– Вспомнил, – наконец, сказал Стабников. – Однажды при мне Генон назвал нашего общего знакомого «детонатором».

– «Детонатором»? – переспросил я. – Как это понимать? Он что, – живая атомная бомба, что ли?

– А черт его знает! – откликнулся Виктор. – Я думаю, что в данном случае слово «детонатор» означало…

Голос его внезапно оборвался, в наушниках раздался какой-то странный звук, а потом всё стихло.

Я невольно подергал контакты наушников, зачем-то постучал по корпусу приемопередатчика, но связь не восстанавливалась. На мои обращения "Виктор!

Виктор! Стабников, отвечай!" –никто не отвечал. Микрофоны были, несмотря на их миниатюрность, весьма чувствительными, но, сколько я ни прислушивался к тишине, никаких звуков до меня из палаты номер двадцать один не доносилось.

И тут спина моя мгновенно как бы покрылась инеем. Я вспомнил недавние слова Стабникова: «Этот старый лис Генон давно держал меня под наблюдением»… Значит, это был испытанный прием нашего общего шефа: когда кто-то вызывал у него хоть малейшее подозрение, за ним устанавливалось наблюдение с применением спецсредств – «клопов», «жучков» и прочего шпионского спецбарахла. Не это ли произошло и со мной? Неужели Генону удалось проследить мой путь к Стабникову, подслушать нашу беседу (это было бы, в принципе, нетрудно), а в решающий момент, когда мой предшественник вот-вот мог бы открыть кое-какие секреты, убрать его с помощью своих агентов-ликвидаторов из числа персонала лечебницы? Неужели я допустил какую-то оплошность, которая привела к гибели Виктора?!..

Я судорожно огляделся по сторонам, словно ожидал узреть в непосредственной близости от машины физиономию Генона. Но вокруг, естественно, всё было тихо, спокойно и не свидетельствовало о том, что за мной следят. Еще бы: чего-чего, а опыта «наружки» моим коллегам было не занимать: столько лет Опеки оттачивают филерское мастерство до блеска.

Рука моя уже потянулась было к ключу зажигания: если за мной все-таки следили (а теперь я уже не сомневался в этом), то не стоит ожидать, пока мною займутся вплотную. Но я сумел превозмочь этот импульс. Немедленное бегство ничего мне не давало. Разве что я не был бы пойман на месте преступления с поличным – вот и всё, однако для Генона хватило бы и данных радиоперехвата. Между тем, я хотел узнать, что там случилось с Виктором: до того момента, когда сиделка Римма принесет ему поднос с ужином, оставалось всего несколько минут.

Ровно через семь минут в наушниках послышался легкий скрип открываемой двери, стук каблучков дамских туфелек и веселый женский грудной голос:

– Эй, Стабников, ваша мама пришла, вам пожрать принесла!

Римму я имел возможность лицезреть пару раз. Это была статная пожилая женщина с унтерскими повадками. Именно таких, наверное, имел в виду Некрасов, когда писал:

«Коня на скаку остановит…».

Виктор не откликнулся на слова медсестры, и она воскликнула:

– Тебе что, сон дороже еды, что ли? Вставай давай, ишь разлегся, как Иванушка-дурачок на печи!

Видимо, Стабников лежал на кровати, раз она приняла его за спящего. Может быть, Римма потрясла своего подопечного за плечо, чтобы разбудить его, потому что в следующий момент она почуяла что-то неладное и изменившимся голосом неуверенно спросила:

– Эй, ты что, притворяешься? Стабников!!!

Я закусил губу. Все было ясно.

Раздался звон подноса, полетевшего на пол вместе с тарелками, и тут же завопила Римма:

– Коля! Коля! Быстро в двадцать первую – здесь этот придурок коньки откинул!..

* * *

Был в те времена уютный бар совсем рядом с выходом из метро «Тургеневская».

Название его было вызывающим лишь для тех, кто либо знал латынь, либо разбирался в медицинской терминологии: «Анус». Он был открыт до полуночи, и в нем постоянно, даже в солнечный день, благодаря не только толстым черным портьерам, но и деревянным декоративным щитам на окнах, царил полумрак, навевающий ассоциации с бомбоубежищем, воем сирен воздушной тревоги снаружи и стуком метронома. К числу прочих достоинств бара относился также тот факт, что его таинственные хозяева плевать хотели с высокой колокольни на антиалкогольную компанию и в любое время дня и ночи обслуживали клиентов любыми горячительными напитками (съестного здесь, правда, кроме шоколада и соленых орешков никогда не водилось, так что желавший плотно откушать был обречен на голодную смерть). Как ни удивительно, но за полгода в «Анус» еще не нагрянула ни одна проверка, и отсутствие «стука» властным инстанциям объяснялось очень просто: в бар пускали только своих, проверенных и испытанных клиентов, причем не обязательно богатых.

Каждый из завсегдатаев отличался каким-нибудь безобидным чудачеством. Был среди них, например, тип не то по кличке, не то по имени Ливерий, который после энного коктейля «Северное сияние» выбирался к стойке и начинал кривляться под музыку, изображая балетные па (по слухам, ранее он числился в труппе Большого театра одним из лучших балерунов). Бармен Агаф специализировался на карточных фокусах.

Отдельным клиентам предлагалось угадать, откуда Агаф достанет загаданную карту, и если это все-таки случалось, счастливчик вознаграждался бесплатной порцией самого дорогого коньяка. Я полюбил это место за то, что здесь не было, как в других московских заведениях этого рода, атмосферы кичливого разгула и плохо скрытого разврата. Нет, девицы, зарабатывавшие себе на жизнь по ночам, бывали и здесь, но все они были какие-то не от мира сего и могли запросто побеседовать с тобой, скажем, о Кафке или о Германе Гессе…

Именно в «Анус» я направил стопы в тот холодный ноябрьский вечер, едва отделался от чужой машины, превращенной мною в пункт связи с пациентом спецлечебницы АЧ 3316/28 Виктором Стабниковым. Был уже девятый час, а ровно в полночь я должен был, как делал это ежедневно, заступить на очередное дежурство в стенах неуютной и холодной квартиры, принадлежащей не мне, а Опеке.

Меня привело в бар не желание выпить за упокой моего предшественника или, точнее, не только оно… Определенный этап моего тайного расследования был завершен, и теперь следовало хорошенько подумать над тем, какие выводы можно было из него извлечь.

Через два часа я спохватился, что коктейль, который я заказал, придя в «Анус», так и стоит передо мной нетронутым и что я совсем не слышу ни музыки, ни жужжания голосов за соседними столиками. Я поднял голову, и на меня тут же обрушился водопад звуков, а по глазам стегнул луч из цветомузыкального устройства над стойкой бара. Оказывается, все это время я провел почти в полной «отключке», сосредоточенно размышляя над тайной Опеки.

Я залпом осушил коктейль, расплатился с Агафом и поехал к себе на «Авиамоторную».

Без пяти минут двенадцать я открыл дверь своей квартиры и ввалился в тьму прихожей. Машинально насвистывая модную песенку «Эх, напрасно, тетя, вы лекарство пьете!», прошел на кухню, поставил на плиту чайник, открыл кран и умылся прохладной водой.

– Вообще-то культурные люди умываются в ванной, – вдруг ехидно произнес за моей спиной чей-то знакомый голос.

Еще в номерной «учебке» инструкторы отмечали высокую скорость моей реакции, но сейчас мне удалось вовремя обуздать свое инстинктивное намерение не оборачиваясь ударить назад пяткой ноги и одновременно, падая вбок, швырнуть в говорившего увесистую глиняную тарелку, вот уже два дня грустно торчавшей в немытом состоянии на столе рядом с раковиной. Вместо этого я шумно высморкался под струей воды и только потом пробурчал:

– Если бы эти культурные люди прожили, как я, пятнадцать лет в условиях коридорной системы, они бы тоже заимели такую дурную привычку: ванная-то в «коммуналке» бывает постоянно занята…

Вытерся и не торопясь повернулся. Опираясь плечом на дверной косяк, как ни в чем не бывало передо мной стоял сам Генон. Скорее всего, он явился сюда раньше меня: брызги грязи на его ботинках уже успели высохнуть. Наверное, сидел в темной комнате и поджидал меня, как паук муху. Шляпы на моем шефе не было – значит, внизу его ждала машина, – но на сложенные на животе руки был небрежно наброшен свернутый вдвое потертый темно-синий плащ.