Думаю, что въ эти дни видъ у меня былъ не совсeмъ вразумительный. По крайней мeрe, Юра, встрeтивъ какъ-то меня по дорогe въ техникумъ, безпокойно сказалъ:

-- Этакъ, Ва, ты совсeмъ съ мозговъ слeзешь.

-- А что?

-- Да вотъ ходишь и что-то бормочешь...

Я постарался не бормотать. На другой же день пролeзъ въ машинное бюро управленiя ББК и по блату накаталъ докладную записку самому начальнику лагеря, Успенскому. Записка касалась вопроса объ организацiи вселагерной спартакiады, о томъ, что эта спартакiада должна служить документальнымъ и неоспоримымъ доказательствомъ правильности воспитательной системы лагерей, что она должна дать совершенно очевидное доказательство перековки и энтузiазма, что она должна опровергнуть буржуазную клевету о лагерe, какъ о мeстe истребленiя людей, ну, и прочее въ томъ же родe. Путемъ нeкоторыхъ техническихъ ухищренiй я сдeлалъ такъ, чтобы записка эта попала непосредственно къ Успенскому, безъ никакихъ Корзуновъ и Гольмановъ.

Записку взялись передать непосредственно. Я шатался по лeсамъ около Медгоры въ странномъ настроенiи: отъ этой записки зависeлъ нашъ побeгъ или, по крайней мeрe, шансы на благополучный исходъ побeга. Иногда мнe казалось, что весь этотъ проектъ -- форменный вздоръ и что Успенскiй въ лучшемъ случай кинетъ его въ корзину, иногда мнe казалось, что это -- идеально вывeренный и точный планъ.

Планъ этотъ былъ, конечно, самой вопiющей халтурой, но онъ былъ реально выполнимъ и, въ случаe выполненiя, заложилъ бы нeкоторый дополнительный камень въ фундаментъ карьеры т. Успенскаго. Временами мнe казалось, что на столь наглую и столь очевидную халтуру Успенскiй все-таки не пойдетъ. Но по зрeломъ размышленiи я пришелъ къ выводу, что эти опасенiя -- вздоръ. Для того, чтобы халтурный проектъ провалился не вслeдствiе технической невыполнимости, а только вслeдствiе своей чрезмeрной наглости, нужно было предполагать въ начальствe хоть малeйшую совeстливость... Какiя есть у меня основанiя предполагать эту совeстливость въ Успенскомъ, если я и на волe не встрeчался съ ней никогда? Объ Успенскомъ же говорили, какъ о человeкe очень умномъ, чрезвычайно властномъ и совершенно безпощадномъ, какъ объ очень молодомъ партiйномъ администраторe, который дeлаетъ свою карьеру изо всeхъ силъ, своихъ и чужихъ. На его совeсти {346} лежало много десятковъ тысячъ человeческихъ жизней. Онъ усовeстится? Онъ не клюнетъ на такого жирнаго, халтурнаго, карьернаго червяка? Если не клюнетъ, тогда, значитъ, во всей механикe совeтскаго кабака я не понимаю ничего. Долженъ клюнуть. Клюнетъ обязательно...

Я расчитывалъ, что меня вызовутъ дня черезъ два-три, и по всей вeроятности, къ Гольману... Но въ тотъ же день вечеромъ въ баракъ торопливо и нeсколько растерянно вбeжалъ начальникъ колонны.

-- Гдe тов. Солоневичъ... старшiй... Иванъ?.. Васъ сейчасъ же требуютъ къ товарищу Успенскому...

Съ начальникомъ колонны у меня въ сущности не было никакихъ отношенiй. Онъ изрeдка дeлалъ начальственныя, но безтолковыя и безвредныя замeчанiя, и въ глазахъ у него стояло: ты не смотри, что ты въ очкахъ... Въ случаe чего, я тебe такiя гайки завинчу...

Сейчасъ въ очахъ начальника колонны не было никакихъ гаекъ. Эти очи трепались растерянно и недоумeвающе. Къ "самому" Успенскому... И въ чемъ это здeсь зарыта собака?.. Юра дипломатически и хладнокровно подлилъ масла въ огонь:

-- Ну, значитъ, Ватикъ, опять до поздней ночи...

-- Такъ вы, товарищъ Солоневичъ... пожалуйста ... Я сейчасъ позвоню въ управленiе, что я вамъ передалъ..

-- Да, да я сейчасъ иду... -- И въ моемъ голосe -- спокойствiе, какъ будто прогулка къ Успенскому -- самое обыденное занятiе въ моей лагерной жизни....

СОЛОВЕЦКIЙ НАПОЛЕОНЪ

Въ прiемной у Успенскаго сидитъ начальникъ отдeла снабженiя и еще нeсколько человeкъ. Значитъ, придется подождать...

Я усаживаюсь и оглядываюсь кругомъ. Публика все хорошо откормленная, чисто выбритая, одeтая въ новую чекистскую форму -- все это головка лагернаго ОГПУ. Я здeсь -- единственный въ лагерномъ, арестантскомъ одeянiи, и чувствую себя какимъ-то пролетарiемъ навыворотъ. Вотъ, напротивъ меня сидитъ грузный, суровый старикъ -- это начальникъ нашего медгорскаго отдeленiя Поккалнъ. Онъ смотритъ на меня неодобрительно. Между мной и имъ -цeлая лeстница всяческаго начальства, изъ котораго каждое можетъ вышибить меня въ тe не очень отдаленныя мeста, куда даже лагерный Макаръ телятъ своихъ не гонялъ. Куда-нибудь вродe девятнадцатаго квартала, а то и похуже... Поккалнъ можетъ отправить въ тe же мeста почти все это начальство, меня же стереть съ лица земли однимъ дуновенiемъ своимъ... Такъ что сидeть здeсь подъ недоумeнно-неодобрительными взглядами всей этой чекистской аристократiи мнe не очень уютно...

Сидeть же, видимо, придется долго. Говорятъ, что Успенскiй иногда работаетъ въ своемъ кабинетe сутки подрядъ и тe же сутки заставляетъ ждать въ прiемныхъ своихъ подчиненныхъ. {347}

Но дверь кабинета раскрывается, въ ея рамe показывается вытянутый въ струнку секретарь и говоритъ:

-- Товарищъ Солоневичъ, пожалуйста.

Я "жалую"... На лицe Поккална неодобренiе переходитъ въ полную растерянность. Начальникъ отдeла снабженiя, который при появленiи секретаря поднялся было и подхватилъ свой портфель, остается торчать столбомъ съ видомъ полнаго недоумeнiя. Я вхожу въ кабинетъ и думаю: "Вотъ это клюнулъ... Вотъ это глотнулъ"...

Огромный кабинетъ, обставленный съ какою-то выдержанной, суровой роскошью. За большимъ столомъ -- "самъ" Успенскiй, молодой сравнительно человeкъ, лeтъ тридцати пяти, плотный, съ какими-то, безцвeтными, свeтлыми глазами. Умное, властолюбивое лицо. На Соловкахъ его называли "Соловецкимъ Наполеономъ"... Да, этого на мякинe не проведешь... Но не на мякинe же я и собираюсь его провести...

Онъ не то, чтобы ощупывалъ меня глазами, а какъ будто какимъ-то точнымъ инструментомъ измeрялъ каждую часть моего лица и фигуры.

-- Садитесь.

Я сажусь.

-- Это вашъ проектъ?

-- Мой.

-- Вы давно въ лагерe?

-- Около полугода.

-- Гмъ... Стажъ невеликъ. Лагерныя условiя знаете?

-- Въ достаточной степени для того, чтобы быть увeреннымъ въ исполнимости моего проекта. Иначе я вамъ бы его и не предлагалъ...

На лицe Успенскаго настороженность и, пожалуй, недовeрiе.

-- У меня о васъ хорошiе отзывы... Но времени слишкомъ мало. По климатическимъ условiямъ мы не можемъ проводить праздникъ позже середины августа. Я вамъ совeтую всерьезъ подумать.

-- Гражданинъ начальникъ, у меня обдуманы всe детали.

-- А ну, разскажите...

Къ концу моего коротенькаго доклада Успенскiй смотритъ на меня довольными и даже улыбающимися глазами. Я смотрю на него примeрно такъ же, и мы оба похожи на двухъ жуликоватыхъ авгуровъ.

-- Берите папиросу... Такъ вы это все беретесь провести? Какъ бы только намъ съ вами на этомъ дeлe не оскандалиться...

-- Товарищъ Успенскiй... Въ одиночку, конечно, я ничего не смогу сдeлать, но если помощь лагерной администрацiи...

-- Объ этомъ не безпокойтесь. Приготовьте завтра мнe для подписи рядъ приказовъ -- въ томъ духe, о которомъ вы говорили. Поккалну я дамъ личныя распоряженiя...

-- Товарищъ Поккалнъ сейчасъ здeсь.

-- А, тeмъ лучше...

Успенскiй нажимаетъ кнопку звонка. {348}

-- Позовите сюда Поккална.

Входитъ Поккалнъ. Нeмая сцена. Поккалнъ стоитъ передъ Успенскимъ болeе или менeе на вытяжку. Я, червь у ногъ Поккална, сижу въ креслe не то, чтобы развалившись, но все же заложивъ ногу на ногу, и покуриваю начальственную папиросу.

-- Вотъ что, товарищъ Поккалнъ... Мы будемъ проводить общелагерную спартакiаду. Руководить ея проведенiемъ будетъ т. Солоневичъ. Вамъ нужно будетъ озаботиться слeдующими вещами: выдeлить спецiальные фонды усиленнаго питанiя на 60 человeкъ -- срокомъ на 2 мeсяца, выдeлить отдeльный баракъ или палатку для этихъ людей, обезпечить этотъ баракъ обслуживающимъ персоналомъ, дать рабочихъ для устройства тренировочныхъ площадокъ... Пока, товарищъ Солоневичъ, кажется, все?