А оно бестрепетно и строго

держит нас в гербарии разлуки.

ОЖИДАНИЕ

На кончиках беспомощных ножей,

На корке свежей ярославской булки.

На матрицах безликих этажей,

во тьме слепых и узких переулков

Раздался шаг - и воздух просветлел.

И формула "КОГДА" легла в пространство.

Раздался шаг - и круглый миг сгорел

во глубине невидимого царства.

Раздался шаг - и лик твой проступил

сквозь ночь, луну и сквозь морозный воздух.

Раздался шаг - и ты заполонил

снежинки и рябиновые грозди.

Ты воплотился в свете фонарей,

согрел своим присутствием трехмерность.

Застыла я у павших ниц дверей

и сохраняла звуку шага верность.

Да. Время было муторным вчера

и медленно сочилось в полость сердца.

Но мерный шаг на плоскости двора

стал равен воскрешающему скерцо!

* * *

Переступив порог кубического гроба

я попадаю в пасть безумной хищной ночи.

Она меня глотает.

Я лечу,

И попадаю прямо в поднебесье,

Где звезды, задрожав, упали из созвездий

и новое сложили - облик Твой.

Да. Я тебя люблю. Как и до новой эры.

Да. Я тебя люблю как прежде. Как тогда.

Но мы не можем слить дыхания в одно.

Но мы не можем крыльями обняться,

поймать одну и ту же Божью искру,

войти в одну и ту же реку дважды.

И если где-то во вселенной вспыхнет встреча

и ты возьмешь меня в свои объятья

то это будешь уже не ты.

И если где-то во вселенной вспыхнет встреча

и я в беспамятстве тебе отдамся

то это буду уже не я...

* * *

Когда закат о холм разбил очки во мгле,

заплакал Гелиос чернильными слезами,

останки праздника остыли на столе

хранимы за полдень сгоревшими свечами.

Лишенный девственности торт насквозь усох,

салат жестоко искалечен злобной вилкой

и хвост селедки грустно смотрит на восток,

где лоно пепельницы мнится лесопилкой.

Измеряно вино и рюмки прячут взгляд

от пряных запахов куска свиного сала,

печально косточки скрещенные дрожат

под гордым черепом допитого бокала.

И на колени встав сожженья просит стол

все то, что на столе - в периоде распада,

как свежий лед блестит рассыпанная соль

и мухи мрут в кровавых лужах маринада.

А ты давно ушел, отвесив поцелуй

фальшивый и пустой, как звук мешка в подвале.

И холод бьет меня. Но шепчет: Не горюй!

скелет минтая, бодро скрючившись на сале.

* * *

Лето выпито мрачной долиной дремучих дубов

и сгущенное солнце расплескалось в округе.

Для чего вам дана нежнокрылая птица-любовь

в назиданье потомкам или просто от скуки?

Время навзничь упало, споткнувшись о траурный марш,

сочиненный моралью для височного нерва,

и лежит поперек, заслоняя счастливый мираж:

вы и волны и в море серебрится Венера.

Вам вовеки туда не пройти. Вы привыкли давно

выверять каждый шаг, каждый вздох транспортиром.

Длится жизнь, как немое сукно

и закончится чаем в надземелье квартирном.

А любовь заболела: не ест, не поет и не спит,

превращается в чучело, смотрит стеклянно.

В вас под зиму забрезжит неясная совесть и стыд.

Вы поставите павшей обелиск деревянный.

ПЕСНЬ О ПОДЪЕЗДЕ

Мороз - любитель стройных женских ног

лизнул мои синеющие икры

и адски-знойным холодом припек

лицо, в глазах остуживая искры.

Я, маленькая девочка страны,

одна в бездонном вихре постпомойки

стою у облупившейся стены

провинциально-каменной постройки.

А мимо - люди, лошади и псы

с голодными и дикими глазами,

бегут, роняя слюни и часы

и исчезают там, за облаками.

Летят, взрываясь, палки колбасы,

консервы, яйца, соль и помидоры.

Бегущие - то падают в кусты,

то на глаза натягивают шоры.

Пикируют, свистя как кирпичи,

с небес слова, пропитанные ложью

И черепа ломают, хоть кричи,

хоть падай, хоть ползи по бездорожью.

Закладывая в воздухе вираж,

пплывут куда-то памятники в небе

и создают под солнцем ералаш,

о звезды лбами стукаясь нелепо.

Бродячая собака января

без денег, без любви, в осенней куртке

я из подъезда выскочила зря

здесь не найти ни счастья, ни окурка.

Придется возвратиться мне в подъезд

там тихо и тепло - в саду отчизны,

в его углах полно свободных мест,

а скверный запах - лишь издержка жизни.

Там веет неземной святой тоской

под белыми кривыми потолками

и звонко разбивается покой

под околореальными шагами.

Там можно безнаказанно курить

и спать, прижавшись к теплой батарее.

Я там живу, когда мне негде жить,

захлопнув поплотней входные двери.

* * *

У свечи неплотным полукругом

мы сидели молча на диване.

Огонек на нас навеял скуку

амплитудой нервных колебаний.

Мы хотели вспомнить прошлогодность.

Но вошла к нам в комнату без стука,

воплощая немощь и негодность,

в рваном пиджаке судьба-старуха.

Поднесла большой кусок свободы

на тарелке с маркой общепита

и куда-то канула - в природу

или в глубину палеолита.

Мы сказать "спасибо" не успели,

разделили лакомство на части

и в одно мгновенье жадно съели,

опьянев от сладости и счастья.

И могучий голос в нас проснулся:

стало душно в рамках штамп-свободы.

Мы молили бабку к нам вернуться,

но она пропала, словно в воду.

Только мы надежды не теряем:

может, принесет еще немного.

Подождем, потерпим, поскучаем

и поищем крошек у порога.

* * *

Объемная чугунная труба

обтянутая кожей человека,

в нейлоновом кудрявом парике

с пластмассовыми серыми глазами

бежит, не расправляя складок лба

по вектору бесспорного успеха

с огромной диссертацией в руке,

с настроенными по ветру ушами.

Несет в себе чугунная труба

теорию улучшенной эпохи,

программу изменения времен

на базе исторических законов,

селекцию молочного клопа

по опыту ученейшей Солохи

на благо слаборазвитых племен

и недовольных жизнью компаньонов.

Похлопала трубу я по спине.

Похлопала с любовью, но не смело.

Раздался гул по всей родной стране

в трубе программа действий загудела.

ОЗЕЛЕНЕНИЕ ГОРОДА

Трепещут на ветру штаны

идут небритые сыны

озеленять сады и скверы

на благо матушки-страны.

От посягательств сатаны

хранят их милиционеры.

Вокруг стоит сплошной туман.

Сыны копают котлован,

ростки втыкают вверх корнями

и за получкой едут в банк

и выпивают спирта жбан

и заедают сухарями.

А через год здесь всходит вдруг

канализационный люк

и зеленеет, плесневея.

Не покладая сильных рук

печальный слесарь чистит люк,

с похмелья густо зеленея.

* * *

Вот стул. Нигде не числится рабом.

Стоит, свободно растопырив ножки,

сверкая гнутоклееным ребром,

гордясь сиденьем из воловьей кожи.

Он за свободу пламенный борец.

Он делегат от группы дуболомов

на тридцать энный съезд в большой дворец

с докладом о вреде сырой соломы.

Он создает древесный комитет

по выпуску осинового хлеба,

храня на всякий случай партбилет

в подкладке за обивкой, где-то слева.

Он возглавляет мебельный профком,

он член союза стульев-демократов.

И бойся угостить его пинком

иль осквернить неблагородным задом!

* * *

Мне сказали, что квадрат

это сумчатый примат.

У него четыре ножки