Но любит ли он его? Или ненавидит?
"Я сглотнул вот тут комок - и пошел".
* * *
Но что же он может сделать? Чем помочь отцу? А Гене чем помочь?
Пробовал говорить с ним, и не раз, но...
- Что ты понимаешь, цыпочка? - отвечал Гена. - Ты постой у этого полуавтомата... Был бы хоть автомат, или совсем без машины, руками что делать, а то суешь в него пруты железные, суешь - и сам во вторую половинку автомата превращаешься... Он - пол-автомата, и я при нем вторая половина, да еще он мною командует... Но я же не железный... И масло кругом, вонища, дышать нечем...
- А молоко не дают за вредность?
- Пропади они со своим молоком... А в получку - сорок рублей. Да это что же - человеку, и получать сорок рэ? Их только и можно, что пропить, больше ничего...
- А ты прогуливай поменьше...
Но это Гене от младшего брата слышать невозможно. Он начинал паясничать, задираться, называть Костю "активистом", "химиком", спрашивал о будущей карьере его - балаболки...
Вот за это Костя ненавидел брата. И как он стал балаболкой? И в классе мог он, Костя, осадить любого: не болтай!
От болтовни, от балаболок заходилось сердце у Кости.
А еще это унизительное чувство бессилия против доводов Гены.
Что он может Гене сказать, если тот в цеху, в дыму, в жаре, а он дома? Сказать: сам виноват? Сказать: я тоже после школы на завод пойду? Пустые слова, болтовня! Молчи, Костя!
Так Гена всем дома рот заткнул. И отец ему ничего не скажет, не хочет с балаболкой разговаривать, и мать - молчи, и Костя - молчи...
А не мог он молчать, не выносил он это - молчать, когда надо что-то делать.
Выход был один, другого Костя не видел. Он должен пойти работать на завод - сейчас же, немедля! Чтобы не смел с ним так разговаривать старший его брат! И чтобы отцу не смели говорить, будто у него плохие дети, чтобы не пришлось отцу больше глотать комок в горле. Пойдет на завод, переведется в вечернюю школу, и Гена пусть поступает. Девятый, десятый, одиннадцатый - три года быстро пролетят.
- Пойдем, Ген, вместе! - говорил Костя. - Я тебе все домашние работы писать буду, я тебе на контрольных шпаргалки передавать буду! Пойдем! И отца так жалко!
- Жалко тебе его? - отвечал Гена. - Да ему на меня, например, начхать с высокой колокольни... Ему бы только гордость свою... Мужик в большом порядке, уважение, ночью начальник цеха за ним приезжает, машину к дому подгоняют, чуть не под ручки ведут... А сынишка-то подгадил, хе-хе-хе... Выходит, не вполне он, а? Вот он на меня и не глядит... А уберись я куда подальше, чтоб никто его позора не видал, - он и успокоится! Он обо мне и не вспомнит, как там бедный Геночка!
На этом месте своих рассуждений Гена чуть не плакал - он вообще был слезлив, чем доводил Костю до исступления. Балаболка! Костя хватал узкую тахту, на которой обычно возлежал Гена, и тащил ее вместе с братом из комнаты в гостиную - не будет он с ним в одной комнате!
Костя молча вытаскивал его, разворачивая тяжелую тахту, а брат хихикал, кривлялся:
- Ту-ту! Поезд едет, рельсы гнутся... Ту-ту-у!
Но не может же он брата из дома выгнать! Он и руку на него никогда не поднимал, и не дрались они никогда - пять лет разницы. Гена богом был для него раньше, и, когда брат выходил поиграть с ними, с малышами, таксе счастье было! Такой визг стоял! Гена играл с ними в войну, совал головой в сугроб - терпи, говорил, три минуты! Это называлось у них "партизанская клятва". И всем мальчишкам во дворе он давал звания. Никто не оспаривал этого его права! Кому капитана присвоит, кому лейтенанта, а Костю он сделал младшим сержантом. Сколько ни просил Костя, сколько ни плакал, так его Гена в звании не повысил, так он и вырос в звании младшего сержанта среди капитанов, лейтенантов, полковников... И даже один адмирал во дворе у них был.
Звание адмирала Гена присвоил себе.
* * *
Когда Костя пришел домой и протянул брату подписанное директором заявление, Гена был слегка пьян.
- Та-ак, - протянул он, внимательнейшим образом изучив заявление и резолюцию. Делать ему было нечего, денег у него не было, и он был рад случаю позубоскалить.- А и сила у тебя. Костыль... Другой бы недели пороги оббивал, а тут раз-раз - и готова бумажечка... Могла бы и печать приложить... Пожалела на тебя печати...
Костя молчал.
- Значит, всей семьей на один завод? - продолжал Гена, возвращая бумагу с подчеркнутым к ней уважением. - Династия Костроминых? Учти, вся слава основателю династии, а мы с тобой на семейной фотографии сбоку...
- Люди не гордые, можем и сбоку, - сдерживая себя, сказал Костя.
Гена, старший его брат, сел и, кажется, на миг отрезвел.
Поступок Кости произвел на него впечатление.
- А ты уверен, Костыль, что ты меня воспитывать должен, а не я тебя? Я ведь за тебя отвечаю, я старший... Вот сиди, слушай, я с тобой беседу проведу... Давно собирался...
Ты посмотри - такой лоб здоровый, а чем ты занимаешься? Да от тебя девки должны стонать по всем Семи ветрам, у тебя корешей должна быть целая орава, ты всеми тут командовать должен. Ты же Костромин! Ты на меня не смотри, я свое возьму! Я свое в жизни возьму! Со мной-то как раз все в порядке! А ты? С недомерками этими возишься? Ты посмотри, как люди живут, Костыль! Что ты порядки взялся комиссарские устраивать? Поздно! Опоздал, Костя! Кто ты там, я уж и забыл - сержант? Младший сержант?
- Младший, - улыбнулся Костя. - Повысил бы, товарищ адмирал, а? Очередное званьице... - Костя так обрадовался, что Гена вспомнил про их игры! Да ведь можно же с ним договориться, он чувствует! Костя тем и славится, что любого уговорить может, он Прошу чуть не уговорил с парашютом прыгнуть, он с милицией общий язык сразу находит, а родного брата, да еще такого доброго, такого близкого - не уговорит?
- Не-ет, - покачал головой Гена. - Еще послужи, младший сержант... Еще ты не показал усердия... Там, у них, ты, может, маршал. А по нашему счету - младший сержант, вот тебе красная цена. Жить не умеешь. Вон у нас комсорг в цеху освобожденный - так ему за это ставку инженера платят. А ты за что стараешься? За так? Смотри, еще и разжалую!
- Ты скажи конкретно: пойдешь в вечернюю? - начал терять терпение Костя.- Пойдешь? Я тебя спрашиваю!
- А пошел ты! - пробурчал брат, лег на тахту и отвернулся к стене.
Костя рывком повернул его:
- Пойдешь?
Гена стряхнул с себя руки Кости.
- Что это тебя - не учили в школе комсомольского актива? Убеж-де-ни-ем надо действовать! А не силой... Силой каждый дурак может... А ты убеждай меня! Убеждай! - повторял Гена, отвернувшись к стене.
Костя понял отца, понял, как это бывает, когда сглатываешь комок в горле.
А к вечеру пришла мама с работы, и Гена, выспавшийся и совсем протрезвевший, стал просить у матери пятерку или хоть трешку. Он был изобретателен, как все Костромины, он говорил матери, что она должна ему дать денег, потому что из-за него все ее жалеют, а если бы не он, то кто ,бы и пожалел ее? Он угрожал, что пойдет воровать, сумочки у бедных женщин отнимать - за трояк!
- И вот будет суд, и кого же осудят? Тебя, мамуля, за то, что ты пожалела трояк родному сыну и тем самым, - ораторствовал Гена, - толкнула сына на преступление!
Костя вышел из другой комнаты, попросил:
- Отстань от матери.
- А у тебя есть трояк? Нет? Ну так и закрой дверь!
Он продолжал свои речи и, наконец, схватил мать за руку. Мама закричала. Костя бросился на него...
Он был сильнее Гены, но и сейчас не мог его ударить, а только пытался скрутить, свалить, сам не зная зачем и что будет дальше. Мама кричала, зажимая себе рот, с ужасом глядя на дерущихся сыновей, и не знала, кого ей больше жалеть: несчастного старшего или несчастного младшего...
А Геннадий старался как можно больнее и сильнее ударить брата, вымещая на нем всю злобу, застоявшуюся в руках и ногах, потому что ни один человек на свете больше не позволил бы Гене бить себя, а ему очень хотелось когонибудь избить. Наконец Косте удалось обхватить его и с силой прижать руки, - но с Геной случилась истерика, он порывался кусаться, плевал, изрыгал ругательства, не стесняясь матери...
