Хорошо обученные и проинструктированные бывшие немецкие военнопленные "войска Зейдлица", как они еще проходили в сводках германского командования, - посылались через линию фронта вместе с письмами своим родным от недавно сдавшихся германских солдат. Капрал Макс С., например, писал: "Мои дорогие родители. Вчера я сдался русским солдатам. Раньше нам рассказывали, что русские расстреливают всех военнопленных, но это неправда. Русские относятся ко всем пленным очень хорошо. Они накормили и согрели меня. Я чувствую себя хорошо. Война скоро кончится, и я снова увижу вас, мои дорогие. Не беспокойтесь обо мне. Я жив и здоров". Сам стиль письма ясно свидетельствует, что оно писалось скорее всего под диктовку советского офицера, но, даже если это так, эффект, произведенный таким посланием, был куда более сильным, чем пропагандистский материал, заложенный в тысяче обычных листовок.
Одна из советских листовок, сброшенная над Берлином, содержала специальное обращение к немецким женщинам. Поскольку фашистская клика боится наказания, говорилось в ней, она хочет продолжения войны. По мнению советских политработников, берлинским женщинам нечего бояться. Никто не собирается их трогать{677}. Главная задача женщин - убедить германских солдат и офицеров сдаваться в плен. Конечно, советское командование должно было знать, что творилось на территории Германии, уже занятой войсками Красной Армии, и все эти успокоительные заверения являлись не чем иным, как обманом. Советские пропагандисты организовали также специальные радиопередачи для "женщин, актеров, священников и профессоров", пытаясь убедить этих слушателей, что никакого вреда им нанесено не будет.
Более эффективное "послание" пришло к солдатам берлинского гарнизона "от жителей Фридрихсхафена"{678}. В нем, в частности, говорилось, что "спустя всего день после прихода Красной Армии жизнь в городе вошла в нормальное русло. Было организовано снабжение населения продуктами питания. Жители Фридрихсхафена, - отмечалось далее, - призывают вас не верить лживой пропаганде Геббельса о Красной Армии". Очевидно, что боязнь голода, и прежде всего голода среди своих детей, волновала женщин на тот момент даже больше, чем возможность подвергнуться изнасилованию.
Фельдмаршал Кейтель, за день до этого покинувший бункер рейхсканцелярии и снабженный заботливым Гитлером в дорогу бутербродами, шоколадом и коньяком, держал путь на юго-запад от столицы. Ему повезло, и он не встретился с танкистами генерала Лелюшенко. Первым делом Кейтель собирался заехать в штаб 20-го корпуса в Визенбурге, находящийся всего в тридцати километрах от американского плацдарма в районе Цербста. Этот корпус, находящийся под командованием генерала Кёлера, состоял в основном из так называемых "новых" дивизий, военнослужащие которых проходили до этого службу в рабочих батальонах. Конечно, им явно недоставало военной подготовки, однако их боевой дух, как это вскоре обнаружил генерал Венк, находился на достаточно высоком уровне.
Ранним утром 23 апреля фельдмаршал Кейтель добрался до командного пункта 12-й армии, расположенного в лесном массиве. Ему предстояло встретиться с генералом Венком и его начальником штаба полковником Райхельмом. Невозможно было найти двух более различных военачальников, чем Кейтель и Венк. Первый отличался помпезностью, тщеславием, глупостью, жестокостью и подобострастием к фюреру. Второй - молодостью, несмотря на то что имел уже седые волосы, ярко выраженной интеллигентностью и большим авторитетом среди коллег и подчиненных. Полковник Райхельм также отзывался о Кейтеле в крайне нелицеприятном тоне - "превосходный слуга, но отнюдь не фельдмаршал"{679}. Но такое отношение можно считать достаточно мягким. Кейтеля, который во всех вопросах безоговорочно придерживался точки зрения Гитлера, ненавидели практически все боевые офицеры как "могильщика армии"{680}.
Кейтель начал читать нотации Венку и Райхельму о том, насколько необходима 12-я армия для спасения фюрера в осажденном Берлине. Он говорил так, словно бы выступал на съезде нацистской партии, потрясая своим маршальским жезлом. "Мы дали ему возможность высказаться, и мы позволили ему уйти", - отмечал впоследствии Райхельм. Но у Венка в тот момент родилась уже другая идея. Он на самом деле собирался нанести удар в направлении Берлина, но только не для того, чтобы спасти Гитлера. Генерал хотел пробить коридор от германской столицы до Эльбы, чтобы позволить солдатам и мирным жителям избежать излишних жертв и насилий. Это была спасательная операция.
Гитлер, не доверяя своим генералам, распорядился, чтобы его приказ 12-й армии был транслирован по радио в качестве обращения "к солдатам армии Венка"{681}. Возможно, что это стало единственным случаем в истории, когда оперативный приказ получал публичную огласку еще в процессе сражения. Радио организации "Вервольф" немедленно исполнило желание Гитлера со следующим добавлением: "Фюрер, находящийся в Берлине, приказал, чтобы немецкие части, противостоящие американским войскам, были срочно переброшены на восток для обороны столицы. Шестнадцать дивизий уже начали передислокацию, их прибытие можно ожидать в любой момент"{682}. Одной из целью такого сообщения было заставить берлинцев поверить в то, что США теперь помогают Германии в борьбе против Красной Армии. По стечению ряда обстоятельств активность американской авиации на фронте у Эльбы в этот день несколько снизилась, что стало огромным облегчением для солдат 12-й армии.
Венк прекрасно понимал, что Кейтель является таким же фантазером, как и сам Гитлер. Любое предположение о том, что 12-я армия сможет опрокинуть войска целых двух советских танковых армий, являлось более чем сомнительным. "Поэтому мы издали свои собственные приказы"{683}, - отмечал начальник оперативного отдела штаба армии Венка полковник Гумбольдт. Венк планировал ударить на Потсдам лишь частью своих сил, тогда как основная масса его объединения должна была продвигаться в восточном направлении - южнее Берлина - для оказания помощи окруженной 9-й армии генерала Буссе. "Мы находились в радиоконтакте со штабом 9-й армии, - продолжал Гумбольдт, - и знали, где находятся его войска". На фронте против американцев должны были остаться только заградительные отряды.
Во второй половине дня командиры соединений 12-й армии получили подробные приказы об организации атаки. Сам генерал Венк сел в автомобиль и отправился в войска для того, чтобы лично обратиться к молодым солдатам. Одним предстояло наступать на северо-восток - в направлении Потсдама, а другим - на Тройенбритцен и Беелитц, где располагался госпитальный комплекс. "Ребята, вы должны сделать еще одно усилие, - сказал им Венк. - Речь уже не идет о Берлине, и даже не о рейхе"{684}. Перед солдатами 12-й армии стояла задача спасти людей от смерти и от русского плена. Ханс Дитрих Геншер, служивший в то время сапером в составе армии Венка, вспоминал, что в этот момент всех солдат и офицеров охватило "чувство сопричастности, ответственности и боевого товарищества"{685}.
Все солдаты были воодушевлены предстоящим наступлением, несмотря на то что его задачи виделись ими по-разному. Одни действительно считали предстоящую операцию гуманитарной миссией, другие же шли в бой из-за того, что им противостояли теперь русские, а не американцы. "Итак, мы поворачиваем свой фронт! - писал Петер Реттих, командир потрепанного американцами батальона из дивизии "Шарнхорст". - Теперь нам предстоит марш на восток против Иванов"{686}.
Другой ключевой фигурой обороны Берлина в этот момент стал генерал Гельмут Вейдлинг, командир 56-го танкового корпуса. Вейдлинг чрезвычайно напоминал Эриха Штрогейма (вероятно, имеется в виду известный американский киноактер. - Примеч. ред.}, только с волосами на голове и профессорской внешностью.
Утром 23 апреля Вейдлинг дозвонился до бункера фюрера, чтобы доложить о сложившейся ситуации. На другом конце провода ему ответил генерал Кребс, который разговаривал "подозрительно холодно". Он вдруг сообщил Вейдлингу, что тот уже приговорен к смертной казни за трусость. Однако эти слова не смутили командира корпуса. Тем же вечером он, как ни в чем не бывало, появился в бункере фюрера. Гитлер был шокирован. Он решил, что если уж этот человек не испугался появиться у него на глазах, не испугался расстрела, то именно он должен теперь руководить обороной всего Берлина. Полковник Рефиор расценил это решение фюрера как очередную "трагикомедию", типичную для нацистского режима{687}.
