Уверенная карьера. Очень уверенная. Стартовые условия были, конечно, нерядовые. Все-таки сын генерала. Но это был только начальный импульс, не более того. Фронтовой офицер, преподаватель академии - этого недостаточно, чтобы вывести сына на такую орбиту. Карьера Михаила Ермакова питалась другой энергией. И Нифонтов понимал какой. Ермаков был, несомненно, человеком сильного характера и незаурядных способностей. Но главное - он умел оценивать ситуацию и обращать ее себе на пользу.

В сухой анкетной справке опытный глаз Нифонтова сразу выделил два ключевых момента.

Жена. В девичестве Приходько. Кому-то эта фамилия ничего не говорила. Но Нифонтову говорила. Контр-адмирал Приходько был начальником Главного политического управления Балтийского флота как раз в те годы, когда старший лейтенант Нифонтов начинал службу в военной разведке. Их база была в Кронштадте. При одном упоминании Приходько цепенели местные замполиты, а старшие командиры в бессильной ярости скрипели зубами. И в своей компании не упускали случая позубоскалить над скандальными похождениями его великовозрастной дочери, худой, как цыганская лошадь, и страшной, как первая мировая война, девицы богемной и неравнодушной к молодым офицерам. Она предпочитала моряков, но не обошла вниманием и бравого сухопутного капитана Ермакова. А он, судя по всему, понял, что второго такого шанса у него не будет. И не упустил его.

Может быть, конечно, это была и любовь, чем черт не шутит. Но факт оставался фактом: женитьба на дочери контр-адмирала открыла Ермакову дорогу в Академию Генштаба.

Вторым ключевым моментом был, конечно, Берлин. Нифонтов не знал подробностей службы Ермакова в Западной группе войск, но не сомневался, что именно там он примкнул к команде, обеспечившей дальнейшее движение его карьеры. Это была сильная, спаянная команда во главе с генералом Г., которому суждено было стать самой трагифарсовой фигурой в истории российской армии.

"Дайте мне десантный полк, и я наведу в Грозном порядок за два часа".

"Это самый лучший, понимаешь, министр обороны".

Ермаков был типичным человеком команды. В отличие от одиночек, людей дела, про которых американцы говорят "человек, сделавший сам себя", он принял правила командной игры и четко их выполнял. Он делал то, что полезно команде, потому что в конечном счете это было полезно ему. Так в многодневном велосипедном марафоне гонщики время от времени выходят вперед, принимая на себя силу встречного ветра, а потом возвращаются в плотную группу за спиной лидера.

Одиночка обречен на проигрыш. Команда обречена на победу.

Пока она не превращается в стаю.

"Июнь 1996 года. Уволен с должности начальника главка Минобороны. Основание: личное заявление.

Август 1996 года - заместитель генерального директора компании "Госвооружение".

Январь 1997 года - генеральный директор ЗАО "Феникс".

Июнь 96-го. Нифонтов мог бы сказать точней: между первым и вторым туром президентских выборов. Генерал Лебедь отдал Ельцину восемнадцать процентов голосов своих избирателей - "ключи от Кремля". Взамен потребовал голову Г. И получил. Министр обороны, непотопляемый, как броненосец, был отправлен в отставку под ликование демократической общественности и свободной российской прессы. Вместе с ним вышел в отставку и генерал-лейтенант Ермаков. Это был жест верности своей команде. И он не проиграл. Проиграл Лебедь. Через четыре месяца после второго тура Ельцин снял его с поста секретаря Совета безопасности. Считалось, что он не смог простить генералу своей зависимости от него. Но это было не так. Увольнение Лебедя означало совсем другое: то, что команда экс-министра обороны по-прежнему в силе. И стала еще сильней. Генерал армии Г. был назначен представителем президента в ГК "Госвооружение". Уйдя с открытых публике подмостков, его команда заняла ключевые позиции в важнейшем деле - в торговле оружием. Под ее контролем были огромные финансовые потоки - источник власти.

Демократическая общественность и свободная российская пресса умылись. Но не знали об этом.

Без четверти три. Телефоны молчали. Уличные фонари сквозили в молодой листве тополей.

Нифонтов выключил компьютер и повернулся к полковнику Голубкову:

- О чем. задумался, Константин Дмитриевич? Голубков помедлил с ответом.

- О ребятах. О Пастухе. Представляю, как они сейчас нас матерят.

- Нас? - переспросил Нифонтов. - Думаешь, догадываются?

- Могут. Не дураки. Главное, чтобы не говорили об этом.

- Главное - что не знают, - поправил Нифонтов. - Догадки не в счет. Разговоры и мысли никакими полиграфами и скополаминами из сознания не извлекаются.

- А если просто пытки? - спросил Голубков. - Обыкновенные, физические?

Нифонтов тяжело помолчал, кивнул:

- Я тоже про это думаю. Еще помолчал. Сказал:

- Можно остановить.

Он знал, что ответит полковник Голубков. Но хотел услышать. Ему нужно было подтверждение, что все правильно. Что у них просто не было другого решения. Слишком быстро развивались события. И сейчас его тоже нет.

И услышал:

- Нельзя.

Разговор угас. Снова медленно потянулось время.

В 3.15 Нифонтов проговорил:

- У меня такое ощущение, Константин Дмитриевич, что в этом деле у тебя есть какой-то личный интерес. Я не ошибаюсь?

Голубков хмуро усмехнулся.

- Еще бы нет. Прямой материальный стимул. Если за каждую операцию нам будут давать по звезде...

- Я не о том, - возразил Нифонтов.

- Не знаю, - помедлив, отозвался Голубков. - Может быть. Но точно не знаю. Я уже вторую неделю об этом думаю.

- О чем?

- Ты веришь в случайные совпадения?

- В нашем деле любая случайность выглядит подозрительно.

- Я не о работе. О жизни. Вообще.

- В молодости не верил. Сейчас верю. Каждая случайность всегда прорастает из прошлого. И чем дольше живешь, тем больше этих ростков. Почему ты спросил?

- Включи-ка свою машину, - попросил Голубков.

Нифонтов щелкнул пусковой клавишей, подождал, пока компьютер загрузится, вопросительно посмотрел на Голубкова.

- "Антей", - подсказал тот. - Материалы технической экспертизы.

- Что конкретно?

- Пленку из "черного ящика". Переговоры экипажа.

Пока Нифонтов извлекал из памяти нужный файл, Голубков стоял за его спиной, мял в пальцах незажженную сигарету.

На экране появилась расшифровка магнитозаписи, сделанной в пилотской кабине "Антея" системой оперативного контроля СОК.

Голубков кивнул:

- Дальше. Еще дальше. Немного назад. Стоп. Нифонтов остановил текст. Голубков показал сигаретой:

- Вот.

Нифонтов прочитал:

"2.34. Первый пилот Веденеев: "Встретил однажды друга детства. Еще пацанами вместе голавлей ловили. На Кубани, под Белореченкой. Он и говорит: "У тебя всегда рыба была крупней". А мне казалось, что у него".

Нифонтов непонимающе, снизу, взглянул на сосредоточенное лицо Голубкова:

- И что?

- Лет десять назад, мы только-только в Москву переехали, жена мне говорит: к тебе человек заходил, сказал, что заглянет позже. Какой человек? Не назвался. Ну человек и человек. Часа через полтора - звонок. Открываю. Стоит мужик. В штатском. Моих лет. Улыбается: не узнаешь? А я смотрю и не могу вспомнить. Точно знакомый. Но кто? Он и говорит: "Вовка Стрижик. Теперь узнал?" Боже ты мой, мы не виделись целую вечность! Нашел мой адрес через родню. Его сын служил под Москвой. Приехал проведать. Заодно и меня попросить, чтобы присмотрел. И помог, если что. Первогодку служить, сам понимаешь...

- Ну-ну? - поторопил Нифонтов.

- Ну, съездили к его сыну, вечером посидели. Рассказал о себе. Закончил в Ейске летное училище, потом институт гражданской авиации. Летать любил, поэтому рос быстро, стал начальником Краснодарского авиаотряда. Повспоминали детство. Он родом из села Вечное, есть такое под Белореченском. На речушке Белой. Тогда она нам казалось большой, самим-то было лет по семь-восемь, совсем мелюзга. Мы там рыбачили. На кузнечиков. Наловим плотвичек, нанижем на кукан и идем домой. Гордые. А если голавль попадется, так вообще. Мать рыбу жарит, нахваливает: кормилец. Время-то было несытое. - Голубков прикурил и поморщился: - Нужно бросать курить. А как тут бросишь?