Палатон с тревогой заметил символы на высокой выгнутой двери. Если Рэнд вошел сюда, значит, он отправился во внутренние помещения святилища, куда не решился бы идти сам Палатон.

Он открыл коридор. Здесь аромат трав был сильнее. Палатон торопливо зашагал вперед, надеясь, что Рэнд не успел вторгнуться туда, где дозволялось появляться даже не всем священнослужителям. Здесь, глубоко в горе, были вырублены ниши, называемые «Ухом Божьим». Этот коридор должен быть заперт для любого незваного гостя. Палатон не мог догадаться, как Рэнду удалось открыть его или даже обнаружить неприметную дверь. Он снял обувь, стучащую по плитам коридора, заткнул ее за пояс и поспешил вперед.

По коридору разносилось эхо его частых шагов. Коридор изгибался ранним полумесяцем, и Палатону пришлось пробежать его почти до конца, прежде чем он увидел стоящего в полумраке Рэнда. Человек протянул ладонь к потайной двери. Палатон с ужасом узнал дверь внутреннего святилища, и крикнул, чтобы остановить человека.

— Хотел бы я знать, кто направил тебя туда, — проговорил Палатон, сидя на ложе и натягивая сапоги.

— Я мог бы узнать его глаза, — ответил Рэнд, — помню, они были очень приметными. Но что касается остального, гребня, волос… ничего не помню.

Палатон сунул ноги поглубже в сапоги и строго взглянул на Рэнда.

— Если бы ты вошел туда, они имели бы право наказать тебя.

— Или тебя, — Рэнд взял одно из полотенец Палатона, чтобы вытереть волосы, которые слиплись и не просохли в коридоре, похожем на склеп.

Пилот покачал головой.

— Нет, я бы этого не сделал. Я никогда бы не вошел в тот коридор, если бы только не искал тебя.

— Они разлучили нас намеренно. Палатон кивнул.

— Возможно.

— Как думаешь, так решила Села?

— Не знаю. Но если так, она вполне могла направить тебя в тот коридор, чтобы выполнить свой замысел.

— Или кто-то другой воспользовался этой возможностью.

— Это всего лишь догадки, — небрежно обронил Палатон.

— Значит, они не хотят убивать меня, но не упустят такую возможность, если она представится.

— Ты уловил самую суть, — заметил Палатон. — Вспомни об этом в следующий раз, желая побродить по храму.

Рэнд пожал плечами и провел ладонью по волосам, приглаживая их.

— Тебе не следовало привозить меня сюда.

— Я надеялся… — Палатон помолчал. — Я — религиозное существо, Рэнд. Я верю в обычаи, в которых меня воспитали, несмотря на то, что они не могут излечить тезара от невропатии. Я надеялся, что если ты будешь со мной, мы сможем совершить то, что должны.

В него уперся взгляд бирюзовых глаз Рэнда.

— Ты и вправду так думаешь?

— Надеюсь. В таких делах нельзя ничего знать наверняка, — и Палатон слегка улыбнулся.

Рэнд вспомнил о мягком предупреждении Кативара. Насколько далеко зайдет Палатон, подвергая опасности Рэнда просто, чтобы получить свой бахдар, свежий и ярко горящий? Он смотрел на Палатона, и на мгновение перед его глазами встала другая картина — Палатон, вытаскивающий его из-под развалин на Аризаре, спасающий, подхватывающий на руки с нежностью, с которой мать могла бы держать ребенка.

Чоя и люди не были друзьями, но он считал, что если они с Палатоном имели взаимные обязательства, то можно положиться на них. Теперь Рэнд ни в чем не был уверен.

Мягкий стук в дверь прервал его замешательство. За ними пришел Прелат.

Вибрация ремонтных машин гулом отдавалась в его ушах. Привычный для абдреликов воздух орбитальной станции проникал в легкие, влажный и теплый. Джон Тейлор Томас поеживался под экранами досмотра, чувствуя себя почти больным, его желудок бунтовал против транквилизаторов, принятых во время межпространственного прыжка, а внутреннее чутье подсказывало, что он находится не на твердой почве. Осматривающий его абдрелик издал чавкающий звук, и Томас мельком увидел, как он вытирает свисающую изо рта слюну о плечо. Здесь у Томаса было мало возможностей, кроме как держать себя в руках, и он собрался. Абдрелик закончил осмотр, с тем же чавкающим звуком отвернулся и начал осматривать двоих охранников, в обществе которых прибыл посланник.

Что-то грохнуло внутри станции. Томас вздрогнул и оглянулся. За грохотом послышался гулкий скрежет металла. Искусственное притяжение на станции не могло избавить его от чувства потери равновесия, и Томас задумался, не сделал ли ГНаск это намеренно. От очередного грохота задрожали металлические переборки станции, и один из ближайших люков начал открываться.

Томас почувствовал, как сдавило у него желудок. Его дочь должна быть с ГНаском. Он дал обещание и таким образом нарушил принятое на Скорби правило нейтралитета — нарушил по собственной воле. Вряд ли ГНаск решился бы воспользоваться этим, чтобы прервать их отношения, хотя, безусловно, когда-нибудь у абдрелика не окажется другого выхода. Посланник не питал иллюзий относительно завершения их сотрудничества и не надеялся избежать разрыва. Но сегодня он решил действовать, поскольку не видел Алексу почти три года, и не мог поддаваться страху.

Но все равно его ладони увлажнились, Томас не мог сдержать нервный тик щеки при виде двух неясных фигур — одной громадной, а другой тонкой, следующей за большой, как спутник. Абдрелик был облачен только в шорты с поясом и высокие башмаки, его огромная кожистая голова походила на голову бегемота, высунувшегося из воды. Симбионт абдрелика уверенно восседал на его плече, изучающее глядя на Томаса своими глазами-стебельками.

— Вот счастье, которое я обещал вам, — возгласил абдрелик, протянул руку и одним движением послал свою спутницу вперед, но девушка остановилась, едва сделав несколько шагов.

— Алекса!

Она подняла голову. Бледное лицо Алексы было обрамлено пышными черными кудрями, глубоко посаженные темные глаза пристально смотрели на Томаса.

— Отец, — тихо отозвалась она, но не подошла ближе.

Томас похолодел.

— Что вы с ней сделали?

— Я? — удивился ГНаск. — Ничего. Спросите чоя, когда встретитесь с ними в суде — может, они вам ответят.

Алекса вздернула подбородок.

— Если хочешь, подойди поближе, отец.

Ее тон был холодным, неприятным и насмешливым, как будто она издевалась над любовью отца, его беспокойством… и страхом. Ее глаза поблескивали. Она протянула руку.

Томас с трудом сглотнул. Он обернулся и щелкнул пальцами. Сопровождающий его мужчина встрепенулся и выступил вперед, открывая саквояж. Когда он подошел к Алексе, в его руках уже поблескивал шприц.

— Вы гарантировали ее здоровье и безопасность, — произнес посланник, когда его сопровождающий взял девушку за руку, и она протестующе вскрикнула. — Если вы не возражаете, я сам позабочусь об этом.

ГНаск пожал плечами, и его лицо покрылось слоновьими складками.

— Как вам угодно.

Алекса шипела от боли, пока врач брал у нее пробы крови и кожи. Пристально взглянув на отца, она нахмурилась и молчала все время, пока врач продолжал беглый осмотр, брал пробы волос, ногтей, мазки и все, что ему было необходимо.

Наконец врач отпустил ее, и Алекса с облегчением отпрянула.

— Ты доволен, отец?

— Пока нет, но обязательно буду, — Томас наблюдал, как врач отошел в глубь станции, а охранник, стоящий между ним и абдреликом, настороженно поднял оружие. Томас вспомнил о своем ребенке — забавной девчушке, смелой, живой и смешливой, и от этих воспоминаний ком встал поперек его горла. Холодное и капризное существо, стоящее перед ним, лишь немного напоминало потерянную дочь. — С то бой все в порядке, Алекса?

— Пока ты не навестил меня? Мне было неплохо, но одиноко. Я очень одинока среди абдреликов, — она провела рукой по спутанным локонам и упрямо вздернула голову — жест, который не вязался с ее словами.

ГНаск зашевелился. Услышав шорох, Алекса вздрогнула, обернулась и издала тихий, нервный смешок.

— Может быть, тебе что-нибудь привезти? Алекса задумалась.

— Арахисового масла, — наконец попросила она. — Я соскучилась по нему. О, пожалуй, кофе.