Мне показалось, что с меня спали цепи, которые тяготили меня в течение многих лет. Я говорила долго, говорила все, что в данный момент казалось мне существенным. Когда я кончила, о. Серафим как-то особенно внимательно посмотрел на меня и сказал: "Вы устали, Вы очень устали". - "От чего?" удивилась я. - "От добросовестного отношения к жизни", - был ответ.
Потом он начал говорить сам, и я была поражена, откуда он знает отдельные подробности моей жизни, о которых я не говорила: характеристика родителей, их взаимоотношения и многое другое. "Ваша мама, - говорил о. Серафим, - вела почти христианскую жизнь... Почти христианскую жизнь, повторил он, словно желая усилить значение этих слов. - Однако я ей не решился бы предложить то, что предлагаю Вам... Вам осталось только вооружиться крестом... Это нужно не для чего-нибудь другого, но только для устроения Вашей души. Вы поняли меня?" Этот вопрос батюшка постоянно задавал во время своих бесед, и сколько раз впоследствии я отвечала на него отрицательно, стремясь как можно лучше уяснить себе его мысль, и он вновь терпеливо разъяснял ее мне, как мама в детстве объясняла в десятый раз затруднившую меня задачу.
Много вопросов смущало меня в связи с тогдашним положением Церкви, с необходимостью конспирации, с тем ложным положением, в которое приходилось ставить себя по отношению к окружающим. Ведь даже для того, чтобы приехать сюда, мне пришлось обмануть самых близких людей. О. Серафим сочувственно отнесся ко всему, что я ему говорила. "Вы не знаете, в какое времяВы пришли ко мне!" - сказал он, как бы желая вновь подчеркнуть, что не все открыто мне и что действует здесь не моя воля. "Здесь катакомбы, - сказал он, указывая на все, что нас окружало. - Я здесь не потому, что желаю кому-нибудь зла или хочу с кем-то бороться. Я здесь только для того, чтобы сохранить чистоту Православия".
Батюшка говорил еще о многом. Во время беседы он несколько раз обращался ко мне с вопросом: "Вы любите апостола Павла?"
Апостол Павел был "моим" апостолом, он дал мне ключ к пониманию Евангелия - как мне было его не любить?
Между тем начало светать.
"Вот Вы пришли ко мне ночью, как Никодим, - сказал батюшка задумчиво, и я ставлю перед Вами вопрос: согласны ли Вы принять крещение?"
"Этот вопрос для меня сейчас совершенно непосильный, - ответила я, совершенно непосильный".
О. Серафим попросил меня стать на колени, и когда я это сделала, он молча прижал мою голову к своему сердцу так, что я могла слышать каждое его биение.
Мы вышли в другую комнату. Наступил день. Батюшка подвел меня к окну и сказал: "Запоминайте дорогу. Вы еще приедете ко мне, спрашивать ни у кого не нужно".
Он подарил мне на память синее хрустальное яичко, потом благословил меня, и я уехала домой.
Письма больше не пересылались по почте, но передавались лично через Тоню.
В начале Великого поста получила большое письмо от о. Серафима. Оно значительно отличалось по своему содержанию от прежних писем. Оно было написано как-то особенно просто, тепло и конкретно. О. Серафим писал о том, какие молитвы надо читать ежедневно, утром и вечером, как проводить Великий пост, и давал много других практических указаний, которые проникали в самую повседневную жизнь и потому действовали особенно ободряюще. Он уже считал нас своими и заботился о нас так, как внимательная мать, которая старается предупредить движение своего ребенка - внешнее и внутреннее.
Особенно обрадовал меня совет о. Серафима каждое утро, уходя на работу, испрашивать благословение. Как-то раз в разговоре с Тоней я спросила, можно ли до крещения осенять себя крестным знамением. О. Серафим не забыл и этого вопроса. "Не только можно, но и необходимо", - отвечал он. Таким образом, духовные стремления перестали быть чем-то оторванным, и восстанавливалось органическое единство жизни во всех ее проявлениях.
Незадолго до начала Великого поста у бабушки началась гангрена ноги. В течение трех месяцев она не вставала с постели и тяжело страдала. Близкие по очереди дежурили возле нее по ночам. Бабушка была уже в очень преклонном возрасте, и организм не мог долго бороться с болезнью. Она умирала. В течение своей жизни она была чрезвычайно энергичным, жизнерадостным, общительным человеком, теперь она постепенно отходила от всего: она отказывалась от любимых блюд, которые ей приносили, не хотела слушать писем, которые присылали ей дети и внуки, не разрешала даже приводить Алика (долгожданного правнука) к себе в комнату. Ей больше ничего здесь не было нужно.
Когда я проводила ночи у ее постели, мне казалось, что я нахожусь каким-то образом на грани двух миров. Я чувствовала эту грань, мне не хотелось расставаться с этим неведомым мне до тех пор чувством. Когда весь дом спал, а умирающая смотрела на меня своим отрешенным от всего, "понимающим" взглядом, мне не было страшно. Напротив, какой-то непонятный покой наполнял мое сердце, и когда я приходила утром на работу, никто не мог догадаться, что я провела бессонную ночь.
Так проходил Великий пост. Так я готовилась к встрече Пасхи - праздника победы над смертью. Какова же была моя радость, когда незадолго до Пасхи Тоня привезла мне от о. Серафима большую свечу зеленого цвета (символ надежды) с приглашением приехать к нему вместе с ней к пасхальной заутрене.
Смущало меня только одно - мне не хотелось, чтобы бабушка умерла в мое отсутствие. Но не принять предложение было почти невозможно. Пасхальная ночь совпадала с моим дежурством, но мне удалось упросить тетю остаться вместо меня. Домашним я сказала, что переночую у Тони.
В Загорск мы приехали поздно. Домик, в котором жил батюшка, снаружи, как и в прошлый раз, выглядел заброшенным и необитаемым. Внутри же он был полон людей, собравшихся встретить Светлый праздник вместе с батюшкой в этом маленьком, запертом со всех сторон домике, как прежде встречали его в храме.
Батюшка был занят устройством алтаря и иконостаса. Маленькая комната должна была превратиться в храм, где совершится пасхальная заутреня.
Когда все было готово, все перешли в большую комнату, оставив батюшку одного.
Я не знала никого из присутствующих, кроме хозяев дома. Немного спустя батюшка позвал меня к себе в комнату. "Чувствуйте себя так, как среди самых близких людей, - сказал он и, убедившись в том, что я поняла все так, как он хотел, уже совсем просто добавил, - а теперь пойдите, посидите в той комнате, а я буду их исповедовать". Вероятно, и другие были предупреждены, так как никто не задавал мне никаких вопросов, и я почувствовала вскоре, что все эти люди, приехавшие сюда к батюшке в эту пасхальную ночь, действительно являются близкими мне людьми, с которыми связывают меня самые глубокие, еще не совсем понятные мне нити. Я бы не сумела этого почувствовать, если бы не было прямого указания батюшки: он освободил меня от всегдашней моей замкнутости, он разрешил мне чувствовать себя хорошо. Прислушиваясь к разговорам окружавших меня людей и отчасти участвуя в них, я начинала понимать, в чем основное отличие жизни "в Церкви", жизни "под руководством" от того внутренне беспорядочного, хаотического существования, которое вели все те люди, среди которых мне приходилось до сих пор проводить свою жизнь. Два основных понятия определяли собой характерные черты этого нового для меня образа жизни: "благословение" и "послушание". Не будучи в состоянии полностью охватить заключавшийся в них глубокий смысл, так как для этого нужен большой и долгий опыт духовной жизни, я все же почувствовала в них единственный надежный путь. Всей обстановкой своей жизни, своими словами, действиями, поведением батюшка учил всех, кто соприкасался с ним, все глубже вникать в этот путь сердцем и разумом и одновременно усваивать его практически. Этот путь во многом диаметрально противоположен тому, чему учила семья, общество, литература (не только после революции, но и до нее).
Среди присутствующих были двое: Наташа и Сережа П*. Они оба были духовными детьми батюшки, но прежде не были знакомы между собой. Теперь они стали мужем и женой. Их соединило не личное чувство, но благословение батюшки, личное чувство пришло потом. В основе их союза лежала не страсть, не увлечение, которые так превозносились светскими писателями, но любовь к Богу и стремление к христианской жизни. Во время заутрени Сережа стоял рядом со мной и как-то особенно хорошо, по-детски, молился.
