Проповедь у пропасти. Смерть Спинозы триста с лишним лет назад. Речь Ренана сто лет назад, сто девятнадцать. Три века, сезоны. Статьи и речи. Головы у обрыва, тела в оврагах, слушатели и читатели речей. Не знать, не категорический императив, а знак вопроса о границах агностицизма. Степень незнания, ничего, Сократ. Уверенность в незнании. Знает что не знает, ничего. Всё. Полет над головами, оврагами, обрывами. Полет над романом. Протяжение: километры сезонов, килограммы, литры. Тетрадка из детства, где таблица умножения и единицы и меры, вес. Патафизика, микрокосм. Макро. Мокрая осень, утешение, платок. Ничего не понимаю, сказал профессор из Сен-Луи, университет Жоржа Вашингтона.

Тело мечты, ее архитектура, мосты, сады и парки, павильон, беседка дружбы, стилизованные руины, гроты, водопад. Музыка. Кино Московского вокзала, режиссер, какая нибудь женщина. Освещение, монументальные декорации. Философия вокзала. Блеск и нищета чего то, вещи в себе. Б. и н. Офицеров. Чаадаев и его письма. Чаадаев. Открытие того, что Бехтерев был. Существовал на самом деле. История его болезни, найденная в подвале, непотопляемая и несгораемая как рукопись куста.

Портрет работы Репина. Звонки и джентльмены. Вставай и открывай. Почтальон как в св. Писании. Или голос по проводу. Тема. В этот раз послание с воронежских холмов. Книга писем. История письма, история письменности. Соловьев во французском переводе, шестнадцатый год. Хоть имя это: о морали, войнах, религии. О религии, морали, войне.

Об одном и том же, вещи в себе. Русская идея, французский перевод, свет ночной лампы. Утро, криптограмма света, расшифровывай как Мата Хари. Лучшая роль Греты Гарбо. Прогулка до Московского вокзала под дождем, в зеленой пятнистой теплой куртке, офицерском тулупчике, в час, когда зажгли фонари. Книга, петербургские кладбища. Здесь и там поминальные доски под дождем, в сумерки. Тихо кланяюсь. Прав был тот швейцарец Цэш: как в Японии, ритуал в любую погоду. Наше внутреннее, вицеральное. Священное Писание, предание, врачебная тайна. Деонтология как у жрецов или в тайной войне. Потом явное с водами потопа. А пока тихий петербургский дождик, озарение фонарей. Вспыхивают как фонарики над Невой, название часа как в книге часов, памяти Рильке. Романтизм и эсхатология, консенсус после борьба. Лес коммунальной комнаты, вечером у режиссера, читающего книгу с забинтованной ногой. Иммобилизация как на войне, принимай гостей для беседы, после чтения. Постановка пьесы. Пьеса о богатырях, не нас, сожженная столица, древняя как мир. Книжность, крыша и мир. Дорога в У. Название романа. Поэт, страшащийся заговорить правду. Страх перед правдой как перед красотой, перед огнем, водой и ветром. Перед землей, ее углем, минералами. Ее металлом. Музыка в дожде, заключенной в металл подобно минералу. Иерархия камней. Чтение, перевод, прогулка до и после лекции. Опять поднимаешься по лестницам собора Гауди. Воображение и виденное в кино. Барселона. А здесь? Борьба с огромными во все небо мостами, поэзией садов и парков с беседками, павильонами, руинами, водопадом. Сжигание аллей, засыпание землей. Ю. Ты сердишься? Св. простота, сердечная. Хуже воровства. Генеалогия морали. Лучшее. Встреча с тем молодым человеком из Башкирии, Сибири, похожим на человека из прошлого(будущего) века. Словно сожженная столица. Русая бородка, волосы, хитроватые глаза. Урал, пасека, пчелы, травы, бабушка, воскрешающая наложением рук. Собирание разбитого гонщика. Доктор Ф. И воскресенья чудо. Моя речь была молчание, слушающее ухо. Он просил слова, а сам был мучительной и очищающей речью. Мое васильковое слово. Наш глагол. Создание третьей сигнальной системы, которой не дано. Ее строительство. Он сказал: разве я художник? Так, рисуем обезьян на заборах. Се артист, родная сестра.

Полюбил слушать п. в Университете перед сумеречным часом. Дождь и ветер за высоким окном. Одежда: камуфляж в тумане, на ветру. Дождь как вуаль в телевизоре.

Безумие и белизна. П(роза) белого листа, лица. Театр: городское п. Вода, огни. После лекции, петроградская осень. Книга Соловьева на французском языке в целлофане как роза или ветхая книга Бодлера о тысячелетнем возрасте, холоде под сводами. Особенно о волосах.

Вчера письмо на бумаге. Ответ Екатерины Вольтеру. К истории переписки. Бехтерев в военном мундире, в кресле как на коне, война. Не я увижу твой могучий, пушкинское настроение, пар экселлянс, defaitisme. Беспечность, поля, желтеющее дерево. Путешествие. Переписка с молодым поэтом. Почему поля? Потому что полевая куртка, в которой я хожу над Невой, по мосту, по Невскому п. Как по полю. Куртка пятнистая, называемая афганка, с мехом серого цвета. Искусство меха воротника. Поле борьбы сердце человека. Поле: сердце. Названия полей, Куликово, например. Поле переводчика, чистое. Дорога, тропинка. Как кстати сказать по немецки, тропинка, памяти немецкого философа? Поле, мирное и военное слово. Цветы после всего, до всего.

Опять одежда, мех, воротник. Мораль цветов, книга Ницше об обратной стороне полей. Сезоны и города. Одежда офицеров. Огни на набережной, на том и другом берегу реки. Резюме: вода, огни, военная одежда. Но военная не совсем, а частично как в послании апостола Павла. Куртка и ботинки, не считая кальсон. Одежда как платье для женщин, часть жизни, философия моды. Жиль Липовецки, перевод с французского. Теория и практика перевода. Одежда переводчиков, коса, история. Книга по истории проституции. Книгу видел однажды на площади перед вокзалом, листал, хотел купить, раздумал. История переводчиков, их душа, одежда, мысли.

Расцвели цветы болезни. Луг человека. Комната может стать вдруг лесом, где дышишь легко, комната для раздумий и медитаций как прогулок в лесу. История Арзамаса (книга).

Маргинальное состояние: поле письма. Аморальность цветов. Цветы вне политики, не для продаж. Цветы морали, максимы Лярошфуко, Шанфора, ля Б. Сор, из которого растут, не ведая чувств. Поля книги. Книга : ее кожа, переплет, золото тиснения, иллюстрации Доре. Амнезия, забвение, пустошь. Крапива, лебеда. Лопухи. Искусство притворяться, тавтология. Переводчик. Шкафы ломятся от шинелей и ватников. Русская одежда пар экселлянс. Преувеличение насчет шкафов. Один шкаф ломится.

Лекция в университете. Шестнадцать часов. До этих часов успеть съездить в академию, узнать насчет мамонушки, потом перезаложить кольцо в ломбарде. Вынести мусор в осенний двор. Опять тема дороги, вокзал. Характер: от противного. Вокзал это тупик, начало. Альфа и омега. Тайные знаки денег. Их неподдельность, теория ценности, фальшивость. Временное торжество мамоны, туалет вокзала. Запах. Тля, вор, зарывание монет.

Розовое платье, офицерский ватник о двух цветах, камуфляж и хаки. Бесплатность (дотация). Буддистский идеал. Перевод бестиария средних веков. Век каких-то географических открытий. Космос. Эсхатология, хоть слово это. Одни ожидания, скорость, нетерпение вплоть до апатии, невозмутимости лица ждущих. Оптические и другие обманы чувств (олфактические и прочие). Есть и другие скрытые, недосягаемые для обоняния. Восток восторгов: от неумеренных диких до самых спокойных, до самых. Запад, его спокойствие, рациональность и дикие вопли и гримасы. Отвращение. Кресла и кушетки психоаналитиков, их пациенты. Сны.

Осень переводчика, после лета и дворцов-и-парков, бывших царских в Петергофе и Царском селе. Литература барокко, черное и белое кино постмодерна, цветное как катины сны, анины, наши.

Ночь сомнения будто мы на Востоке: Москва, золотой купол и купола. Литература, то есть то, что остается после Трех обезьян, правда, белила и румяны смыты на ночь. Голубой кабак на Страстном бульваре. Как все тут сошлось, все совпало. Название бульвара, ангелы в небе, Эдит Пиаф, кока-кола, три обезьяны. Рядом цирк на Цветном бульваре. Его ботинки на моих ногах, Аня запрещает мне униженье, родная сестра как жизнь. Дикая жалость к его детским ногам. Попросил как сутенер как п. Из поэмы двадцать тысяч на постельное белье. А после : репетиция потопа, поездка в джипе по ночной Москве, до осеннего бульвара. Ночь в аниной постели, спасение в волнах. Подвиг Ани, новой и юной разведчицы, танцовщицы. Мне лишь оставила три ключа от постели. Саму увезли на джипе. Юноша-гейша спал усталый на заднем сиденьи. За рулем был папик Палыч, не противный и немного кантри, что придавало ему шарм. Тело Сережи, его шея, ботинки. Его, ее плечи, волосы, уснувшие голоса. Сожженная Москва, миф о Наполеоне. Мечты девушки о его шляпах и лаврах. Балет о корабле. Тот трюм были Три обезьяны. Голос певицы, который был послан нам для спасенья.