В первый раз в жизни ему приходилось отвечать на просьбу отказом, да ведь и просьба же была какова!

- По крайней мере,- продолжал встревоженным голосом Владимир Сергеич, поймав его за руку,- вы уж сделайте одолжение, никому не говорите о том, что я вам сказал, я вас покор-нейше прошу об этом.

- Это я могу, это я могу,- поспешно возразил Иван Ильич,-а то не могу, воля ваша, решительно не в состоянии.

- Ну хорошо, хорошо,- промолвил Владимир Сергеич,- но не забудьте, я надеюсь на вашу скромность... Я объявлю завтра этому господину,- пробормотал он про себя с досадой,- что я не мог найти секунданта, пусть он сам распорядится как знает, я здесь человек чужой. И черт меня дернул обратиться к этому господину! Да что же было делать?

Владимиру Сергеичу было очень и очень не по себе. Между тем бал продолжался. Владимир Сергеич весьма бы желал уехать тотчас, но до конца мазурки нечего было думать об отъезде. Как дать восторжествовать противнику? К несчастью Владимира Сергеича, танцами распоряжался один молодой развязный господин, с длинными волосами и впалой грудью, по которой, в виде маленького водопада, извивался черный атласный галстук, проколотый огромной золотой булавкой. Молодой этот господин слыл по всей губернии за человека, до тонкости изучившего все обычаи и уставы высшего света, хотя он в Петербурге прожил всего шесть месяцев и выше домов коллежского советника Сандараки и зятя его статского советника Костандараки проникнуть не успел. На всех балах танцами распоряжался он, подавал музыкантам знак хлопаньем в ладоши, посреди воя труб и визга скрипок кричал: "En avant deux"1, или: "Grande chaine!"2, или: "A vous, mademoiselle!"3, и то и дело летал, стремительно скользя и шаркая, по зале, весь бледный и в поту. Мазурку он никогда раньше полуночи не начинал. "И это милость,- говорил он,- я бы вас в Петербурге до двух часов проморил". Длинен показался этот бал Владимиру Сергеичу. Он бродил, как тень, из залы в гостиную, изредка обмениваясь холодными взглядами с своим соперником, не пропускавшим ни одного танца, попросил было Марью Павловну на кадриль, но она уже была приглашена,- и раза два перекинулся словами с заботливым хозяином, которого, казалось, беспокоила скука, написанная на лице нового гостя. Наконец загремела желанная мазурка. Владимир Сергеич отыскал свою даму, принес два стула и сел с ней в последних парах, почти напротив Стельчинского.

В первую пару сел, как оно и следовало ожидать, молодой человек, распорядитель. С каким лицом он начал мазурку, как поволок за собой свою даму, как ударял притом ножкой в пол и вздергивал головой - описать все это едва ли не выше пера человеческого.

-А вы, мосье Астахов, мне кажется, скучаете?-начала Надежда Алексеевна, внезапно обратясь к Владимиру Сергеичу.

- Я? Нисколько. Почему вам это кажется?

- Да так, по выражению вашего лица... Вы, с тех пор как приехали, ни разу не усмехнулись. Я этого от вас не ожидала. Вам, господам положительным людям, нейдет дичиться и хмуриться a la Byron 4. Предоставьте это сочинителям.

- Я замечаю, Надежда Алексеевна, что вы часто называете меня положительным человеком, как бы в насмешку. Вы, должно быть, считаете меня холоднейшим и благоразумнейшим существом, не способным ни на что такое... А знаете ли, что я вам доложу: положительному человеку часто бывает очень нелегко на сердце, но он не считает нужным выказывать перед другими, что у него там, внутри, происходит, он предпочитает молчать.

- Что вы хотите сказать этим? - спросила Надежда Алексеевна, окинув его взором.

- Ничего-с,- возразил с притворным равнодушием Владимир Сергеич и принял таинственный вид.

- Однако?

- Право, ничего... Когда-нибудь узнаете, после. Надежда Алексеевна хотела было продолжать свои расспросы, но в это мгновенье девица, хозяйская дочь, подвела к ней Стельчинского и другого кавалера в синих очках.

- Жизнь или смерть? - спросила она ее по-французски.

'Двое вперед! (франц.)

2 Большая цепь! {франц.)

s Ваша очередь, мадемуазель! {франц.)

- По-байроновски (франц.).

- Жизнь! - воскликнула Надежда Алексеевна, - я не хочу еще смерти.

Стельчинский наклонился; она пошла с ним.

Кавалер в синих очках, назвавшийся смертью, пошел с хозяйской. дочерью. Оба имени были придуманы Стельчинским.

- Скажите, пожалуйста, кто этот господин Стельчинский?- спросил Владимир Сергеич Надежду Алексеевну, как только та возвратилась на свое место.

- Он у губернатора служит, очень любезный молодой человек. Он не здешний. Немножко фат, но это у них всех в крови. Я надеюсь, вы никаких с ним не имели объяснений по поводу мазурки?

- Никаких, помилуйте,- возразил с маленькой запинкой Владимир Сергеич.

- Я такая забывчивая! Вы не можете себе представить!

- Я должен радоваться вашей забывчивости: она доставила мне удовольствие танцевать сегодня с вами.

Надежда Алексеевна посмотрела на него, слегка прищурясь.

- В самом деле? Вам приятно танцевать со мною? Владимир Сергеич отвечал ей комплиментом. Понемногу он разговорился. Надежда Алексеевна была очень мила всегда и особенно в тот вечер; Владимиру Сергеичу она показалась прелестной. Мысль о завтрашнем поединке, раздражая его нервы, придавала блеск и оживление его речам; под влиянием ее он позволил себе небольшие преувеличения в выражении чувств своих... "Куда ни шло!" -думал он. Во всех словах его, в подавленных вздохах, в омрачавшихся внезапно взорах проступало что-то таинственное, невольно грустное, что-то изящно-безнадежное. Он наконец доболтался до того, что уже начал рассуждать о любви, о женщинах, о своем будущем, о том, как он понимает счастье и чего требует от судьбы... Он изъяснялся иносказательно, намеками. Накануне возможной смерти Владимир Сергеич кокетничал с Надеждой Алексеевной.

Она слушала его внимательно, посмеивалась, качала головой, то спорила с ним, то притворялась недоверчивой... Разговор, часто прерываемый подходившими кавалерами и дамами, принял под конец направление несколько странное... Владимир Сергеич стал уже расспрашивать Надежду Алексеевну о ней самой, об ее характере, об ее симпатиях... Она сперва отшучивалась, потом вдруг, совершенно неожиданно для Владимира Сергеича, спросила его, когда он едет.

- Куда? - проговорил он с изумлением.

- К себе домой.

- В Сасово?

- Нет, домой, в вашу деревню, за сто верст отсюда. Владимир Сергеич опустил глаза.

- Хотелось бы поскорей,-промолвил он с озабоченным лицом.-Думаю завтра... если только жив буду. Ведь у меня дела! Но почему вам вдруг вздумалось спросить меня об этом?

- Так! - возразила Надежда Алексеевна.

- Однако какая причина?

- Так! - повторила она.- Меня удивляет любопытство человека, который едет завтра, а сегодня желает узнать мои характер...

- Но позвольте...- начал было Владимир Сергеич...

- Ах, вот кстати... прочтите,-со смехом перебила его Надежда Алексеевна, протягивая ему билет с конфетки, которую она только что взяла с соседнего столика, а сама поднялась навстречу Марье Павловне, остановившейся перед ней вместе с другой дамой.

Марья Павловна танцевала с Петром Алексеичем. Лицо ее покрылось румянцем, разгорелось, но не повеселело.

Владимир Сергеич взглянул на билет - на нем плохими французскими букавами было напечатано:

Qui me ne'glige, me perd1:.

Он поднял глаза и встретил взор Стельчинского, устремленный прямо на него. Владимир Сергеич усмехнулся принужденно, облокотился на спинку стула и положил ногу на ногу. "Вот, мол, тебе!"

Пламенный артиллерист примчал Надежду Алексеевну к ее стулу, лихо повертелся с ней пред ним, поклонился, звякнул шпорами и ушел. Она села.

-Позвольте узнать,-начал с расстановкой Владимир Сергеич,- как мне понять этот билет...

- А что бишь на нем стояло,- проговорила Надежда Алексеевна.-Ах, да! Qui me neglige, me perd. Что ж! это прекрасное житейское правило, которое на каждом шагу может пригодиться. Для того чтоб успеть в чем бы то ни было, не нужно ничем пренебрегать... Должно добиваться всего: может быть, хоть что-нибудь достанется. Но мне смешно, я... я вам, практическому человеку, толкую о житейских правилах...