- Вопросы есть. Два. Но мне было бы проще с тобой разговаривать, если бы ты снял с меня браслетки, - запустил я пробный шар.

- Повернись, - приказал он и отщелкнул наручники. - Только потом держи их в руках за спиной для полной видимости.

Я растер запястья и запустил следующий шар:

- Ты не мог бы в знак доверия дать мне подержать твой "калаш"?

- Держи.

Я еле успел поймать брошенный автомат. Заряжен. Полный рожок. И патроны не холостые. Я вернул "калаш" пирату и задал первый вопрос:

- Зачем устраивать захват твоих парней, если они с тобой заодно?

- Затем, что объяснять им все - сутки уйдут. И не умею я объяснять.

- Но кое-что тебе объяснить придется. Это второй вопрос. Главный. Почему ты принял это решение?

Хмурое лицо пирата посмурнело еще больше.

- Ладно, - шумно вздохнув, сказал он. - Попробую. Когда вас раздевали, я видел спину твоего парня. Чернявого.

- Боцмана, - подсказал я.

- Пусть Боцмана. А теперь смотри. - Он расстегнул широкий офицерский ремень, выпростал из-под него форменку и повернулся ко мне спиной: Задирай.

Я задрал.

- Ясно? - спросил он.

- Ясно, - сказал я.

Он привел одежду в порядок, долго молчал, глядя, как ветер рябит холодную гладь полноводной реки, величественной в своей несуетности.

Как Стикс.

Потом добавил:

- Скажу еще. Я смотрел пленку с допросами. Одно место смотрел два раза. С допросом доктора. Он сказал: "Нас всех убили на той войне". Так вот, меня тоже убили на той войне. Не на вашей, а на моей. В Афгане. Мы свои. А своих я убивать не дам. Все. Подъем. Давай работать.

Работу мы сделали быстро, не отходя от берега. Рассудили, что нет резона усложнять дело и нырять в ледяную воду. Мужики были жилистые и верткие, как пантеры. Но на нашей стороне был эффект неожиданности и преимущества молодости. И форма, понятно, у нас была получше.

В разработанный Сивоплясом план Док внес коррективы. Мы обрядили "черных" в наши камуфляжки, а сами надели их униформу. Была откорректирована и роль Сивопляса. Когда троих его парней умотали линями и уложили в кубрике, его самого, тоже связанного и с кляпом из грязной тряпки во рту, вытащили на берег и отволокли под навес. Он мычал и бился, как уссурийский тигр, спеленутый сетью ловцов. Укоризненный взгляд его прожигал мне сердце раскаленным железом, каким были изукрашены спина Боцмана и спина Сивопляса. И я чувствовал, что, если не удастся убедить его в правильности того, что мы делаем, этот взгляд до конца жизни будет преследовать меня в бессонницу, а потом будет предъявлен мне первым номером в списке моих грехов на Страшном суде.

Катер отплыл, на середине реки заглох. Его подхватило течение и медленно повлекло к востоку. Мы освободили Сивопляса и вернули ему "калаш". Он отплевался и сказал:

- Ну?

- Объясняй, - предложил я Доку.

У Дока, конечно, было много достоинств и среди них попадались даже таланты, но умением жечь глаголом сердца людей природа его обделила. Его объяснения Сивопляс слушал внимательно, но чувствовалось, что все эти дела ему глубоко до фени. Его нисколько не ужаснула апокалипсическая картина будущих локальных войн, в которых с помощью российских штурмовиков народы мира будут превращать друг друга в кровавую лапшу, оставила совершенно равнодушным угроза краха российской экономики, а когда Док упомянул о международном престиже страны, который неминуемо будет подорван, если агентура ЦРУ перехватит "Руслан", Сивопляс перебил:

- Кончай. Барабанишь, как попугай на базаре. Россия, Россия. Что такое Россия?

Док посопел, попыхтел, потом показал на реку, которая все дальше уносила катер, и сказал:

- Вот это и есть Россия. Понял? Сивопляс посмотрел на него как на убогого. И ответил:

- Это река Ингода. А если ты еще хочешь сказать, то лучше молчи.

- Тихо! - вдруг приказал Артист. - Все под навес! Ложись!

Со стороны Потапова донесся гул вертолетного двигателя. Он приближался. Это был хорошо знакомый нам патрульный Ми-28. Он тянул над рекой на высоте метров триста. Потом пошел вниз, чуть клюнул носом и выплюнул одну из шестнадцати ракет "Вихрь". Оставляя белый след, она прошла над водой, и там, где только что был маленький силуэт катера, сверкнуло, вспух и лопнул огненный шар и взметнулся водяной столб.

Сивопляс взревел, как раненый тигр, и рванулся из-под навеса. Боцман успел схватить его за ногу, за другую ногу ухватился Артист, а Док навалился сверху всей своей массой.

Вертолет вышел на второй заход и прошил фарватер из скорострельной 30-миллиметровой пушки 2А42. Еще раз развернулся, облетая на малой высоте окрестности, прогрохотал двигателем над крышей навеса, заложил вираж и отвалил в сторону аэродрома.

Сивопляс поднялся на ноги и машинально отряхнул форменку от сора. Потом сел на краю обрыва, по-восточному скрестив ноги, и начал раскачиваться вперед-назад. Мы расположились по сторонам от него и сидели, молча глядя на хмурую воду сибирской реки Стикс. А что тут можно было сказать?

- Костя Сальников, - негромко проговорил Сивопляс и снова закачался. Потом сказал:

- Младший сержант. Потом сказал:

- Он прикрыл меня во дворце Амина. Потом сказал:

- Гриша Майборода. Младший лейтенант. Мы вместе горели в бэтээре под Урузганом. Потом сказал:

- Никита Петраков. Старший сержант. С ним мы были в плену.

Потом встал и сказал Доку:

- Теперь я понял, что такое Россия. Это и есть Россия. Она такой и останется, если их не остановить. Говори, что делать.

Глава XIV

От одного человека не зависит ничего.

От одного человека зависит все.

Еще на даче в Архангельском генерал-лейтенант Ермаков понял, что стечение обстоятельств поставило его в такое положение, когда только от него, как от одного-единственного солдата на острие захлебнувшейся атаки, зависит исход огромного дела. Дрогнет он, и запнется взвод, вожмется в землю на свинцовом юру рота, залягут, а потом начнут пятиться батальоны, обнажая фланги соседей, вовлекая в губительную воронку отступления полки и дивизии.

Решение, которое принял Ермаков, было инстинктивным, самопроизвольным, как взмах руки и изгиб тела потерявшего равновесие канатоходца. В какой-то момент он даже поразился себе: да не спятил ли я? Но уже заработал его холодный практический ум, анализируя ситуацию, просчитывая варианты. И когда приехал аль-Джаббар с тремя молодыми черноусыми арабами-телохранителями в одинаковых черных костюмах и с одинаковыми черными кейсами, Ермаков уже был готов к разговору.

Но он не стал начинать его на даче. Времени до отлета "Руслана" в Потапово оставалось в обрез, это был хороший повод отложить разговор. В машине тоже вести обсуждение нельзя из-за присутствия арабов, понимавших по-русски и по-английски. На предложение Ермакова изложить дело уже на борту "Руслана" аль-Джаббар немного подумал, легким касанием ладони поправил безукоризненный пробор на иссиня-черных, набриолиненных волосах, повертел массивный золотой перстень на маленьком пухлом пальце и согласился:

- Мы знаем господина Ермакова как очень серьезного человека. Мы не сомневаемся, что наш высокочтимый друг отдает себе полный отчет в своих действиях.

Круглое жирное лицо Джаббара с пышными черными усами излучало доброжелательство, но глаза смотрели холодно, жестко.

Представитель ОПЕК при правительстве России (он же - доверенное лицо могущественного миллиардера бен Ладена) гражданин Саудовской Аравии Мухаммед Хасан аль-Джаббар был очень опытным бизнесменом и хладнокровным человеком. Но и он окаменел, когда узнал, что афганские летчики, которые должны были перегнать истребители из Потапова в Кабул, взяты под наблюдение и вот-вот будут арестованы.

Второе сообщение Ермакова - о том, что прежний способ транспортировки самолетов не может быть использован из-за противодействия неких влиятельных сил в российском руководстве, - стерло последние остатки доброжелательства с его лица.