- Вот, мужики дали, э-хе-хе, - невнятно произнес он, избегая смотреть в глаза капитана.

- Что случилось, Виктор? - тревожно смотрел на него капитан.

- Мужики очень обиделись на вас, э-хе-хе.

- Как так?! За что? - вскрикнул капитан.

- Побрезговал, говорят, твой спать с нами в одной избушке. Поди, мясо от нас не побрезгует принять. Отнеси.

- Да они что мелят? - взмахнул ладонью капитан. - Они сами не пригласили меня, - какие могут быть обиды?

- В тайге не принято приглашать. Такой закон: пришел - заходи без приглашения, кушай все, что имеется у хозяев.

- Почему же сразу не сказали, как надо поступить?

- Мужики думали, вы знаете. Они, как только увидели нас на горе, сразу стали готовиться к встрече.

- Пойду к мужикам с мировой, - сказал капитан. - Как ихзадобрить? Взял я с собой спирта на всякий случай - вдруг простыну или еще что-то приключиться.

Вошел в зимовье, поставил на стол бутылку. Косцы удивленно на нее посмотрели, улыбнулись. Выпили, поговорили. Потом уложили гостей налучшие топчаны. Утром расстались тепло, обнимались, подолгу жали руки.

К вечеру Виктор и капитан добрались до стойбища, где должен был находиться беглец, но его там не оказалось. Пастух, прокуренный, худой, беззубый старик тоф, сказал:

- Никакой Мишка не ходила тута.

И снова удивительное произошло с капитаном: уже не глубоко в нем, а совершенно близко, на поверхности жило чувство - чувство удовлетворения, что не застали Михаила, что не надо будет лишать его свободы.

Виктор сказал, вздохнув:

- Братка, видать, где-нибудь поблизости прячется. Не беспокойтесь. товарищ капитан, мы его обязательно найдем. Но скоро ночь - повременим до утра.

Капитан молча качнул головой, ушел в чум, завалился на жесткие, кисловато-прелые оленьи шкуры. Возле уха звенели комары, в костре тлели угли, пощелкивая и вздыхая. Потом капитан с Виктором похлебал жирного наваристого бульона, погрыз кусок оленины, но аппетита не было. С головой укрылся мягкой медвежьей шкурой, однако сон не приходил. За всю ночь так и не уснул. Костерок в чуме погас. Виктор спал, и старик пастух тихонько посапывал. Капитан вышел из чума.

Стояла глубокая тишина на земле и в небе, только сонно и вяло фыркали за кустами олени, которые спят, как и спят оцепеневшие до последнего своего листа или хвоинки деревья, под которыми они примостились. Где-то очень далеко, наверное, за той высокой скалой, тревожно угугукнула птица, но тишина снова пропитала собой округу. Небо было черным, сгущенным, но у маковки сопки, похожей на шлем, виднелась огнисто-белая полоска, и капитан Пономарев не сразу догадался, что светила тонкая, узкая луна. Звезд негусто, они иногда вспыхивают, как бы вылетая из-под крадущихся по небу черных облаков. В нескольких километрах находилась быстрая, бурлящая река; капитан не слышал ей, когда вышел из чума, но вскоре уловил ее далекий, придавленный тьмой шум. Терпко пахло увядавшейлиствой и травой. Скоро наступит осень. Капитану Пономареву было грустно; ему казалось, что какая-то сила выбивает его из привычной жизни, устоявшихся представлений, привычек. Почему нарастает в груди томление, которого он никак не мог отогнать? Почему так настойчиво ему вспоминается заброшенная людьми дорога?

Начиналось утро, постепенно светало; месяц нырнул за скалистый горб сопки; на востоке несмело, серовато забелели облака. На снежные головы гольцов и скал легли первые солнечные паутины света нового дня. Капитан Пономарев закурил, подошел к стаду оленей, которых было просто тьма на пастбище. Они лежали кучками. Забеспокоились, завидя чужака, стали потряхивать чуткими ушами, вытягивать шеи, ловя сырыми трепетными ноздрями какие-то запахи. Капитан Пономарев погладил жесткую, росную спину оленя, на котором добирался в стойбище. Олень вздрогнул, вскочил с мягкого мха и, не взглянув на человека, величаво медленно отошел за соседнюю ель.

- Экий ты дуралей, - сказал капитан с нежностью. - Рассердился, что разбудил?

Олени стали приподыматься, вертеть рогатыми головами и коситься на непрошеного гостя блестящими перламутровыми глазами.

Он опустился на корягу и долго сидел на ней, размышляя о совершенно невероятном для себя - о том, чтобы навсегда поселиться в приглянувшейся ему Говоруше, никогда никем не командовать, а тихо, трудолюбиво жить. Просто жить.

К нему подошел Виктор и примостился рядом. Закурил. Они долго молчали, потому что невозможно и незачем было говорить, - всходило солнце. Оно как-то неожиданно, будто зверь, появилось в ущелье между двумя крутыми скалами, ударило в глаза яркими красными брызгами лучей - показалось, что бруснику раздавили в кулаке и прыснули в лица. Роса стала красно переливаться на каждом листе, на траве и хвое. Олени повернули головы к солнцу; трубно, властно заревел бык-вожак, высоко вскинув голову с ветвями толстых, мощных рогов. Стадо забеспокоилось и, погоняемое пастухом и ведомое своим величавым вожаком, тронулось в путь - к свежему, еще не топтанному ягелю клысоватой сопке за рекой; но к вечеру олени вернутся.

- Пойдемте, товарищ капитан, поищем Мишку, - тихо сказал Виктор. - Он, наверное, недалеко.

Капитан качнул головой так, будто уронил ее. Оба молчали. Шумно, с клацаньем раздвоенных копыт медленно удалялось стадо. Оно шло широким лавинным потоком. За отбившимися оленями гонялись прыгучие, резвые, веселые лайки. Солнце сияло в прощелине двух больших глыб, которые венчали сопку рогами. Сияние нарастало, и вскоре солнце буквально шквально горело, изливая на олений поток свой - красный, густой, первозданно-дикий, настораживающий человека. Стадо удалялось и утопало в солнце, и олени, представлялось, превращались в свет, улетучивались к серым, с красными подпалинами облакам.

- Виктор, со мной сейчас такое творится, что я могу наговорить глупостей, - сказал капитан Пономарев что-то совершенно непривычное для себя. Его тихий голос слегка дрожал. - Я не знаю, зачем все это скажу, может, оно лишнее, глупое и даже нелепое: мне, понимаешь ли, жалко себя. Впервые в жизни. Ты только не смейся.

- Что вы, товарищ капитан.

- Не к лицу мне такие речи, а вот надо же - докатился...

- Я вас понимаю...

- Ничего ты не понимаешь - еще молод и не хватанул в жизни с мое.

Два потока, живой и мертвый, уже слились и сияли высоко и широко в небе.

- Вот так, понимаешь ли, и человеку - свободно слиться и купаться в небесном раю, - сказал капитан Пономарев. Помолчал. Громко кашлянул и встал: - Эх, ребячьи мысли.

Виктор сварил оленьего мяса, заварил чаю; молча поели. Потом маленький караван неспешно потянулся по густой, косматой траве к узкой каменистой тропе.

Вскоре подъехали к ветхому, щелистому шалашу, из которого выскочил Михаил. Он замер, побледнел, отпрянул внутрь, ощупью поискал что-то на стенке. Грустно покачал головой и полностью выбрался наружу. Присел на корточки и низко склонил лицо, чуть не задевая коленей.

- Что, склонил голову для плахи? - спросил капитан Пономарев, спрыгивая с оленя и приближаясь к солдату.

- Здравствуйте, товарищ капитан, - произнес Михаил тихо и хрипло.

- Здорово, здорово, - вздохнул капитан Пономарев и присел возле Михаила. Он исхудал, но были свежи и румяны его щеки.

Виктор к ним не подходил, притворился, будто очень захлопотался возле оленей.

Капитану подумалось о том, что шел он за Саловым одним человеком, а пришел, кажется, другим. Ему не хотелось забирать этого парня.

- Надо, однако, исполнять службу, - сказал он и сжал губы.

- Что? - спросил Михаил.

- Так... ничего... сам с собой говорю.

Капитан Пономарев в волнении закурил, предложил Михаилу. Он робко вытянул из пачки папиросу, сунул патроном в рот; руки у парня подрагивали.

- Что, Михаил, боишься? - спросил капитан Пономарев, поднося к его папиросе зажженную спичку.

- Да, товарищ капитан.

- Чего же испугался?

- Мысли одной. Вы подъезжали сюда, а она как скребнет меня по мозгам.