Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Прекрасная леди! Да они до ста лет мяукать готовы. Концертик...

Не глядя на аккомпаниатора, певица улыбнулась публике и проговорила в микрофон:

- Друзья мои, случилась ошибка, которую я сейчас хочу исправить. Собираясь выступать сегодня тут перед вами, я обманула и вас, и своих уважаемых коллег. Я не могу исполнить песенку Элизы. Это чудесная песенка, но, увы, - певица развела руками, - песенка эта мне не по возрасту и не по голосу... "Пришла моя пора", - поется там, а моя пора...

- Хы!-раздался в публике чей-то глупый хмык и, как в смоле, завяз в наступившей мертвой тишине.

- Простите меня, товарищи,-она глубоко поклонилась публике. - И вы, Сеня, и вы...

Мужчины, глянув на нее, как на помешанную, молчком двинулись со сцены. Певица последовала было за ними, но тут же остановилась и, секунду поколебавшись, вернулась к рампе. Она обвела взглядом немые скамьи и опять улыбнулась:

- Кончилась моя артистическая карьера. Слава богу, сегодня я это поняла. А уж коли вышла я сегодня перед вами на сцену, - проговорила она задорно,-коли так, смотрите! Оп-ля!

И она, как была - в длинном концертном платье и в туфлях, - крутанула заднее сальто, настолько стремительное, что лишь на миг обнажились перед онемевшими от изумления зрителями стройные ноги. Брызнули в стороны сбитые при приземлении каблуки.

Нелли Белик сделала публике реверанс, сбросила изувеченные туфли и, вихрем промчавшись через сцену, исчезла в дверях артистической.

И ревом взорвалась тишина, восторженным общим ревом, неслыханным шквалом аплодисментов. Все, кто тут был: и усидчивые любители концертов, и случайные шатуны вроде нашей троицы, и группа студентов с волейбольным мячом, и курсанты в отутюженных мундирах, и девочки-школьницы, иногородние туристки-словом, все неистово кричали, колотя в ладоши. А некий дядя с капустным кочаном под мышкой по этому кочану колотил и кричал: "Ура-а-а!"

- Вот что я могу, ребята,-с непонятной гордостью сказал Соловцев. Теперь у нее псе будет в порядке. Иван Семенович Кошкин говорил мне, что именно с того дня, с Пушкина, Геннадий Павлович впервые серьезно почувствовал сердце.

Во всяком случае, с тех пор он постоянно носил с собой валидол: нет-нет да и сунет под язык таблетку... Неприятно это ему было, непривычно. "Он ведь мне что говорил? Знал, говорит, что сердце слева, а печень справа, а почки где-то сзади. А тут...

А в Пушкине чем кончилось, спрашиваете?

Да ничем особенным. И в ресторане он посидел с Паклиными. Чудесные, между прочим, люди! Они Геннадия Павловича и хоронили".

Глава 5

Упавший костыль

Сереньким дождливым утром, слишком холодным для середины августа, из крайней парадной дома восемь по Орбитальной вышел человек в кожаной кепке, в кожанке и свитере.

Две старухи, коротающие досуг на скамейке под бетонным козырьком парадной, и молодая женщина с детской коляской, спасающаяся здесь от дождя, разом глянули на вышедшего. Женщина отвела глаза, уставилась на носки своих сапожек, усиленно закачала коляску. Старухи же продолжали смотреть.

- Доброе утро, - поздоровался мужчина, глянув на скамейку.

- Здрасьте! Доброе утро!-вразнобой и с опозданием, уже в спину ему проговорили женщины.

- Ишь, как скрутило человека, - жалостливо сказала одна из старух, провожая его глазами. - И не узнать. Такой ведь мужчина был молодой да ладный. Как приехал, помню, сундучище из такси на плече нес. Томка-то, жена его, кричит: надорвешься, мол! А он: давай, говорит, и тебя заодно прихвачу! Смеется. .. Такой человек хороший, такой уважительный!

- Пьянка все эта распроклятая! Вот хоть и зять мой. Сережка... начала было вторая старуха.

- А поди ты со своим зятем, Григорьевна! Сравнила! Сережка твой дурак дураком и зверь зверем. И никакого он здоровья не потерял, хоть и трескает кажин день. А Томкиного-то я ни разу с бутылкой не видела. Так-то.

- Болен он, видно. Серьезное что-то,вздохнув, сказала молодая мать.-Болен, а приглядеть некому.

- То-то и есть, что некому!-сурово глянув на нее, подтвердила старуха.-Томка его в Африке прохлаждается, а он небось сохнет по ней. И что ж это нынче с бабами поделалось, господи ты боже мой! Ну мыслимое ли дело: от живого мужа-да за границу! А ведь такой хороший человек!

- Хороший человек! - дружно подтвердили и вторая старуха, и молодая мать.

...Геннадий Павлович шел через пустырь, воочию представляя себе этот скамеечный разговор. Он усмехнулся невесело. "Все правильно,-подумал он,-как же им меня не жалеть?"

Кто-либо из встречавших Соловцева месяц назад не узнал бы в нем, теперешнем, прежнего Геннадия Павловича-так разительно изменили его последние недели... Под глазами залегли синяки, запали виски и щеки, побелели, обескровясь, губы. Он привык к постоянной боли в груди, вот только к одышке и холодному липкому поту не мог привыкнуть.

"Все правильно,-думал он, прибавив шагу, - все правильно. Долг свой ты исполнил, факт. Теперь с Семенычем разобраться, а то он в больнице совсем завял. Как он еще позвонить мне решился? А хитер старик: голос бодренький, острит, посмеивается, и все-то у него там хорошо, распрекрасно, и не вздумайте, мол, приходить, а то обижусь, рассоримся всерьез".

Геннадий Павлович привычно огладил сердце. Под ладонью прошуршала бумага. Там, в кармане кожанки, лежало только что вынутое из почтового ящика Томкино письмо. Томка моя, Томка... Увидеться бы! А вот и трамвай.

Геннадий Павлович протиснулся на заднюю площадку и расслабился, приготовившись к долгому пути в противоположный район города.

Коротая дорогу, он стал вспоминать по дням последний месяц, с того переломного, этапного в своей жизни дня, с поездки в Пушкин, когда он со всей ясностью осознал свое призвание, свое Дело, свою обязанность на земле. Ради этого стоило тратить сердце.

Он понимал, что вряд ли протянет долго,слишком уж очевидны симптомы. Что ж, - тогда вместе с ним исчезнет и это его свойство.

Исчезнет, как и появилось: ниоткуда и в никуда. Он знал, что делает, что его ждет.

Геннадий Павлович добрался до больницы, отметился в регистратуре, раздобыл халат и направился через вестибюль к лестнице. Хирургия помещалась на третьем этаже.

- Геннадий Павлович,дорогой!

По каменным шашкам вестибюля, призывно маша рукой, весело спешил к нему Иван Семенович.

- Здесь я, здесь! Здравствуйте, Геннадий Павлович!

- Здравствуйте, Иван Семенович.

Пожимая руку Кошкина, Геннадий Павлович испытующе оглядывал его. Что ж, внешне вполне прилично: выбрит, бодр, улыбается жизнерадостно.

- Что ж вы не позвонили мне сразу, как в больницу попали? Ай-ай, коллега, забыли про уговор? - попенял ему Соловцев. - И почему вы тут, а не в палате?

- А надоело мне, Геннадий!-весело заговорил Кошкин. - Полна палата симулянтов: с утра смехи-шуточки, анекдотики. В козла режутся, радио гремит. Ни у единого человека ничего серьезного, а коечки пролеживают.

- Ну уж,-усомнился Соловцев,-так-таки все симулянты?

- Симулянты отчаянные, аки аз, грешный, - тарахтел Кошкин, искательно заглядывая в лицо Геннадия Павловича.-Прекраснейшим образом внизу поговорим...

Они встали у крайнего окна.

- Эк вас подвело, милый вы мой, - в голосе Кошкина неуправляемо зазвучали тоскливые ноты.-И если вы хоть немного со мной, дурнем старым, считаетесь, обещайте мне проверить сердце, а? Обещаете? Дайте слово!

- Проверюсь я, проверюсь, Иван Семенович, - улыбнулся старику Соловцев. - Я и сам собирался в ближайшее время. Мы еще потрудимся с вами во славу зелени, а?

- Еще как потрудимся!-восторженно подхватил Кошкин.-А мне тут симулянты мои анекдотец рассказали... Вы что, Геннадий?-прервался он, перехватив взгляд Соловцева.-Это наша Машенька-хромашенька. Гоняла на мотоцикле и ногу слегка повредила. Пустяковая травма.

Невысокая белокурая девушка, прелестная даже в безликой больничной байке, сноровисто переставляя костыли, скачками двигалась через вестибюль к лестнице. Правая нога ее, в гипсовом коконе выше колена, была слегка согнута. Девушка улыбалась чему-то своему.

10
{"b":"124402","o":1}