- Ну, дохлые, чего же их мыть?.. - сказала Женя.

Но Аня так посмотрела на неё, что Женя, поперхнувшись на слове, подобрала поскорее вымытых утят и побежала с ними в палатку, где хлопотали Дина с Лидой.

Они тотчас же уложили принесённых утят в постель, заботливо прикрыли простыней, а сверху - одеялом, оставив только кончики жёлтых клювов, чтобы дышать.

Палатка походила на лазарет. Широкий топчан и раскладушки - всё было занято "больными". Женя очень удивилась, когда услышала из-под одеяла хриплый, жалобный писк.

- Смотри-ка, оживают!

- А ты как думала? - торжествующе спросила Лида. - Утёнку первое дело отогреться. Давай неси остальных. Мы их сейчас всех выходим.

Женя, уходя, обвела взглядом палатку: "Беспорядок-то какой несусветный! И простыни, и наволочки, и одеяла - всё в грязи. Вот бы деда сейчас сюда!.."

ВРАГИ ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ

Кряка покрылась пером раньше других утят. Она стала совсем взрослой уткой, жирной и надменной. Впрочем, это не мешало ей успешно ловить лягушек, до которых она была большой охотницей. Ловила она их ловко, с ходу. Поднимая голову, подбрасывала добычу, перехватывала поудобнее и глотала. Менее ловкие её подруги подплывали, завистливо посматривали. Более смелые даже пытались схватить за ножку. Кряка сердилась. Наскоро проглотив, она догоняла смельчака и отпускала такого тумака по затылку, что бедная утка, прячась, залезала в самую середину стада.

Недобрая слава распространилась среди лягушек о Крякиной шайке. Едва они услышат шелест камышей и увидят уток с хохолками, как тут же, тревожно крикнув, прячутся куда попало. Кто ныряет поглубже и закапывается в тину, кто залезает в траву и сидит не дыша и не шевелясь. Но Кряку обмануть трудно. Нырнув, она быстро-быстро тычет носом в каждую подозрительную кочку и уж обязательно выгонит лягушку. Тут ей и конец. Схватит Кряка беднягу, вынырнет и проглотит с аппетитом.

Не стало житья лягушкам. Просто носа высунуть невозможно. Собрали они свои пожитки и перебрались в более глухие и отдалённые места. Не слышно здесь кряканья, не слышно подозрительного шелеста. Только птичка кричит небольшая, величиной с дрозда: "Карась-карась! Линь-линь-линь! Скребу-скребу! Ем-ем-ем!.."

Да камыши вверху - самые макушки - кланяются от ветра, перешёптываются. А внизу тихо, даже вода не плеснёт. Лишь стрекозы целлофановыми крыльями: "Ширрр!

Ширрр!"

Лягушкам любопытно. Там, где они жили, стрекоз подобных не было: громадных, с четырьмя прозрачными крыльями. Если одну такую проглотить, целый день можно сытой быть.

"Крррасота! Крррасота!" - сказала одна молодая лягушка и вылезла на кучу плавающего мусора, спряталась под длинным камышовым листом.

А в это время на неё из-под зелёной плесени вылупились испуганные глаза.

"Дуррра! Дуррра! - проквакала старая местная лягушка. - Берррегись! Берррегись!"

- и только:

бульк! - пропала.

А стрекоза - вот она рядом: "Ширрр! Ширрр!" - опустится до воды, повернёт глазастую голову - рраз! - и схватит комарика. Рраз! - и схватит другого.

"Здорррово! Здорррово!" - У молодой лягушки даже слюнки потекли. Подобрала она под себя длинные, упругие ноги с изящными, тонкими пальчиками, сжалась вся, как пружина, подкараулила самую толстую, самую жирную стрекозу - и хлоп! Привстала мгновенно, разинула рот - цап стрекозу языком. Готово - проглотила. Только крылья не уместились, торчат сбоку, мешают.

Лягушка присела на задние лапки, а передними стала поправлять, чтобы проглотить получше. И тут глаза её встретились с двумя колючими точечками. Смотрят точечки, сверлят, мороз по коже пускают. Стало лягушке не по себе. Хотела прыгнуть, да не тут-то было. Ноги, словно чужие, не слушаются. А колючие точечки всё ближе, ближе, и иногда между ними раздвоенный язычок, мелькнёт. Страшно так...

Задрожала молодая лягушка, закричала жалобно:

"Брра-атцы! Бррра-атцы!.."

Шепчут камыши, светит солнце, и от него вокруг золотые пятна. И камыш золотой, и вода изумрудная, а вверху, по голубому небу, облачка белые плывут и, расправив крылья, летит цапля. Так хорошо жить! Так не хочется умирать!..

А две точечки ближе, ближе. И язык раздвоенный, и над водой приплюснутая голова.

Тонкая шея чертит по воде волнистую линию, тащит за собой длинное, извивающееся тело...

Ужас сковал лягушку, с места не может двинуться. Смотрит в страшные точечки безумными глазами:

"Бррра-атцы! Бррра..."

Юра сказал шёпотом:

- Змея лягушку схватила...

И опять всё тихо. От лодки, если чуть шевельнёшься, бегут по воде мелкие волны, морщат изумрудную гладь, колышут поплавки. Серёжа ворчит еле слышно:

- Да ладно тебе вертеться! Крутится и крутится!..

Петя Телегин виновато моргает. Рыбалка - это дело такое: тут нужна тишина, осторожность. Сазан - рыба хитрая: насадил червя не так - не возьмёт, чуть шумнул - уйдёт, и не жди. Хоть целый день сиди - не клюнет.

Лодка притулилась боком к камышам. Перед ней небольшое - метров пять шириной - пространство воды. Дальше зелёные дебри. Кривые удилища замерли насторожённо. В лодке, нет-нет, забьётся, заплещет рыба. Юра косит глазом, сравнивает, чей же сазан больше. Ну конечно, Серёжкин. Он мастак. К нему рыба так и идёт. Вот и сейчас его пробочный поплавок дрогнул чуть-чуть и поплыл осторожно.

Серёжа весь внимание. Подался вперёд, глаза горят, рука насторожённо держит удилище. А поплавок ползёт, ползёт потихонечку.

- Голавль! - шепчет Юра. - Тяни! Серёжа дёрнул, подсек. Толстая жилка натянулась, как струна, зазвенела, побежала вправо:

"Вжжж-жик!" Влево: "Вжжж-жик!"

- Помори его! Помори!..

Петя с Юрой побледнели, замерли, в глазах искорки зависти: "Везёт же этому Овсиенке! Уже четвёртого тащит, и всё большого, а у них - тарань да окуньки, только у Юры сазан крупный..."

Серёжа откинулся, округлив глаза, держит: не тянет и не отпускает. Ореховое удилище дрожит, согнулось в дугу, вот-вот сломается. По воде волны от лодки и белые бурунчики от лески: "Вжжж-жик! Вжжж-жик!"

...У Кряки улов в этот день был совсем никудышный. Пяток лягушат только-то и всего. Куда они все подевались? Как в воду канули.

Плывёт Кряка изо всех сил. Где-то, вон там, в камышах, ей почудился голос лягушки: "Крррасота! Крррасота!.."

Плывёт Кряка, за Крякой - её свита, за свитой - остальные утки. Вытянулись белой дорожкой на целый километр. Дина хватилась, но поздно: голова стада в камышах, хвост в открытом лимане. Надо скорее ехать наперерез. Если сзади подойти, перервётся лента, и те, кто уплыл вперёд, могут потеряться.

Кряка плывёт по узкой тропинке. Слева и справа, пронизанная солнцем, зелёная стена, и рядом, ловко прыгая с камышинки на камышинку, дроздовидная камышовка выводит скрипучим голосом: "Карась-карась! Линь-линь-линь!.."

А впереди лягушка: "Здорррово! Здорррово!.."

Летают мошки, шуршат стрекозы, прихотливо вьётся водяная тропинка, и где-то совсем близко:

"Бррра-атцы! Бррра-атцы!.."

Тропинка оборвалась, камыш раздвинулся, и Кряка выплыла на чистое, покрытое кувшинками пространство. Ага, вот где лягушки. Хлоп! Кряка ловко уцепила лягушонка, подбросила его кверху, проглотила. А вон второй. Нырнула за ним, догнала, схватила за ножку, вытащила наружу, но проглотить не успела, кто-то щёлкнул клювом возле самого уха - и нет лягушонка!

Хотела было Кряка наказать нахала, да вдруг увидела - в воде, под обломанной камышинкой, бул-тыхается лягушка. Дрыгает задними ногами, поблёскивает животом.

Кряка только - раз! - схватила и принялась торопливо заглатывать.

...Вытащил Серёжа голавля, плюхнул в лодку.

- Ого, какой здоровый! - потрогал пальцем упругое тело, засмеялся. Пятый!

Юра с Петей отвернулись от зависти. Хотя чего тут завидовать? Рыба-то в общий котёл пойдёт! Даже девочкам отвезут, как в тот раз. Но всё равно завидно.

Вытащили скорее свои удочки, обновили наживку, закинули.