Что-то произошло с руслом – оно словно бы стало более жестким, требовательным и нетерпеливым, будто жаждало от Нее какой-то ответной реакции. А по Ее телу от неясного еще источника впереди пробегала нервная дрожь. Не то, чтобы это было неприятно, но волнительно – в самом прямом смысле: по всей поверхности стали образовываться хаотичные волны.
Она почувствовала, как русло сжимает Ее в своих объятиях. И Ей нравилось, чуть задержавшись, стремительно выскальзывать из них, орошая скалистые берега шаловливыми брызгами.
Со дна поднялись камни. Нельзя сказать, чтобы они ранили Ее тело – нет. Ей было совсем не больно, но соприкосновение с ними оказывалось весьма упругим, и в этой упругости была своя прелесть, возбуждающая и пьянящая. Ей доставляло особое удовольствие всем телом слету прижиматься к ним и обтекать хаосом струй… Обтекать, обволакивать…
А дрожь становилась все отчетливей, и амплитуда ее нарастала.
Впереди послышался гул. Или, может быть, это только показалось, потому что и сама Она неслась по руслу с изрядным шумом.
Объятия русла становились все теснее. Она извивалась и билась в них, словно обезумев, непонятно только – от страха или от восторга. Но больше всего – от страсти: страсти полета, скорости, страсти свободы и обладания… Казалось, берега пытались слиться с Ней. И Она не возражала, стремясь им навстречу, но от этого взаимного стремления проистекала только скорость и страсть, обдирающая тела. Казалось, что они соприкасаются уже не поверхностями, а нервами. Наверное, именно это и лишало разума, вибрируя на грани между болью и блаженством. И не было сил терпеть ни то, ни другое, и эта невозможность разряжалась ревом, несущимся по ущелью над стремниной, и бешенством струй, и взрывами брызг.
В каждый миг казалось, что предел уже достигнут! Все!.. Все!.. Дальше беспамятство… Потеря чувствительности. Но боль и блаженство нарастали и не отпускали в беспамятство, заставляя тело с ревом и грохотом биться о камни, истязая их и себя, рыдая и наслаждаясь каменными укусами, раздробляющими плоть в мириады брызг.
И собственный рев сливался с ревом впереди в нечто всеоглушительное и безумное, отчего казалось, что откуда-то возвращается эхо и сливается с источником породившего его звука.
Но сломаны все преграды и взорваны все пределы! За муки одна награда – блаженство свободного тела… И грохот, и рев, и песня какой-то струи глубинной… О! как упоительно тесно быть плотью неукротимой!.. И биться, смеясь, о скалы!.. И плакать, прощаясь с телом. И обретать, что искалось, и находить, что хотелось… Но нарастает скорость! Теченье – сродни полету!.. Неузнаваем голос!.. Зовет и зовет кого-то… Но выстрел и взрыв!.. И замер зов-крик на высокой ноте… И русло вдруг исчезает, и тело парит в полете. И тишина испуга… Безмолвие пред блаженством… Но круче и круче угол летящего совершенства!.. И звездный удар о скалы!.. Рождающий звон созвездий… О, да! Это – то, что искалось… В чем скрытый смысл благовестья… И брызги стремятся к звездам. И звезды светлы, как росы… Струятся от счастья слезы, нежнеют от слез утесы…
Она вновь начала осознавать себя, когда потоки воздуха вознесли ее над водопадом. Удивительное ощущение – вдруг оказаться раздробленной на мириады капель, сверкающих на солнце, и лететь над самой собой, словно облако… Почему же «словно»? Она и была чем-то вроде облака из легчайших капель. И поток восходящего воздуха, похоже, вовсе не ощущал их веса…
Она со страхом и восторгом взирала на водопад, и узнавая и не узнавая себя. Она еще ощущала себя этой жаждущей летящей струей, но уже была вне ее и над ней…
Водопад остался внизу, а Она достигла вершины утеса на правом берегу, мокрого и блестящего, и вдруг с удивлением обнаружила там застывшего, подобно каменному изваянию, Оленя. Он взирал на ревущий внизу поток, и только ноздри его слегка подрагивали.
Она ласково скользнула по его красивой морде, оставив на ней часть своих капель. Олень вздрогнул и задрал голову, пытаясь разглядеть Ее в сверкании брызг. Ведь он не знал ее такой…
А Она поднималась выше и выше, пока перед ней не открылся весь ее путь. Извилистый путь реки среди дремучих лесов и широких лугов, среди болотистых пойм и скалистых ущелий… От родника до водопада, за которым было что-то еще – Она это чувствовала, но почему-то никак не могла рассмотреть…
А пройденное виделось ей в гораздо большей полноте, нежели когда Она была в нем. Хотя бы темное обрамление гор, в который упирался и которые захлестывал зеленой волной дремучий, дикий лес. Прежде Она и не подозревала об их существовании – не замечала за деревьями…
И там, далеко-далеко за родником, с которого все началось, какая-то черная точка странным образом влекла Ее к себе. Впрочем, что толку – пройденного не воротишь.
Вдруг Она ощутила, что ладони воздушного потока, возносившего Ее над миром, ослабели, видимо, достигнув своего предела высоты, и Она стала медленно опускаться вниз.
Да, пройденного не воротишь. Вскоре Она вновь сольется со стремительными струями и умчится в даль, которая Ей пока еще недоступна…
А черная точка?.. Видимо, это, просто, условное обозначение Начала Ее Пути. Что же там было – в начале?.. Неужели забылось?.. Кажется, Она была совсем иной…
Черная точка уже исчезла из видимости, но таинственное притяжение ее продолжало ощущаться.
Капли, снижаясь, тяжелели и укрупнялись, что еще более ускоряло их движение вниз к водопаду… Но подул ветерок. Несильный, шаловливый порывчик, улыбка воздушного потока – и капли, вместо реки, упали на Оленя, по-прежнему недвижно застывшего в ожидании. Он вздрогнул, сжался в тугой комок мышц и сорвался с места, поскакав против течения. От движения капли начали растекаться по его телу, сливаться друг с другом, пока не образовали единого водяного покрова, который, уцепившись за шерстинки, не стекал под скачущие оленьи ноги, а держался, сотрясаясь на его спине.
И опять исчезло время. День?.. Ночь?.. Жизнь?.. Смерть?..
Она не понимала происходящего вокруг, потому что всецело была сосредоточена на том, что происходит с ней.
А с ней происходило нечто сверхстранное. Жидкая субстанция загустевала на ветру, словно замерзая, и обретала форму. Очень странную форму…
Две верхние конечности удивительного существа вцепились в рога Оленя, а две нижние крепко сжали его бока, изо всех сил стараясь удержаться на спине бешено скачущего животного.
Казалось, что скачка ничуть не утомляет его, а напротив – доставляет удовольствие. Было похоже, что он не собирается когда-либо останавливаться, радуясь тому, что овладел желанной ношей и может унести ее подальше от опасности потерять вновь. Он старался выбирать путь среди ровных и чистых пространств, но иногда таковых просто не оказывалось, и тогда приходилось пробираться сквозь чащи. Ветки безжалостно хлестали наездницу, но, странное дело, первое время Она почти не ощущала боли – они как бы проходили сквозь нее.
Наверное, часть ее все же оставалась на них…
Но чем дольше длилась скачка, тем плотнее становилась субстанция, и чем более она становилась плотью, тем больнее ощущались удары ветвей.
В тот момент, когда она возопила от нестерпимой боли, Олень вырвался из леса на зеленую равнину. И тут Женщина ощутила свое тело в сладости освобождения от боли.
Она поняла, что муки рождения остались позади.
Олень остановился около озера-омута, из которого вытекала маленькая речушка. Женщина спешилась и благодарно погладила Оленя. Он дышал мощно, однако не было ощущения, что он выбился из сил. Глазищи его возбужденно сверкали, а ноги нетерпеливо переступали на месте, словно мысленно Олень все еще скакал.
Она подошла к берегу и посмотрела в зеркало. Отражение предстало перед ней молодой очень красивой женщиной, лицо которой обрамлял пенящийся водопад светлых волос, ниспадающий на странное одеяние, составленное, казалось, из капель воды самого разного диаметра. Оно струями стекало по ее телу и кончалось где-то у самой травы. Под этим одеянием легко угадывалось стройное, сильное, здоровое, молодое женское тело.
