Здeсь уже, собственно говоря, начинается форменный бедламъ -- къ каковому бедламу лично я никакого соцiологическаго объясненiя найти не могу. Когда, въ силу какой-то таинственной игры обстоятельствъ, Ивану Ивановичу удастся усидeть на одномъ мeстe три-четыре года и, слeдовательно, какъ-то познакомиться съ тeмъ дeломъ, на которомъ онъ работаетъ, то на ближайшей чисткe {250} ему бросятъ въ лицо обвиненiе въ томъ, что онъ "засидeлся". И этого обвиненiя будетъ достаточно для того, чтобы Ивана Ивановича вышибли вонъ -- правда, безъ порочащихъ его "добрую совeтскую" честь отмeтокъ. Мнe, повидимому, удалось установить всесоюзный рекордъ "засиживанья". Я просидeлъ на одномъ мeстe почти шесть лeтъ. Правда, мeсто было, такъ сказать, внe конкурренцiи: физкультура. Ей всe весьма сочувствуютъ и никто ничего не понимаетъ. И все же на шестой годъ меня вышибли. И въ отзывe комиссiи по чисткe было сказано (буквально):

"Уволить, какъ засидeвшагося, малограмотнаго, не имeющаго никакого отношенiя къ физкультурe, задeлавшагося инструкторомъ и ничeмъ себя не проявившаго".

А Госиздатъ за эти годы выпустилъ шесть моихъ руководствъ по физкультурe...

Нeтъ, ужъ Господь съ нимъ, лучше не "засиживаться"...

___

Засидeться въ Медгорe у насъ, къ сожалeнiю, не было почти никакихъ шансовъ: обстоятельство, которое мы (тоже къ сожалeнiю) узнали уже только послe "нажатiя всeхъ кнопокъ". Медгора свирeпо сокращала свои штаты. А рядомъ съ управленiемъ лагеря здeсь не было того гипотетическаго заведенiя Б, которое, будучи рядомъ, не могло не разбухать. Инженеры, плановики, бухгалтера, машинистки вышибались вонъ; въ тотъ же день переводились съ перваго лагпункта на третiй, два-три дня пилили дрова или чистили клозеты въ управленiи и исчезали куда-то на сeверъ: въ Сороку, въ Сегежу, въ Кемь... Конечно, черезъ мeсяцъ-два Медгора снова станетъ разбухать: и лагерное управленiе подвластно неизмeннымъ законамъ натуры соцiалистической, но это будетъ черезъ мeсяцъ-два. Мы же съ Юрой рисковали не черезъ мeсяцъ -- два, а дня черезъ два-три попасть куда-нибудь въ такiя непредусмотрeнныя Господомъ Богомъ мeста, что изъ нихъ къ границe совсeмъ выбраться будетъ невозможно.

Эти мысли, соображенiя и перспективы лeзли мнe въ голову, когда мы по размокшему снeгу, подъ дождемъ и подъ конвоемъ нашего забубеннаго чекистика, топали со станцiи въ медгорскiй УРЧ. Юра былъ настроенъ весело и боеспособно и даже напeвалъ:

-- Что УРЧ грядущiй намъ готовить?

Ничего путнаго отъ этого "грядущаго УРЧа" ждать не приходилось...

ТРЕТIЙ ЛАГПУНКТЪ

УРЧ медгорскаго отдeленiя приблизительно такое же завалящее и отвратное заведенiе, какимъ было и наше подпорожское УРЧ. Между нарядчикомъ УРЧ и нашимъ начальникомъ конвоя возникаетъ дискуссiя. Конвой сдалъ насъ и получилъ расписку. Но у нарядчика УРЧ нeтъ конвоя, чтобы переправить насъ на третiй лагпунктъ. Нарядчикъ требуетъ, чтобы туда доставилъ насъ нашъ подпорожскiй конвой. Начальникъ конвоя растекается соловьинымъ {251} матомъ и исчезаетъ. Намъ, слeдовательно, предстоитъ провести ночь въ новыхъ урчевскихъ закоулкахъ. Возникаетъ перебранка, въ результатe которой мы получаемъ сопроводительную бумажку для насъ и сани -- для нашего багажа. Идемъ самостоятельно, безъ конвоя.

На третьемъ лагпунктe часа три тыкаемся отъ лагпунктоваго УРЧ къ начальнику колонны, отъ начальника колонны -- къ статистикамъ, отъ статистиковъ -- къ какимъ-то старостамъ и, наконецъ, попадаемъ въ баракъ ? 19.

Это высокiй и просторный баракъ, на много лучше, чeмъ на Погрe. Горитъ электричество. Оконъ раза въ три больше, чeмъ въ Погровскихъ баракахъ. Холодъ -- совсeмъ собачiй, ибо печекъ только двe. Посерединe одной изъ длинныхъ сторонъ барака -- нeчто вродe ниши съ окномъ -- тамъ "красный уголокъ": столъ, покрытый кумачемъ, на столe -- нeсколько агитацiонныхъ брошюрокъ, на стeнахъ -- портреты вождей и лозунги. На нарахъ -- много пустыхъ мeстъ: только что переправили на сeверъ очередную партiю сокращенной публики. Дня черезъ три-четыре будутъ отправлять еще одинъ этапъ. Въ него рискуемъ попасть и мы. Но -- довлeетъ дневи злоба его. Пока что -- нужно спать.

Насъ разбудили въ половинe шестого -- идти въ Медгору работу. Но мы знаемъ, что ни въ какую бригаду мы еще нечислены, и поэтому повторяемъ нашъ погровскiй прiемъ: выходимъ, окалачиваемся по уборнымъ, пока колонны не исчезаютъ, и потомъ снова заваливаемся спать.

Утромъ осматриваемъ лагпунктъ. Да, это нeсколько лучше Погры. Не на много, но все же лучше. Однако, пройти изъ лагпункта въ Медгору мнe не удается. Ограды, правда, нeтъ, но между Медгорой и лагпунктомъ -- рeчушка Вичка, не замерзающая даже въ самыя суровыя зимы. Берега ея -- въ отвeсныхъ сугробахъ снeга, обледенeлыхъ отъ брызгъ стремительнаго теченiя... Черезъ такую рeчку пробираться -- крайне некомфортабельно. А по дорогe къ границe такихъ рeчекъ -- десятки... Нeтъ, зимой мы бы не прошли...

На этой рeчкe -- мостъ, и на мосту -- "попка". Нужно получить пропускъ отъ начальника лагпункта. Иду къ начальнику лагпункта. Тотъ смотритъ подозрительно и отказываетъ наотрeзъ: "Никакихъ пропусковъ, а почему вы не на работe?" Отвeчаю: прибыли въ пять утра. И чувствую: здeсь спецовскимъ видомъ никого не проймешь. Мало-ли спецiалистовъ проходили черезъ третiй лагпунктъ, чистку уборныхъ и прочiя удовольствiя. Методы психолоческаго воздeйствiя здeсь должны быть какiе-то другiе. Какiе именно -- я еще не знаю. Въ виду этого мы вернулись въ свой красный уголокъ, засeли за шахматы. Днемъ насъ приписали къ бригадe какого-то Махоренкова. Къ вечеру изъ Медгоры вернулись бригады. Публика -- очень путаная. Нeсколько преподавателей и инженеровъ. Какой-то химикъ. Много рабочихъ. И еще больше урокъ. Какой-то урка подходитъ ко мнe и съ дружественнымъ видомъ щупаетъ добротность моей кожанки.

-- Подходящая кожанка. И гдe это вы ее купили? {252}

По рожe урки видно ясно: онъ подсчитываетъ -- за такую кожанку не меньше какъ литровъ пять перепадетъ -- обязательно сопру...

Урки въ баракe -- это хуже холода, тeсноты, вшей и клоповъ. Вы уходите на работу, ваши вещи и ваше продовольствiе остаются въ баракe, вмeстe съ вещами и продовольствiемъ ухитряется остаться какой-нибудь урка. Вы возвращаетесь -- и ни вещей, ни продовольствiя, ни урки. Черезъ день-два урка появляется. Ваше продовольствiе съeдено, ваши вещи пропиты, но въ этомъ пропитiи принимали участiе не только урки, но и кто-то изъ мeстнаго актива -- начальникъ колонны, статистикъ, кто-нибудь изъ УРЧ и прочее. Словомъ, взывать вамъ не къ кому и просить о разслeдованiи тоже некого. Бывалые лагерники говорили, что самое простое, когда человeка сразу по прибытiи въ лагерь оберутъ, какъ липку, и человeкъ начинаетъ жить по классическому образцу: все мое ношу съ собой. Насъ на Погрe ограбить не успeли -- въ силу обстоятельствъ, уже знакомыхъ читателю, и подвергаться ограбленiю намъ очень не хотeлось. Не только въ силу, такъ сказать, обычнаго человeческаго эгоизма, но также и потому, что безъ нeкоторыхъ вещей бeжать было бы очень некомфортабельно.

Но урки -- это все-таки не активъ. Дня два-три мы изворачивались такимъ образомъ: навьючивали на себя елико возможное количество вещей, и такъ и шли на работу. А потомъ случилось непредвидeнное происшествiе.

Около насъ, точнeе, надъ нами помeщался какой-то паренекъ лeтъ этакъ двадцати пяти. Какъ-то ночью меня разбудили его стоны. "Что съ вами?" -- "Да животъ болитъ, ой, не могу, ой, прямо горитъ"... Утромъ паренька стали было гнать на работу. Онъ кое-какъ сползъ съ наръ и тутъ же свалился. Его подняли и опять положили на нары. Статистикъ изрекъ нeсколько богохульствъ и оставилъ паренька въ покоe, пообeщавъ все же пайка ему не выписать.

Мы вернулись поздно вечеромъ. Паренекъ все стоналъ. Я его пощупалъ. Даже въ масштабахъ моихъ медицинскихъ познанiй можно было догадаться, что на почвe неизмeнныхъ лагерныхъ катарровъ (сырой хлeбъ, гнилая капуста и прочее) -- у паренька что-то вродe язвы желудка. Спросили старшину барака. Тотъ отвeтилъ, что во врачебный пунктъ уже заявлено. Мы легли спать -- и отъ физической усталости и непривычныхъ дней, проводимыхъ въ физической работe на чистомъ воздухe, я заснулъ, какъ убитый. Проснулся отъ холода, Юры -нeтъ. Мы съ Юрой приноровились спать, прижавшись спиной къ спинe, -- въ этомъ положенiи нашего наличнаго постельнаго инвентаря хватало, чтобы не замерзать по ночамъ. Черезъ полчаса возвращается Юра. Видъ у него мрачный и рeшительный. Рядомъ съ нимъ -- какой-то старичекъ, какъ потомъ оказалось, докторъ. Докторъ пытается говорить что-то о томъ, что онъ-де разорваться не можетъ, что ни медикаментовъ, ни мeстъ въ больницe нeтъ, но Юра стоитъ надъ нимъ этакимъ коршуномъ, и видъ у Юры профессiональнаго убiйцы. Юра говоритъ угрожающимъ тономъ: {253}