– Последним, у кого я видела эту книгу, был Улфелдер, – сказала Дженни Гарпу.

– Мам, но ведь Улфелдер уже три года как школу окончил, – напомнил ей Гарп.

Когда Дженни сообщила декану Боджеру о своем уходе, Боджер искренне огорчился и сказал, что в Стиринг-скул будет ее не хватать и что они всегда готовы принять ее обратно. Дженни не хотела показаться невежливой, но все же промямлила, что медсестра всюду найдет работу; она, конечно, еще не знала, что никогда уже не будет работать медсестрой. Боджера очень удивило, что Гарп не собирается поступать в колледж. По мнению декана, у Гарпа не было ни малейших проблем с дисциплиной с тех самых пор, как он в пятилетнем возрасте благополучно пережил происшествие на крыше; вдобавок Боджер всегда гордился своей ролью в спасательной операции, и эта гордость питала его теплое отношение к Гарпу. Кроме того, Боджер болел за школьную борцовскую команду, а также был одним из немногочисленных поклонников Дженни. Впрочем, он вполне спокойно воспринял известие, что мальчик как будто увлекся «писательским делом» (так Боджер называл увлечение Гарпа). Дженни, конечно же, не стала ему говорить, что и сама хочет попытать счастья на писательском поприще.

Собственно, эти ее планы и вызывали у Гарпа наибольшее замешательство, но он ни словом не обмолвился о своих сомнениях даже в письмах к Хелен. События развивались очень быстро, и Гарп успел выразить свои дурные предчувствия лишь в разговоре с тренером, Эрни Холмом.

– Твоя мать знает, что делает, я уверен, – сказал ему Эрни. – Ты бы лучше о себе побеспокоился.

Даже старый Тинч был полон оптимизма.

– Эт-т-то, конечно, ч-ч-чуточку эк-к-ксцентрично, – сказал он Гарпу, – однако м-м-многие блестящие идеи сп-п-перва кажутся эк-к-к-ксцентричными.

Годы спустя Гарп вспомнит, что заикание Тинча было своеобразным предупреждением, которое посылало ему собственное тело, видимо пытаясь сообщить своему хозяину, что он умрет от п-п-п-переохлаждения.

Дженни твердила, что они уедут сразу же после выпускного вечера, но Гарп рассчитывал остаться в Стиринге на все лето.

– Господи, ради чего? – удивилась Дженни.

Ради Хелен, хотелось ему сказать, впрочем, у него пока не было таких рассказов, которые оказались бы достаточно хороши для Хелен, и он уже написал ей об этом. Вот почему оставалось только ехать и срочно начинать писать хорошие рассказы. Да и вряд ли можно рассчитывать, что Дженни согласится провести в Стиринге целое лето только ради того, чтобы он мог еще разок сбегать «к пушкам» на свидание с Куши Перси, которое, вполне возможно, вообще не состоится. Но он все же надеялся повидать Куши в первый же уик-энд после выпускного вечера.

В день выпуска шел проливной дождь, превращая в кисель и без того достаточно влажную почву кампуса; ливневые стоки были напрочь забиты, и машины двигались по улицам Стиринга, как яхты в шторм. Женщины в летних нарядах выглядели совершенно беспомощными; семейные фургоны загрузили поспешно, кое-как. Перед спорткомплексом имени Майлса Сибрука была воздвигнута огромная ярко-красная палатка, похожая на купол цирка; под куполом стояла ужасная духота, и в этой духоте выпускникам вручались аттестаты об окончании школы; речи ораторов тонули в стуке дождевых капель по тугому красному брезенту.

Гарп не заметил никого из близких знакомых. Хелен не приехала, поскольку в Толбот-скул выпускной вечер должен был состояться только через неделю и она еще сдавала последние экзамены. Куши Перси на этой бездарной церемонии, конечно же, присутствовала, но Гарп ее не увидел. Он понимал, что она где-то здесь, рядом со своими отвратительными родственничками, но держался подальше от Жирного Стью, – в конце концов, отец есть отец и оснований злиться на очередного «поклонника» Куши у него предостаточно, пусть даже честь Кушмен Перси утеряна давным-давно, и отнюдь не по вине Гарпа.

Под вечер из-за туч наконец выглянуло солнце, но это уже не имело значения. Территория школы буквально исходила паром, а почва – от спорткомплекса Сибрука до пушек – настолько пропиталась водой, что на много дней превратилась в настоящее болото. Гарп представил себе, какими широкими потоками стекает в реку вода возле пушек; да и сама Стиринг-ривер наверняка здорово вздулась. И в пушках небось полно воды – дула-то у них задраны вверх. После сильного дождя из пушек всегда выливалось на бетонный постамент гнусное месиво из битого стекла и сотен старых презервативов. Нечего и надеяться, что в такой день удастся заманить Куши к пушкам, думал Гарп.

А пакетик с тремя презервативами все-таки шуршал у него в кармане как маленький огонек надежды.

– Слушай, – сказала Дженни, – я пива купила. Можешь даже напиться, если хочешь.

– Господи, мам, ну ты даешь! – сказал Гарп, но все же выпил с нею пива.

В ночь после выпуска они сидели совершенно одни; изолятор рядом опустел, с коек было снято постельное белье. Гарп пил пиво и размышлял о том, что вот все и кончилось; напряжение постепенно спадало; потом он постарался приободрить себя, вспомнив, что, учась в Стиринге, все-таки прочитал несколько очень неплохих рассказов. Надо сказать, читателем он был никудышным, не чета Хелен или Дженни. А к такому жанру, как рассказ, Гарп вообще относился довольно странно: он отыскивал какой-нибудь один, который ему особенно нравился, и без конца перечитывал его, причем в этот довольно длительный период никаких других рассказов уже не читал. За время учебы в Стиринге он, например, прочитал «Тайного соглядатая» Джозефа Конрада тридцать четыре раза, а «Человека, который любил острова» Д. Г. Лоуренса – двадцать один раз и в данный момент был вполне готов перечесть его снова.

За окнами их маленькой пристройки раскинулся кампус Стиринг-скул – темный, насквозь промокший и всеми покинутый.

– Ну ладно, давай посмотрим на это с другой стороны, – сказала Дженни; она видела, что Гарп совсем пал духом. – Тебе потребовалось всего четыре года, чтобы окончить Стиринг, а вот я ходила в эту проклятую школу целых восемнадцать лет!

На этом, впрочем, ее речь и закончилась: пить Дженни совершенно не умела и на половине второй бутылки просто уснула за столом, и Гарп отнес ее в постель. Туфли она скинула по дороге, Гарпу осталось лишь вынуть у нее из волос заколку, чтоб она не укололась, ворочаясь во сне. Ночь была теплая, так что он не стал ее ничем укрывать.

Он выпил еще пива, а потом вышел прогуляться.

Конечно же, он знал, куда направляется.

Фамильный дом Перси – изначально фамильный дом Стирингов – высился посреди мокрой лужайки не так уж далеко от изолятора. Весь дом был темный, свет горел только в одном окне, и Гарп прекрасно знал, чье это окно, – маленькая Пух Перси, которой было уже четырнадцать, не могла спать в темноте. Куши рассказала Гарпу и о том, что Пух до сих пор старается на всякий случай надевать на ночь непромокаемые трусы с подгузником; может быть, подумал Гарп, это потому, что все ее семейство до сих пор упорно называет Бейнбридж Бедняжкой Пух?

«Ничего страшного я в этом не вижу, – говорила Куши. – Подумаешь! Она же не всегда пользуется подгузниками, ей просто нравится иногда их надевать. Так уж ее в нашей милой семейке изуродовали…»

Стоя на мокрой траве под окном Пух Перси, Гарп пытался вспомнить, которое окно принадлежит Куши. А поскольку так и не вспомнил, то решил разбудить Пух; она уж точно его узнает и наверняка позовет Куши. Пух появилась в окне будто привидение и, похоже, не сразу узнала Гарпа, который висел, вцепившись в заросли плюща, у нее под окном. Глаза у Бейнбридж Перси сверкали, как у лани, ослепленной фарами автомобиля и готовой к тому, что сейчас ее собьют.

– Господи, Пух, не бойся, это же я! – прошептал Гарп.

– Тебе нужна Куши, да? – тупо спросила Пух.

– Да, – сказал Гарп, закашлялся, и тут плющ не выдержал и оборвался.

Гарп рухнул прямо на кусты. Куши, которая почему-то спала в купальнике, помогла ему выбраться.

– Ты же весь дом перебудишь! – упрекнула она его. – Выпил, что ли?