Со странным чувством смотрели они на черный столбик, поднявшийся по стеклянной трубке. Михаил выпустил каплю черного вещества в плоскую чашку Петри. Артист наклонился и понюхал.
-- Вроде не пахнет ничем.
-- Ну, займемся алхимией, -- сказал Михаил и опустил в черную каплю белый кончик золотого стержня, посмотрел на часы.
Все окна в машине были тщательно закрыты спальными мешками -- Муха специально выбирался наружу, чтобы проверить светомаскировку. Прошло десять секунд, пятнадцать, двадцать... Наклонившись, они, не мигая, смотрели на белый кончик пробного штыря, и сердца их колотились. Белое оставалось белым. И вдруг почти сразу сделалось ярко-красным, с минуту оставалось таким, а потом самый кончик стержня стал золотым -- покрытие растворилось.
Они молчали. Да и что можно было сказать?
-- Ну что? -- нарушил тишину Михаил. -- Исследуем содержимое второй?
Через пару минут такая же капля, только прозрачная и бесцветная, как вода, упала во вторую чашку, а увлажненный этой жидкостью стержень через положенное время позеленел.
-- Я думаю, -- сказал Михаил, -- что Слейтон вряд ли посредник между нашими гадами и бесценным эмиром. Вероятно, наш шустрый Шурик решил сыграть со штатниками свой маленький гейм... Теперь мы поменялись ролями. Эти канистры уже ищут и будут искать всюду, не считаясь ни с чем. Нам останется только ждать, когда за ними придут. И тогда мы узнаем все. А документы наверняка у того, кто вез и канистры.
Две капли были рядом на дне плоских стеклянных чашек. Михаил понял взгляды своих товарищей.
-- Ладно, -- сказал он, -- черт с вами! Мне самому любопытно. Рискнем.
Он втянул прозрачную каплю в стеклянную трубку и осторожно выпустил ее над чашкой с черным веществом. Два вещества соединились, капля сделалась темно-зеленой и как будто закипела.
-- Пойдем до конца, -- сказал Михаил. -- А ну-ка подальше!
И, прижмурив глаза, поднес к кипящей капле самую малость азотной кислоты. Коротко грохнуло, сверкнула вспышка лимонного цвета. Михаил тотчас отворил дверь "лендровера", чтобы всем им не отравиться продуктами горения.
-- За это бы выпить, -- сказал Артист.
-- Рано, Семен, -- покачал головой Михаил. -- Слишком рано.
В этот момент у всех троих завибрировали их черные "зажигалки". Ничего не понимая, они уставились друг на друга, и Михаил, щелкнув крышкой, выпустил антенну.
Будьте предельно осторожны, -- послышалось из "зажигалки". -- Повторяю: предельно осторожны. Отдан приказ вас ликвидировать. Исполнители: Штукин, Слейтон, Харрис.
Связь закончилась.
-- Что за черт! -- сказал Артист.
-- Слушайте! -- вдруг дошло до Мухи. -- Значит, тут еще у кого-то есть такая цацка! И...
Все смотрели на него и ждали, что он скажет.
-- Вы что, не сечете, что ли? -- взорвался Муха. -- Если так, он прослушивает все наши переговоры!
Артист яростно потер лоб.
-- Прослушивает, точно! Но, судя по всему, он играет на нашей стороне.
-- Ну и спасибо ему, -- сказал Муха. -- Не тот ли это добрый дух, что отвел от нас смерть еще там, в Москве?
-- Он, не он, -- сказал Артист, -- а сигнал надо принять к сведению. А там посмотрим...
* * *
-- И сколько мы тут еще проторчим, в этой каменоломне? -поинтересовался Трубач на исходе вторых суток вынужденного привала в горах. -- По-моему, Аллах не помог, и они утратили веру, что мы попадемся им на вертела.
В самом деле, если в первый день небо над равниной то и дело оглашалось грохотом "вертушек", то к вечеру следующего дня оно сделалось пустынным и беззвучным, как миллионы и миллионы лет назад.
-- Похоже, отсиделись, -- заключил Пастух. -- Наверное, сочли, что мы все-таки сумели улизнуть за границу. Логично. Времени было достаточно. Готовьтесь. Как стемнеет -- в путь. За ночь надо промахнуть больше сотни километров.
-- По бездорожью... Без фар... Особо не разгонишься, -- заметил Боцман.
-- Вот и будут тебе гонки на выживание, -- не без ехидства кивнул Пастух. -- И приз тут ку-уда ценней твоего дохлого "форда".
Съехать в вечерней мгле вниз оказалось не менее сложно, чем забраться на высоту, но с грехом пополам поднатужились и стащили трофейную повозку.
"Джип" катил в темноте почти по прямой. Они отмахали уже много километров -- скоро должен был наступить рассвет, но пока над ними еще нависало низкое ночное небо с бесчисленными чужими звездами. Было холодно и тревожно, как всегда в этот час. На коленях Пастуха под автоматом теперь лежала не только карта, полученная от Буянова, но и армейская топографическая, вроде нашей трехверстки. Боцман обнаружил ее за солнцезащитным щитком мощной быстроходной машины, и хотя названия и пометки на ней были набраны мелкой арабской вязью, карта есть карта. Сопоставляя контуры полетной штурманской и этой, они уже безошибочно знали, где едут, какие высоты и низины откроются впереди.
Разжились и биноклем, а также отличным японским компасом со светящейся стрелкой и разметкой циферблата. Время от времени Боцман притормаживал, Сергей осторожно освещал участок карты вражеским фонариком, и вновь они двигались дальше по ночному плоскогорью.
-- Нет, -- покручивая жесткий руль, объявил Боцман, -- что там ни говори, а все-таки разбой и грабеж неплохая штука! Одним махом -- сразу столько полезных вещей! Если выскочим из этой передряги, пойду в разбойники.
-- В соловьи ты пойдешь, а не в разбойники, -- сказал Пастух и, обернувшись на миг, окликнул: -- Трубач! Дрыхнешь, что ли?
-- Да нет, не сплю. Думаю просто...
-- Думает он! Чего без дела сидишь? А ну давай ДУДИ!
-- То есть как? -- не понял Ухов. -- В каком, так сказать, виде?
-- А я почем знаю? -- улыбнулся Сергей. -- Как-нибудь эдак... на губах, что ли...
-- А что? Попробую... -- улыбнулся в ответ Николай. -- И что же вам продудеть, дорогие радиослушатели?
-- "Караван", -- сказал Док. -- Что ж тут еще сейчас можно дудеть? Конечно, "Караван"... Или слабо?
-- Темп немного не тот, -- сказал Трубач.
-- А ты ускорь, -- сказал Боцман, -- мы не против.
И Трубач вдруг действительно задудел, подражая своему любимому инструменту, загудел, чуть пофыркивая, знаменитую мелодию великого Эллингтона, и это было так здорово -- в ночи, посреди чужой пустыни, -- так похоже на настоящий живой саксофон, что они, как тогда в лесу у костра, захлопали в ладоши. Даже Боцман на пяток секунд сбросил руки с руля.
-- А ну еще! -- крикнул Пастух. -- Еще давай! А мы-то ему на сакс складывались!
-- Тряхнем стариной! -- пристукнул кулаком по коленке Док. -- "Мы идем по Парагваю..." Помнишь?..
-- А то!
Он задудел, и все подхватили мелодию, кто получше, кто похуже, кто привирая малость, а кто поточней. Машина мчалась по ночному плоскогорью чужой страны, подскакивая на ухабах, а Ухов солировал, подражая саксофону, выдувал губами замечательную мелодию пятидесятых.
Ночь отошла сразу и бесповоротно, разгоралась заря, короткие сумерки сменялись новым утром. Вот-вот должно было выглянуть солнце нового дня.
Неожиданно из-за холма перед ними расстелилась впереди такая же сожженная, выветренная равнинная даль, но на ней, в скользящих лучах едва родившегося бледного солнца виднелись беспорядочно разбросанные неподвижные силуэты мертвых танков с сожженными черными башнями, с бессильно опущенными хоботами пушечных стволов, такие же навеки обездвиженные, почерневшие артиллерийские орудия, черные остовы перевернутых армейских грузовиков...
Казалось, что они тут столетия и столетия -- давно вымершие доисторические звери, свирепые мертвые ящеры войны... Это странное и страшное кладбище уходило к горизонту, и конца ему не было.
-- Мать честная! Что же это? -- воскликнул Боцман и остановил машину.
Некоторое время все четверо молчали.
-- Один из знаков великой мудрости эмира Рашид-Шаха, -- сказал наконец Трубач. -- Когда-то я видел это поле. По телевизору, кажется. Или в каком-то журнале.
