коем случае.
Но на ее нижней губе была рваная рана, и отцу пришлось подставить ладонь к ее подбородку, чтобы собрать капающую кровь. Мать принесла салфетку, полную льда.
Я вернулся в свою комнату и уговорил Лилли вылезти из чулана; она хотела остаться со мной, и я ей разрешил. Она очень быстро уснула, а я лежал на кровати и думал о том, что каждый раз, как только кто-то скажет слово «отель», появляется кровь и вдруг становится грустно. Отец и мать повезли Фрэнни в медпункт школы Дейри, где ей должны были зашить губу; ни у кого не было и мысли обвинить в чем-то отца, меньше всего у Фрэнни. Фрэнни, конечно, во всем будет винить Фрэнка, я в те дни рассуждал так же. Отец вряд ли станет винить себя в случившемся, по крайней мере если и будет, то недолго, а мать – несколько дольше – будет, невесть почему, во всем винить себя.
