конианско-пирамидологическо-криптологическо-спиритуалистически-теософскому синдрому" {17}. Он не видел границ этой приверженности. Джеральд Херд более спокойно относился к этим проблемам: терпимость действительно была присущим ему качеством {18}. Хотя он делил дом с другом, Кристофером Вудом, они вели разный образ жизни. Вуд был гомосексуалистом-гедонистом, а Херд - холостяком-аскетом, святым, которому рядом, конечно, был необходим грешник, как позже шутил Ишервуд. Однако святость Херда, как, впрочем, и Хаксли, включала в себя нечто большее, чем просто целомудрие. В Европе оба они были либеральными агностиками резкими, остроумными скептиками, с неиссякаемым запасом терпимости к почти столь же неиссякаемой глупости мира, за которым они наблюдали и который анализировали с таким очарованием. Оба были эрудитами, всегда готовыми предъявить научные факты, привлечь не только социальную и экономическую статистику, но и анекдоты и истории из всех областей искусства и науки, и оба пришли к выводу, что жизнь представляет собой глупейшую постницшеанскую шараду, решая которую разумные люди должны прилагать все усилия, чтобы хоть сколько-то улучшить положение, одповременно понимая, что их старания скорее всего будут сведены на нет людской глупостью. Они были изысканными интеллектуалами, готовыми ухватиться за что угодно, лишь бы это удовлетворяло их почти чувственному стремлению к познанию. Достигнув интеллектуального Олимпа, они могли смотреть на обстоятельства несколько свысока. Но, что любопытно, здоровый воздух Калифорнии, который многих соблазнил отойти от умственной жизни и искать телесных удовольствий, подействовал на них в ином роде - они познали Другую Реальность. В пустыне они встретили Бога. Этот опыт не привел их к отрешенному созерцанию, зато каждый из них посвятил оставшуюся жизнь осознанию этой встречи. Родившийся в 1889 г., Херд был на пять лет старше Хаксли, но не только возраст позволял ему оказывать влияние на своего более известного и удачливого друга. Все соглашались в том, что Херд, самоуверенный, образованный ирландец, обладал особым авторитетом. Как и его друг, Уистен Оден, он был готов выдать сентенцию по любому случаю, и даже такой человек, как Хаксли, признавал его превосходство. Всегда вежливый и тактичный, он тем не менее умел склонять других к своему мнению, а свое мнение у Херда было относительно всего. После того как Херд стал проявлять интерес к Богу, его авторитет приобрел дополнительное духовное измерение, символизировавшееся, по словам Ишервуда, "христоподобной" бородкой, которую он отрастил в Америке и которая, казалось, "устремляла его лицо в небеса". Америка и религия произвели и другие перемены в этом утонченном, но склонном к театральности человеке, одевавшемся в Лондоне, как все люди его круга, но на Западном побережье облачившемся в поношенную хлопчатобумажную одежду. Вскоре новое увлечение преобразило его: из столичного интеллектуала он превратился в "божьего человека". Он следовал соответствующему аскетичному режиму, ел, пил и спал очень мало, медитировал по два часа три раза в день. Если поначалу это и было актерством, то оно служило подготовкой к настоящим переменам. Ведя себя как святой, Херд мог стать таковым и на самом деле. Хотя Кришнамурти произвел сильное впечатление на Хаксли и Херда, они уже были последователями другого, более ортодоксального гуру, Свами Прабхавананды, главы Ордена Рамакришны в Лос-Анджелесе {19}. Индуистские миссии были открыты в Америке в конце XIX века учениками Рамакришны, селившимися в основном на Западном побережье. Сначала они обслуживали индийских рабочих, а затем начали обращать и местных жителей. Прабхавананда, ученик Брахманандры, бывший, в свою очередь, учеником самого Рамакришны, был почти ровесником Хаксли: он родился в Бенгалии в 1893 г. В Америку он был послан, когда ему было тридцать лет, чтобы возглавить одну из миссий, основанных Вивеканандой другим учеником Рамакришны - во время его второго визита в Соединенные Штаты в 1899 г. Вскоре после этого визита одна из последовательниц Вивекананды, овдовевшая Кэрри Мид Викхофф, подарила Свами свой дом в Голливуде. В этом доме на Айвар-авеню, на холмах, выходивших на Голливуд-Бульвар, был основан лос-анджелесский Веданта-Центр. В 1938 г. в окружавшем дом саду был построен храм с куполами луковкой. В это время миссис Викхофф была еще жива и известна под монашеским именем сестры Лалиты {20}. Прабхавананда преподавал доктрину Веданты. Основанная на священных текстах Вед, древнейших индийских писаний, составивших основу религии и философиии индуизма, Веданта - что буквально переводится как "конец Вед" означает как сумму, так и высшую степень человеческого знания. Цель Веданты - "мокша", или "освобождение". Она учит, что "атман" (самосознание) и Абсолют едины, истинная реальность доступна только интуиции, а не логической мысли, и так называемый реальный мир является иллюзией. В процессе обучения ученик должен научиться отличать вечное от временного, освободиться от недуховных желаний, практиковать самоконтроль и добиваться состояния мокши. Поначалу обращенных было мало. Обитатели Центра, составившие своего рода коммуну с общими средствами, жили очень скромно. Большинство калифорнийцев в ту пору были уверены, что Свами - это какой-то голливудский персонаж, и если в Центре звонил телефон, то чаще всего он касался составления гороскопа или демонстрации индийского фокуса с веревкой. Однако постепенно община приобрела известность, и к ней стали относиться более серьезно. Можно было записаться в испытуемые - некоторые из кандидатов хотели бы стать полноправными монахами и жить в общине на Айвар-авеню, другие посещали храм во время богослужений или приходили за духовным советом. Число обитателей общины никогда не превышало двадцати человек, но влияние Свами начало распространяться, особенно среди европейских эмигрантов. Большинство из тех, кто искал с ним знакомства, как Херд и Хаксли, только интересовались учением, но не предавались ему полностью. Самым же известным учеником Свами стал еще один английский эмигрант, познакомившийся с Ведантой через Херда. Это был Кристофер Ишервуд. Как позже говорил сам Кристофер Ишервуд, в то время он был своего рода духовным туристом, наподобие того, как его друзья в начале 1930-х годов были политическими туристами, развлекающимися то с одной, то с другой радикальными идеологиями, но не задерживавшимися надолго ни на одной. Он эмигрировал в Америку перед войной. Прибыв в Нью-Йорк вместе с Оденом в январе 1939 г., он вскоре обнаружил, что находится в затруднительном положении, тогда как друг его процветает. Это было необычным ощущением для очаровательного красавца, писателя, который привык к успеху и привык поступать по-своему. Но если на Одена атмосфера Америки действовала благотворно, освободив его от семейных уз (реальных и вымышленных), подавлявших его дома, то Ишервуд обнаружил, что прежняя обстановка поддерживала его в большей степени, чем он предполагал. Одно дело быть "enfant terrible" среди знакомой и снисходительной аудитории, а другое - быть незнакомцем в чужом городе. Одену - весьма плодовитому автору и прирожденному отшельнику - шли на пользу тяжелый труд и новые социальные условия. Ишервуд, напротив, был не способен писать. За утешением он обратился к сексу, вступая в неразборчивые связи и намереваясь при этом найти что-то постоянное. Именно активная гомосексуальность привела его в конечном итоге к идеологизированному пацифизму Херда и Хаксли. Но если их крестовый поход ради мира был результатом интеллектуальных принципов, тщательно продуманных, то для Ишервуда это был типичный продукт сильного личного чувства. Его бывшего любовника Хейнца могли призвать в германскую армию. Неужели Ишервуд мог бы участвовать в войне, если бы ему пришлось стрелять в своего возлюбленного? Конечно, возможность выстрела именно в него мала, но этот пример и подчеркивает иррациональность его подхода. Его преданность непопулярным делам во многом объясняется его способностью находить подходящие личные обоснования. Но иррациональный пацифизм привел Ишервуда рациональным образом к религии, когда обнаружилось, что, как и Хаксли, он нуждается в твердом основании для своих убеждений и (в отличие от Хаксли) в чем-то, что способно оторвать его от беспорядочной жизни. Испытывая отвращение к большинству форм христианства, чему в немалой степени способствовала жизнь, которую он вел в Англии, он пришел к индуизму, где, казалось, совмещались моральная свобода, идеологическая изощренность и экзотика. И снова причины были глубоко личными - заинтересовавшись идеями Веданты, он был увлечен и личным обаянием Прабхавананды. Характерно, что ни Хаксли, ни Херд не были преданы идеям Свами, и к 1941 г. Херд разорвал с Центром на том основании, что Свами недостаточно аскетичен, чтобы вести истинно религиозную жизнь. Это обвинение, вполне понятно, невероятно рассердило Свами. Он ответил Херду (в печати), что "человек истинного отречения не связывается ни с бедностью, ни с богатством" {21}, подразумевая (довольно справедливо), что его бывший последователь был слишком демонстративно аскетичным. Ишервуд с ним согласился, хотя и думал по-другому. Он считал что Херд был жизнененавистником, отвернувшимся от обычной суеты Веданта-Центра, где в казавшейся бесконечной череде ритуалов женщины готовили пищу и подношения, а мужчины совершали бесполезные церемонии. Ишервуду нравилась именно эта сторона жизни общины. Даже если он уставал от того, что описывала Мэри Хаксли, доставляя удовольствие своим интеллектуальным друзьям, он всегда мог отдохнуть душой в уютной суете Айвар-авеню. Пока Херд радовался разрыву со Свами, Хаксли постепенно отходил от Веданты, получив все, что хотел, а именно метод медитации и подтверждение своих религиозных взглядов. Но именно в момент отхода друзей от индуизма Ишервуд подошел к нему как нельзя ближе. Ему потребовалось время, чтобы принять идеи Веданты. Во-первых, вся его предыдущая жизнь была основана на совершенно иных принципах. Во-вторых, его сексуальные предпочтения и работа в киностудии, казалось, противоречили этому учению. Сначала он попытался поработать в квакерской общине, но ему это не понравилось. Он не мог не чувствовать, что эти благочестивые люди молчаливо не одобряют его образ жизни - и не без оснований: перед тем, как присоединиться к ним, он делил квартиру с Денни Фаутсом, высокооплачиваемым мужчиной-проституткой. Но даже и тогда он чувствовал некое религиозное призвание. Весной 1941 г. Ишервуд и Денни решили практиковать технику "намеренного переживания", подолгу медитируя каждый день и соблюдая строгий режим, включая полное воздержание от секса и алкоголя. К сожалению, эксперимент закончился неудачей. В течение нескольких последующих лет Ишервуд переходил от полной аскезы (однажды он продержался шесть месяцев) до откровенного разгула. Тем временем Херд старался привлечь Ишервуда - и даже Денни - в свою экспериментальную общину. Сначала она мыслилась как небольшая группа, но в 1942 г. Херд получил деньги на строительство своего рода монастыря в Трабуко, в шестидесяти милях к югу от Лос-Анджелеса. Здание строилось под руководством энергичного кузена Ишервуда, Феликса Грина, который оставил работу в квакерском комитете Филадельфии и стал учеником Херда. Он поспешно скупил стройматериалы, пока их не начали реквизировать на военные нужды, и закончил строительство в назначенные сроки. С этого времени Херд начал называть общину и своих коллег "Клубом мистиков" {23}. Это предприятие чем-то напоминало раннюю теософию предполагалось, что община будет свободна от догматизма и сектантства и объединит тех, кто старается понять свой духовный опыт или его отсутствие. Но были также и признаки Приере - обитатели работали в саду и сообща занимались хозяйством. Трабуко едва ли подходил для Ишервуда, который понял, что ему необходимо более строгое руководство, чем мог предложить "Клуб мистиков". Херд предназначал это место для людей вроде себя, но Ишервуд чувствовал в духовной сфере, как и в личной, потребность одновременно подчиняться и бунтовать. Похоже, он считал Свами более подходящим учителем, потому что выходцу с Востока подчиняться легче, чем людям своей культуры. Поэтому вместо того чтобы вступить в довольно аморфную группу в Трабуко, он пошел на крайность, в 1943 г. став служителем храма на Айвар-авеню. Он делил жилье с тремя коллегами. Это были Джордж, молчаливый неофит, вступивший на путь полного посвящения, который оплачивал отдельную комнату с душем и проводил время, остававшееся от выполнения обрядов за машинкой, перепечатывая высказывания Свами; а также Ричард и Вебстер, два семнадцатилетних юноши из голливудской средней школы, родители которых были последователями Рамакришны. Формально Центр считался миссией, но он не особенно занимался обращением и пропагандой. Обитатели нередко иронизировали над идеей мессионерства, особенно мужчины, которые обычно относились к учению более отстраненно, чем женщины. Например, когда сестра Сарда доложила о том, что местный истребитель грызунов заинтересовался учением, Джордж выразил общее отношение к новообращенным словами: "Из крысоловов в Атманы" ("From ratman to Atman") {24}. Хотя Ишервуд искренне отдавался духовным поискам, он, вернее - писатель в нем, не мог не интересоваться жизнью общины, воспринимаемой как спектакль, и книга его полна пикантных подробностей о личной жизни и забавных привычках обитателей Центра. Распорядок жизни был подчинен дисциплине, но одновременно предоставлял личную свободу - нечто вроде добродушной версии Приере. Монахини, получившие индийские имена, жили в отдельной части комплекса, где сестра Лалита надзирала над англичанкой Амийей, норвежкой Сарадой, американкой Йогини и ирландкой Судхирой. Все обитатели вместе питались и делили между собой домашние обязанности - хотя, по индийскому обычаю, работой по дому занимались женщины. Проводились лекции, читались молитвы, часто приходили посетители, включая товарищей из других Веданта-центров. Были также и развлечения. На самом деле, жизнь в Центре стала более привлекательна после того, как к ним присоединился Ишервуд. Возвышенная духовность Херда и Хаксли была не по нему. Он сказал Херду, что ждет от Свами не духовного наставничества, но доказательства того, что Бог существует. Он был настолько же жизнелюбом, насколько считал Херда жизнененавистником, с удовольствием вместе с коллективом посещая киносеансы, где "Песня Бернадетты" вызывала у них слезы на глазах. Свами лично надзирал над новообращенным, который находил, что отношения гуру - ученик и набожность, порицавшиеся Кришнамурти, Хердом и Хаксли ("Слышали бы вы только, что сказал Кришнамурти о гуру!.." - писал Хаксли другу {25}), - как раз и есть то, к чему следует стремиться. Ишервуд наслаждался богослужением на Айвар-авеню, точно так же, как его родственная душа, друг-гомосексуалист писатель Форстер наслаждался им в Индии за двадцать лет до того. Прабхавананда царствовал в этом мирке как благожелательный, иногда деспотичный, а чаще рассеянный правитель. Он был маленьким, веселым, дружелюбным, эмоциональным человеком, с едва уловимыми монгольскими чертами, заядлый курильщик и страстный индийский националист. Говорил он тихо и подчеркнуто вежливо, но временами на него нападали приступы раздражения. Он часто бранил обитателей Центра по-гурджиевски без всяких причин, как его учитель Брахмананда в свое время бранил его, и оказывал поблажки любимчикам, особенно Ишервуду, обществом которого он наслаждался и слава которого ему льстила. Не будучи отшельником, Свами тем не менее держался в стороне от Голливуда, где постоянно был спрос на всевозможных традиционных и театральных гуру. Люди удивлялись его способности жить целомудренно в мире, печально известном своей развращенностью. Даже Оден, который неодобрительно относился ко "всем этим языческим мумбо-юмбо" {26}, подозревал, что Свами, очевидно, святой. Ишервуд соглашался с ним. В этом мнении его поддерживало именно то мирское, что недолюбливал Херд. Когда одного их общего знакомого задержали в мужской уборной за приставания к посетителям, Свами сказал только: "О Боже, жаль, что его поймали. Почему он не пошел в какой-нибудь бар?" И хотя он мягко убеждал Ишервуда вступить в общину и даже стать монахом, он не только допускал, но даже одобрял его работу, в кинематографе. Ишервуд писал тогда сценарии для киностудий, как и на протяжении всей дальнейшей жизни. Вскоре после прибытия в Калифорнию он встретил друзей, эмигрировавших из Германии, спасаясь от Гитлера. Салка и Бертольд Фиртель нашли работу в Голливуде, и вскоре они представили своего старого друга Криса компании "Метро-Голдвин-Мейер", где он стал получать "абсурдное", как он считал, жалованье в 500 долларов еженедельно (хотя более известный Хаксли получал в три раза больше и большую часть отсылал в Европу). Работа над фильмами подразумевала знакомство со звездами, и однажды в Центре состоялось волнующее событие, когда Фиртель привел на обед Грету Гарбо. Гарбо подыгрывала всеобщим ожиданиям, сравнивая жизнь актрисы и монахини не в пользу актрисы и кокетничая со Свами. Женщины нашли ее в высшей степени духовной, мужчины - красивой, а Прабхавананда сказал, что теперь его единственным мирским желанием остается встреча с герцогом Виндзорским. Правда, вместо герцога ему пришлось довольствоваться Кришнамурти, который в 1944 г. посетил занятие в Центре, тихо сидя в заднем ряду, пока Прабхавананда говорил. Сначала Свами отнесся с подозрением к своему прославленному посетителю. Много лет назад Анни Безант уговаривала Брахмананду вступить в Теософское Общество, и яростный индийский националист Свами отождествлял Кришнамурти с теософией, а теософию с европейским колониализмом. Но вскоре он понял, что Кришнамурти не имеет ничего общего с Теософским Обществом, более того, он проявил полное почтение к индуистским ритуалам Свами, и встреча прошла спокойно. В конце ее оба приветствовали друг друга и выразили взаимное уважение. Как и Кришнамурти, Свами к этому времени легко себя чувствовал в безумном мире калифорнийских ужинов, обедов и собраний женских клубов, метко описанных Хаксли в его романе "И после многих лет". В 1949 г. он даже ненапрямую вышел на Гурджиева, посетив Фрэнка Ллойда Райта в Талиесине. Свами никогда не был общественным гуру, но, несмотря на это, он произносил речи на разных собраниях, облачившись в аккуратный серый костюм с галстуком, и ему нравилось присутствовать на встречах. Но высшей степени общественной славы Свами достиг, когда обнаружилось, что он работает на голливудскую студию, как это случилось и с Кришнамурти двадцать лет назад. В 1943 г. Сомерсет Моэм обратился за советом к Ишервуду по поводу эпиграфа к роману "Лезвие бритвы" {"The Razor's Edge"}, взятого из "Катаупанишад". Сам Моэм проявлял некоторый, интерес к Веданте и даже написал эссе о Рамане Махарише, святом, которого он встречал в Индии. Это эссе, переданное им Ишервуду, чтобы тот исправил неточности в догматике, позже было опубликовано под названием "Святой" в книге "Точки зрения" {Points of Vew}. В 1945 г. Моэм прибыл в Голливуд писать сценарий к фильму "Лезвие бритвы", который собирался ставить режиссер Кьюкор. Прабхавананду пригласили в качестве консультанта. В конце концов картину сняли другие люди, отказавшиеся от помощи Свами, но все-таки некоторое время он вращался в кинематографическом мире. Роман Моэма повествует о светском молодом человеке, который в поисках веры пришел к Веданте, и часто этого героя, Ларри, сравнивали с Ишервудом, хотя тот и отрицал это. Это сравнение стало особенно раздражать Ишервуда, когда он понял, что его собственное увлечение Ведантой ослабло. Слишком уж силен был зов других сфер жизни. Он скучал по писательской работе, да и секс был постоянным соблазном, особенно когда он посещал Фиртелей в Санта-Монике, где множество привлекательных мужчин заполняло пляж. Он познакомился с Теннесси Уильямсом (также писавшим сценарии), и они часто разговаривали о сексе, хотя Ишервуд и не сопровождал драматурга в его экспедициях по поиску партнеров. Трудность была в том, как позже заметил Денни Фоутс, что Ишервуд всегда вел себя как турист или прожигатель жизни, пробуя различные миры и не останавливаясь ни на одном. Оден был другого мнения: он считал, что необходимо выбрать какой-то один образ жизни, как и один набор верований или сексуальных пристрастий, оценив все их преимущества и приняв недостатки. Подобно другим эмигрантам, Ишервуд переживал из-за войны в Европе, хотя единственным осязаемым напоминанием о ней служили поставки товаров для армии из Лос-Анджелеса и немногочисленные призывники, заполнявшие бары в ожидании отправки на тихоокеанские острова. Пробуждая воспоминания о жизни в Espotie, эти признаки войны больше сблизили Ишервуда с товарищами-беженцами, особенно из Германии, а не с англоязычными американцами. На некоторое время его интерес к Веданте вновь разгорелся от проекта сотрудничества со Свами в переводе индуистских текстов. Они начали с Гиты, которую Ишервуд воспроизвел громоздкой викторианской прозой; затем, когда ее строго раскритиковал Хаксли, в староанглийском эпическом стиле, излюбленном стиле Одена. Но к весне 1944 г. Ишервуд решил не становиться монахом, хотя и оставался еще несколько месяцев в Центре, постепенно ослабляя связи с ним и все больше погружаясь в мир киностудий, где он тогда работал на "Уорнер Бразерс". Летом 1945 г. он выехал из Центра и поселился вместе с новым приятелем. Он начал снова путешествовать, возобновив образ жизни странствующего писателя, и, хотя продолжал сотрудничать с Прабхаванандой, их прежним отношениям настал конец. Но эмоциональная сторона этих отношений не ослабевала, как Херд и Хаксли признали несколько лет спустя, в отчаянии обратившись к Свами, чтобы он повлиял на Ишервуда по поводу его беспорядочных связей с мужчинами и привычки к наркотикам. К этому времени Херд покинул Трабуко и стал вести более уединенный образ жизни, а в 1949 г. он передал колледж Обществу Веданты. Свами переехал туда, и Ишервуд изредка навещал его. Эти визиты утвердили его в том, что он был прав, отказавшись от монашеских обетов, когда он видел, как "мальчики", жившие в общине, весь день проводят за работой в саду, в тяжелых ботинках и шортах, словно привязанные к этому месту. Ишервуду нравилось иногда под настроение прополоть грядку, но к повседневному физическому труду он был приспособлен не больше, чем к духовной деятельности, и он прекрасно понимал это. К тому же он знал, что не смог бы стать "хорошим товарищем для мальчиков" {28}. Это с одной точки зрения. С другой же, было ясно, что он кидается в разврат и пьянство, побуждаемый поисками совершенного друга и приходя в уныние, когда очередной партнер оказывался далеко не совершенным. Теоретически Херд и Хаксли считали себя терпимыми, но такое поведение приводило их в отчаяние. Они на самом деле заботились о своем друге, и Херд даже драматизировал положение, считая, что его бывший ученик скатывается в атеизм. Он даже говорил Ишервуду о том, что "нечто" подкрадывается к тому и стремится овладеть им. (Вспомним ужасное предупреждение Уэджвуда о Черных Силах, преследовавших Кришнамурти.) В конце концов проблемы Ишервуда разрешились не религией, а более типичным для него знакомством с восемнадцатилетним Доном Бакарди, что случилось весной 1953 г. Скоро они стали любовниками. Всю жизнь Ишервуд устремлялся к фигуре отца, от Одена до Бога, а теперь настал черед ему самому играть роль родителя. И эта новая роль впервые привнесла некоторый порядок в его жизнь {29}.