- Пока нет, - сказал Козырев, не давая Мадии возможности взять слово. - Но Комитет галактической связи сообщит нам, когда завершит эту работу.

- А не может ли ответить на этот вопрос инженер Мадия Тарханова?

- Мадия Тарханова? - повернулся к ней Козырев. Мадия догадалась, что академик хотел бы вообще обойти разговор о сигнале-песенке, но решила сказать правду.

- Сигналы расшифрованы в Музее старой техники на магнитофоне двадцатого века, - оказала она. - Они оказались куплетом песенки времен Гагарина: "На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы..."

Журналисты оживились. Это было интересно.

- И вы считаете, что песенка пришла из космоса?

- Да, считаю. Сигналы сейчас изучаются в Институте математической лингвистики. Получим ответ - сообщим вам. Единственно, о чем хочу попросить вас, - не считайте это курьезом, нелепицей, сказкой. Здесь кроется какая-то загадка, и наука разрешит ее.

Козырев отложил в сторону книгу Эллиота, вздохнул.

"С Эллиотом придется воевать. И не только с ним. У него есть могучие заступники".

Он углубился в проект создания атмосферы на Луне. Рабочий день расписан по минутам.

Вошел Рауль Сантос.

- Добрый день, Председатель, - вежливо поздоровался он, без приглашения усаживаясь в кресло слева от стола академика.

- Что нового на Марсе? - спросил Козырев

- Теперь Марс - вполне приличная планета, - Сантос осторожным движением поправил тонкий металлический обруч, опоясывавший его высокий смуглый лоб. Это было его знаменитое устройство, помогавшее ему видеть. - Обсерватория стоит на берегу Российского моря. Великолепное здание.

- Российское море больше Черного?

- Больше. Совет Солнца делает успехи.

- Управляемая термоядерная реакция на природном азоте, задумчиво сказал Козырев. - Далеко шагнул академик Соболев.

Козырев вспомнил свой давний полет на Марс в качестве второго пилота планетарного лайнера. Под кораблем простирались пустыни - красные, оранжевые, желтые бескрайние равнины, лишенные признаков жизни. Козырев управлял кораблем. Через перископ кругового обзора он отрегулировал быстроту и направление спуска. Наконец лайнер коснулся поверхности Марса.

Шестнадцать человек первой марсианской экспедиции долго в молчании рассматривали незнакомый, безжизненный пейзаж. Красная, цвета битого кирпича, равнина убегала вдаль, к фиолетовому горизонту, к желтому шарику Фобоса. Над равниной висело сиреневое небо. И была тишина - тяжелая и неуютная. Веками человечество мечтало об этой минуте. Никто не решался нарушить торжественность момента.

Космический лайнер прочно стоял на опорах, задрав нос в небо. Козырев положил руку на холодный металл корабля. "Да это же Земля", - подумал он, сразу успокаиваясь. И куда бы потом судьба ни забрасывала его, он всегда, ступив на чужую планету, касался рукой ракеты: это успокаивало.

Почувствовать бы еще раз Землю там, в черной бездне космоса. Козырев глубоко вздохнул.

- Не надо, мой друг, - мягко сказал Сантос. - Я понимаю тебя. Звездолет для тебя был, ну, как бы это точнее выразиться, не просто кусочком Земли, а самой жизнью, невестой, женой, смертью. Ты был счастлив, как может быть счастлив ребенок, впервые поднявшийся на ноги и сделавший свои первые три шага в жизни. Но есть и другое счастье - научить ребенка ходить по Земле.

Умный, мудрый Сантос! Козырев улыбнулся. Разумом он понимал собеседника, а сердцем...

- Мне бы кусок Земли в космосе, и я буду счастлив. Моя любовь - вся наша планета. Моя семья - все человечество. Ты качаешь головой? Думаешь, риторика? Нет, Рауль. Именно так воспринимается жизнь Земли там, среди звезд. Я рожден летать, а не спорить с Чарлзом Эллиотом. В молодости была у меня девушка...

- Не надо, Борис. - Сантос поднял руку, белую, нервную, с длинными пальцами музыканта. - Она не дождалась. Но винить ее? Время и пространство пока нам не подвластны.

- Если бы удалось подчинить их! - вырвалось у Козырева. Спрессовать пространство, отделяющее нас от туманности Андромеды. Спрессовать так, чтобы можно было пощупать руками.

- Фантастично даже в наш экспоненциальный век. - Сантос всем корпусом повернулся к Козыреву. Глаза у него были синие. Казалось, что на тебя смотрит само бездонное небо.

- Опасно глядеть в твои глаза, Рауль. Впечатление такое, будто летишь в бездну и зацепиться негде.

Сантос добродушно засмеялся:

- Глаза ученого, Борис. Они видят не только твое сердце, но даже твои переживания. Но тебе ли бояться моего взгляда? Твои глаза мерцают, как звезды. Ты живешь с опережением на сто лет. Ты хочешь преодолеть время и пространство. Даже в наше время пространство - понятие чисто философское, но не физическое. Мы сегодня можем подержать в руках нейтрон. А можешь ли ты дать мне в руки пространство или время, чтобы я мог их прощупать пальцами?

Козырев рассмеялся:

- Дорогой мой Рауль, если бы послушал нас сейчас кто-нибудь посторонний, подумал бы: вот сумасшедшие.

- Да? Если земляне нас не поймут, тогда мы действительно сумасшедшие.

- Земляне бывают разные. Эллиот тоже землянин, но кроме Земли, он ничего не хочет видеть.

- Как всегда в разговоре, ты не поспеваешь за своей мыслью. Миллионы звезд свершают свой путь в беспредельном небе твоей мысли, а ты рассказываешь только об одной звезде. Плохо. Преимущество таких популяризаторов, как Эллиот, в том, что они всегда говорят об одной звезде. Они просто не способны мысленно обнять Вселенную.

- Ограниченность ума?

- Скорее своеобразие ума. Ум, который поднимает противоречия общества в поднебесье и говорит: вот куда нас хотят вести! Зачем нам этот путь в неведомое? Давайте дышать воздухом, глотать солнце, жить под нашим земным синим небом.

- Довольно однообразно. Дальше?

- Жить под солнцем.

- Несколько ярче. Потом?

- Еще раз жить под солнцем. Ты разве против этого? Я считаю, нам нужны разные умы, в том числе и такие, как Эллиот. - Сантос удобнее устроился в кресле, словно готовясь к долгому разговору. - Ты знаешь, что Соболев против полетов за пределы Системы?

- Да, конечно. Именно он написал предисловие к книге Эллиота. Я перестаю его понимать, - с горечью сказал Козырев. - Неужели в нем угасло это неукротимое стремление к совершенству, архитектурной стройности мысли, классической законченности теорий? Ведь он всю жизнь мечтал о единой системе, на основе которой можно было бы развивать всю физическую картину Вселенной. В каждом новом шаге астрофизики, который, казалось, следовал из предыдущего, он отыскивал противоречия, и эти противоречия становились импульсом, толкавшим астрофизику вперед. На каждом новом этапе Соболев бросая вызов науке, и не будь этих вызовов, развитие астрофизики надолго затормозилось бы. Я его считал вторым Тархановым.

Сантос покачал головой, поправил осторожно:

- Они разные - Тарханов и Соболев. Я бы сказал так: Тарханов обладал наивысшей музыкальностью мысли. Талант у него был многогранный, острый, с гениальной интуицией научного предвидения. Соболев... Что ж, он, очевидно, достиг своего потолка и свой потолок считает пределом для всех.

- Это страшно, Рауль.

- Скорее печально. Полеты за пределы Системы - неизбежный исторический процесс. Очень жаль, что Соболев стал противником неизбежного...

- Расскажи, Рауль, о твоей обсерватории на Марсе.

- Она оборудована новейшей аппаратурой. Коллектив превосходный. А эмульсионная камера даже для нашего времени чудо. Через полгода, я думаю, состоится первый сеанс передачи мысли на расстояние... Какой вопрос обсуждается на осенней сессии Звездного Совета?

- Утверждение планов звездных экспедиций на ближайшие годы. Кстати, а твои ближайшие планы?

- Лечу в Гавану. Соскучился по детям. - Сантос застенчиво улыбнулся. - И по своему Институту телепатии. Очень хотел бы взглянуть на знаменитые белые шары, но - время...

Шары в специальных оправах лежали на столе. Очередной эксперимент только что кончился. Временами Козыреву казалось, что он стоит у цели. Вот так студеная вода как бы журчит у самых ног, но стоит наклониться, как она исчезает...