– Теперь я очень близок к Куинслею. Мне приходится, главным образом, выполнять его задания. По правде сказать, я до сих пор не понимаю, какую он преследует цель.

– Он не раскрывает вам свой план, хотя бы в общих чертах?

– Наоборот, старается затемнить его.

– Однако вы, может быть, догадываетесь, чем он больше всего интересуется?

– Он более всего работает с мозгом и нервной системой.

– Я так и знал! – воскликнул Мартини с негодованием. – Я имел случай немного познакомиться с этой дьявольской работой.

– Шш, шш, дорогой Филиппе, не следует говорить так громко, предостерег осторожный Фишер. – Тем более, что мы подходим к станции фуникулера.

Маленький вагончик поднимал их на крутой зеленый холм, поросший кустарником и деревьями. Почки вздувались уже на ветвях, и маленькие зелененькие листочки, искусно сложенные природой, готовы были развернуться от действия тепла и света, обильно посылаемых солнцем на этот южный склон.

– У нас целое хозяйство. Анна в восторге, что мы можем жить здесь совершенно деревенской жизнью.

– О, я вполне понимаю ее, – сказал Мартини. – Простота деревенской жизни не перестает привлекать современного человека. Машинная цивилизация все же чужда большинству людей. По дороге к вам меня преследовала эта мысль. – Мартини поделился своими соображениями с Фишером.

– Да, да, я с вами вполне согласен. Я, Анна, мадам Гаро, все мы думаем так.

– Кстати, где находится теперь мадам Гаро, что она делает?

Вагончик остановился, и друзья вышли на дорожку, усыпанную ровным желтым песком.

Немного повыше виднелась металлическая решетка с небольшими воротами.

– Вот и мой дворец. Вы спрашиваете о мадам Гаро? Вернее всего, вы ее увидите у нас. Она работает в лаборатории Куинслея и живет недалеко, в бывшей квартире Кю.

– Вот как! Знаете ли, Отто, история с Герье и с Куинслеем мне не нравится.

– Что вы хотите этим сказать? – Голубые глаза Фишера с недоумением остановились на Мартини.

– Мне кажется странным эта непонятная отсылка Герье во Францию и последующее поведение мадам Гаро.

– Вы напрасно так говорите, Филиппе, это святая женщина. Если бы вы знали, как она страдала, если бы вы знали… – он нагнулся совсем близко к уху Мартини и добавил: – Если бы вы знали, как она ненавидит Макса. Я боюсь за нее, это может кончиться трагически.

Двухэтажный дом с открытой верандой по фасаду, с большими зеркальными окнами стоял среди сада. На клумбах перед ним лежала рыхлая черная земля. Садовник возился с рассадой цветов, которыми так богата Долина. На веранде бегали дети. Завидя отца с Мартини, они с визгом бросились к ним навстречу и облепили их со всех сторон.

Фишер посадил младшего мальчика на плечи, а девочку взял на руки и, целуя и приговаривая ласковые слова, направился к дому. Двое других, старших, взяли гостя за руки и шли с ним, расспрашивая, почему он так долго у них не был.

С веранды дверь открылась в большую столовую. Там было в сборе небольшое общество. Хозяйка угощала гостей чаем и кофе. На белоснежной скатерти сверкали в лучах предзакатного солнца хрустальная посуда, серебряные кофейники и чайники. Направо от хозяйки сидела мадам Гаро. Красиво одетая, изящно причесанная, с блестящими глазами, она казалась помолодевшей. Налево занимал место элегантный, как всегда, Чарльз Чартней. Лицо его было чисто выбрито, черные волосы, разделенные пробором, прикрывали верхнюю часть лба.

Друзья, окруженные детьми, с шумом вторглись в столовую.

– Кого я вижу, как я рад! – вскрикнул Фишер. – Отстаньте, дети! – Он поставил девочку на пол и осторожно ссадил с плеч всадника. – Хорошенького понемножку… Да, какое счастливое совпадение, – говорил он, закрывая дверь на веранду, чтобы не было слышно детского крика.

Чартней встал.

– Я давно уже хотел побывать у вас, но у меня не было ни одной свободной минуты.

– Вы прекрасно устроились на новом месте, как я вижу, – говорил Мартини, целуя руку хозяйке. – Впрочем, вы всюду несете за собой домашний уют, я всегда завидую Отто. А вы, мадам, как вы поживаете? – обратился он к мадам Гаро.

– Садитесь, садитесь, господа. Как вышло хорошо, вы собираетесь у нас опять, как в былые времена. – Хозяйка хотела выразить сожаление, что некоторых прежних постоянных посетителей не хватает.

Лица Петровского, Карно и Герье ясно представились ей; она вовремя спохватилась и не сказала больше ни слова. Но то, что было не сказано, одновременно возникло в мыслях у каждого из присутствующих. Воцарилось молчание.

– Не знаю, как вы, господа, – торопливо заговорил Фишер, – а я, как истинный немец, предпочитаю всем этим напиткам пиво. Филиппе, я думаю, вы не откажетесь? – Он поставил на стол большой глиняный жбан с широким горлом, обтянутым по краям резиной. – Свежее пиво. Клянусь, оно нисколько не хуже мюнхенского, здешние мастера знают свое дело. А вам, мистер Чартней?

Тот вежливо отказался:

– Благодарю вас, я предпочитаю кофе.

– Дамам не предлагаю, их вкус мне известен. Что нового у вас, Анжелика? Надеюсь, все обстоит благополучно?

– Благодарю вас, я чувствую себя гораздо спокойнее. Работа, хотя и не интересная, все же занимает меня.

– А в чем состоит ваша работа? – полюбопытствовал Мартини.

– Я делаю какие-то рисунки, смысл которых мне мало понятен. Это что-то из анатомии; отчасти я делаю их с препаратов, отчасти со снимков. Ужасная гадость! – сказала мадам Гаро с брезгливой гримасой.

– Кто же руководит вами? – спросил Чартней.

– Чаще всего Куинслей, иногда Крэг.

– Оба не особенно приятные руководители, – пробурчал Мартини.

– В настоящее время Куинслей держит себя вполне корректно, – произнесла мадам Гаро принужденным тоном, как будто она считала нужным сказать то, чего ей не хотелось касаться. Все поняли это и не стали больше расспрашивать.

– Как настроение массы? – спросил Фишер, вытирая салфеткой пиво с усов. Чартней, к которому был обращен вопрос, отвечал обычным своим спокойным голосом:

– Все разыгрывается, как по нотам: внушители работают, лекции произносятся, новые изобретения, с помощью которых будет завоеван весь мир, демонстрируются самым широким образом, депрессия постепенно стушевывается. Грядущие поколения, так говорится повсюду, будут более здоровыми и совершенными, а нынешним обещают долгую жизнь при известных условиях, которые в настоящее время как будто бы уже выработаны.

– Я последнее время веду очень замкнутый образ жизни, – заметил Фишер. – А у вас как, Филиппе?

– Почему вы спрашиваете меня об этом? Разве вы слышали о том, что у нас в Высокой Долине другие настроения?

– Ничего особенного я не слыхал. Однажды только я слышал обрывки разговора между Максом и его сыном.

– О чем они говорили?

– Они говорили о действии эманации радия.

– О да, у нас настроение несколько приподнятое. Подавленность сменилась приливом веселости и легкомыслия, непривычных для здешних жителей.

Мартини не стал распространяться, не желая посвящать других, хотя и близких, людей в секрет Высокой Долины. Чартней спросил:

– А правда ли, говорят, что у отца с сыном установились враждебные отношения?

– Нет, этого нельзя сказать, ведь и Макс далеко не всегда был согласен со своим отцом, старым Вильямом. У них существует разница во взглядах, отвечал Фишер.

– Идейные несогласия могут приводить людей к настоящей вражде, прибавил Мартини.

Чарльз Чартней, откинувшись на спинку стула, задумчиво произнес:

– Прежде была религиозная борьба, потом политическая, еще позже экономическая борьба захватила весь мир, почему же не быть борьбе биологической?

Фишер спросил, подливая себе и Мартини пива:

– Вы думаете, что дело может дойти до открытой борьбы?

– О, нет, я не иду так далеко, я думаю только, что в будущем могут быть две биологических идеи переустройства мира, которые найдут своих поклонников и своих противников; эти люди могут при проведении своих идей в жизнь вступить в конфликт, а чем этот конфликт кончится – будет зависеть от многих условий. Однако этой философией, мне кажется, мы утомили наших дам.