- Николаша... - увязалась я за ним, - Скажи, откуда у тебя автомат?
- Это трофей.
- Какой еще трофей?! - в ужасе воскликнула я.
- Один мерзавец дал поиграть.
- Надеюсь, ты играл осторожно, - буркнула я.
Он хмыкнул в ответ. И это его хмыканье мне очень не понравилось. И еще. Я заметила, что и Кшысь, и Николаша, все это время были в перчатках. Замерзли, что ли? Думай, что хочешь. Ох уж эти мужчины, просто беда с ними. Все Натке расскажу. Пусть сама разбирается.
Павел стоял в окне и издали наблюдал за нами. Николаша поманил его пальцем и вручил подошедшему юноше резиновую дубинку:
- Слушай, друг, я тут еще пошукаю, а ты карауль этих. Если кто прочухается, ты его маленько того...
Ребята устали, пусть отдыхают.
Нечего сказать, повезло Натке с возлюбленным - заботливый и незлопамятный.
Опасливо взяв дубинку двумя пальцами, качающийся на ветру Павел отправился на обход.
Опустившись на землю, я перевязывала Пашину шею, ловя на себе тревожные взгляды женщин, затянутых в черное. Ну что, гражданки, а с вами-то что делать прикажете?.. Подожду Николашу, и вместе с ним решим.
Моя нимфа явно не понимала, чего от нее хотят. Дело с перевязкой затягивалось.
- Сиди спокойно, - нервничала я.
Она срывала повязку и рвалась убежать. Горе мне с ней.
- Это шарф, понимаешь? - втолковывала я, - Красиво, понимаешь?
Пришлось сооружать из бинта бант.
Рядом, всего в нескольких десятках метров, потрескивал пожар. Пламя резвилось, с шумом обрушивались балки, но дело естественным образом шло к развязке. Вспомнив о коне, я подумала, что надо бы его найти и перевязать. Санитарка из меня никудышная, но надо попробовать. Когда-то и он был милым ребенком, лежал в люльке и дул пузыри. Когда-то он не был конем.
- Ника, - подошел к нам Павел, - Там те, с кем мы были в одном бараке.
Оказалось, что Николаша, не мудрствуя лукаво, сгреб в одну кучу и повязал всех, кто под руку попался, - и палачей, и их жертв. Простой парень Николаша уравнял всех. Сбылась, наконец, мечта пламенных революционеров о всеобщем равенстве и братстве. Не хватает только свободы. Но всем сразу.
Мы прошли вдоль шеренги. Павел по пути разъяснял, что те, кто в хаки и сапогах - кони, в робе - узники, в черных балахонах - слуги. Чем светлее балахон, тем выше социальный статус коммунара. Ага!.. - вспомнила я одеяние Ванды. В главном я не ошиблась. Жаль, что Ванда отсутствует. Я бы ее так подравняла...
В честь знакомства.
- А главный кто? - поинтересовалась я.
- Пана я никогда не видел. Зато этот, - Павел легко пнул ногой нокаутированного молокососа, - Его правая рука. Я слышал, его называли Гоутом.
- Как ты сказал? - переспросила я, вспомнив рисунок на полу в обсерватории.
- Гоут. По-английски Гоут - козел.
- ...Сама знаю, что козел.
Улучив момент, когда я, задумавшись, перестала краем глаза следить за ней, Паша сорвала с шеи бант и бросилась бежать. Плутовку выдала ветка, которая хрустнула под ее ногой. Несносная девчонка! Я что есть мочи припустила за ней. Обежав административный корпус, она поднялась по ступеням и скрылась в дверях, но я не отставала. На ближайшие два месяца физ-зарядка отменяется. Хватит с меня нагрузок, не резиновая.
Влетев в вестибюль, я заметила Кшыся, перебирающего на полу какие-то бумаги. Он проводил нас странно-отсутствующим взглядом.
А Пашу неудержимо тянуло на кухню. Мне тоже хочется есть, между прочим, но я себя сдерживаю.
Обогнув плиту и разделочный стол, девушка подлетела к стене, рванула на себя крышку мусоропровода и мгновенно ушла в трубу вперед ногами. Только ее и видели. Последним мелькнул рыжий хвост.
Она - божий человек. Ей все можно. Не полезу. Хватит с меня. Полежу на травке, косточки на солнце погрею, помечтаю о тихой благородной старости, коротаемой где-нибудь в дождливой английской глуши (мечтать не вредно), потому что в наших краях старость и благородство суть вещи несовместные. Старость у нас вообще ни с чем не совместна.
Я съехала по вонючей трубе (красоту ничем не испортишь) и упала в бак с мусором. Опять подвал. И снова подвал. И еще раз подвал. Ненавижу. Хочу хотя бы разочек попасть на чердак.
Прямо надо мной горела тусклая лампа. Цивилизация. Это я уважаю.
Послышалось злобное рычание, протяжный вой и подтявкивание. Зверинец. Откуда в подвале взяться шакалу? Я осторожно выглянула из бака.
По полу катался клубок, состоящий из рук, ног и лисьего хвоста. И ни одного шакала.
- Ника, Ника, где вы? - орал наверху Кшысь.
Паша извернулась и, перестав рычать, вцепилась зубами в жилистую шею противника, которого мне никак не удавалось разглядеть. Она рвала и кромсала живую плоть, которая издавала нечеловеческие звуки.
Взбесилась. Матерь божья, девчонка взбесилась!
- Ника, ответь! - вопил сверху Кшысь.
Рванувшись, я опрокинула бак и вместе с мусором высыпалась наружу.
- Паша! Паша! Мы здесь, Кшысь! На помощь! Пашенька, перестань, жалобно умоляла я, опасливо подбираясь к дерущимся то с одной стороны, то с другой, чтобы не зашибили в азарте. Наконец, изловчившись, я схватила девушку за босую ногу и принялась оттаскивать от чего-то белого и хрипящего. Куда там! Мне бы ее годы, а заодно и ее силу. Нимфа лягнулась я отлетела далеко назад и упала навзничь, со всей дури напоровшись затылком на каменный пол.
- Ника! Ника! Где вы? Ника!
Я приподняла голову. Звенит и кружится. Увидела, как в стороне взметнулась белая рука и с силой обрушилась вниз. Еще раз. И еще. Мне показалось, что раздался хруст. Борьба прекратилась. Человек в белом поднялся, изрыгая непечатные проклятия, подобрал с пола белую шляпу и нахлобучил ее до бровей. Подошел, наклонился надо мной, капая чем-то теплым. Я попыталась улыбнуться ему и приветливо поздороваться, но перед глазами мельтешили белые мушки, которые ужасно мешали. Кыш, противные, кыш! Однако глубокую ложбинку на его подбородке я рассмотрела.
"Заходите еще, поиграем. Поиграем... поигра... игра.."
"Тройка" возложил прохладную ладонь на мой звенящий лоб, и затылок вторично вошел в камень.
То, что происходило потом, помню отрывочно. Вот лежу в траве, надо мной вращается облако.
"Хорошо, что не подо мной", - думаю я и проваливаюсь в глубокую черную яму. Потом вижу свое отражение в Пашиных слезах, вижу рыдающую в голос Натку, растроганного учителя, который обнимает смущенного Павла. В общем, плачут все. Уйдите, люди, мне муторно. Яма. Слышу оглушительное "предлагаю всем сдаться, территория окружена". Я бы и рада сдаться, только крупные Пашины слезы прибили меня к земле - не встать.
Вижу, как Николаша с Кшысем поспешно бросают оружие в общую кучу, срывают с рук перчатки и кидают их в пламя затихающего пожара. Черный провал. Чувствую, как меня несут на носилках, что равносильно круизу по штормящему океану, стискиваю зубы, чтобы не дать выход морской болезни. Вижу Николашу, оттаскивающего напрыгивающих на меня Андрея с Пашей. Я вижу все, но, как водится, ничего не понимаю.
***
Измерив собой глубину всех ям, трещин и расщелин, я пошла на поправку. Нелегкое это дело, но врач утешил, сказал - повезло. Затылок разбит в кровь, зато череп остался цел, ни одной трещинки. Кость - да, косточка у меня крепкая, купеческая, но содержимое... Я просилась выписаться раньше, уверяя, что сотрясение - это естественное состояние для моего мозга, но врач не поверил. Сказал, так не бывает. Наивный.
Лежа на больничной койке, я устала, как не уставала никогда в жизни. Все развлечения, которые мне были позволены, - это телевизор на сорок минут в день (причем, никаких новостей) и тщательно отфильтрованные и дозированные посещения. Кроме тети Лизы и Нюси с кастрюльками, судками и баночками ко мне никого не допускали, да и тех выгоняли при первой возможности. Разговоры о том, что произошло в "Акрополе" после инцидента в подвале, пресекались безжалостно. Врач ясно сказал, что любые эмоции губительны для моей черепушки, и не в меру послушные родственники беспрекословно подчинились его предписанию. Хочу спросить его: а выслушивать тетиты причитания по поводу моего здоровья не губительно? А лежать в неведении не губительно? Странный этот врач какой-то... Не дает ответа.
