Левчук молча, с неудовольствиеммахнул головой. Крановщик не обиделся, а весело подмигнул электрику, полному, неповоротливому мужчине, принялся помогать ему подключать к сети кран. Через полчасавсебылоготово, иДунаев, Левчук и Окладников принялись монтировать площадки, переходы и лестницы внутри цеха.

Вырывался из-за сопок жаркий таежный ветер и поднимал к голубому небу облака пыли, которая искрилась и липла к потным лицам монтажников. Левчук работал молча, угрюмо, сосредоточенно, на слова Дунаева отвечал скупым кивком головы. Кран тяжело маневрировал, задевал стрелой за колонны, монорельсы, кресты. Площадка была очень узкой. Через полчаса крановщик уже не улыбался, и его серые, в масле руки дрожали от нервного напряжения, потому что требовалось предельное внимание, точность; чуть ошибешься,и может произойти авария или можно покалечить, убить монтажника. Пот резал сощуренные глаза мужичка, но он боялся оторвать руки от рычагов и обтереть лицо.

- Эх, парни, как было бы ладно с башенным краном! - крикнул он.

Стрела несколько раз задела колонны - цех устрашающе гудел, сотрясался. Крановщик закричал:

- Экие вы, мужики, бестолочи! Разве, в рот вам репу, свой дом стали бы с крыши строить?

Левчук присел в тень.

- Потихоньку, Михаил, можно бы... - сказал Дунаев, присаживаясь на корточки рядом с Левчуком и прикуривая.

Молчали, покуривая и поглядывая в яркую синюю даль, в которой покачивались белые облака. От раскаленной земли поднимался густой жар.

- Помню, мужики, - сказал Левчук, прикуривая вторую папиросу, - как батяня научил меня работать. Он плотником был, добрым мастером. Хаты, бани, клети, конюшни - усе строил, що ни попросют. Однажды с артелью рубил баню. Мне тогда лет восемнадцать было - хлопец, одним словом. Уже по дивчинам бегал. Бате я лет с семи помогал, сперва по мелочам, а потом был на равных со всеми. Так вот, робили мы баньку. Ладная получалась - бревнышки гладкие, ровные, круглые. Поручил мне батя потолок. Стругал я доски, бруски прибивал. К вечеру почти усе готово было, а тут хлопцы идут: "Айда, Миха, к девчинам" Загорелось у меня, но надо было еще пару досок обстругать и пришить. Давай як угорелый - раз-два, раз-два, рубанком туды-сюды. Готово! Пойдет! Кое-где занозины торчали, однако думаю: не заметит батя. Побросал инструменты и вдул що было духу за хлопцами. Поздно вечером заявляюсь домой - сидит батя за столом, сгорбатился, сурово глядит на меня. "Ты чого же, кобелина, батьку позоришь? Ты людям делал? Так и делай по-людски". И як со всей силы ожарит меня бичом, - я аж зубами заскрежетал. А он - еще, еще, еще. Я кричу, а он жарит, жарит и приговаривает: "Людям, кобелина, делал? Так и делай по-людски". Вот он яким был. Мог и делать и спросить.

- Я тебя понимаю, Михаил, - сказал Дунаев. - Да, я хотел сорвать деньгу, потому что не был уверен - что же будет завтра, послезавтра. Живем одним днем. Подвернулось - срываем, а потом хоть трава не расти. Будь я тут хозяином - не допустил бы такого.

- Деньги, эти проклятые деньги, - вздохнул Левчук. - Сколько из-за них мы совершаем глупостей, сколько они приносят людям бед... Эх!

"Врешь, Левчук, - сердито думал Василий, не решаясь вступить в разговор взрослых товарищей. - В душе, чую, ты любишь деньги; и я люблю, и все любят их. Я сделаю все возможное, чтобы вырваться из бедности. Я буду камни грызть, но стану богатым, зажиточным. Я не повторю путь матери, отца или сестры. Я достигну таких высот - что о-го-го!"

Закончили перекур. Крановщик с неохотой взялся за рычаги. Все работали напряженно, опасаясьаварии. Ноквечеруона все же произошла - стрела задела за колонну, и с нее упал

монтажник Дулов. Он сильно ударился, но был в сознании, даже виновато улыбался.

- Я же тебе говорил, гад! - подошел с кулаками к Дунаеву красный Левчук.

- Прекрати истерику, - холодно сказал Дунаев, сильной рукой отстраняя Левчука. - Не убился мужик, и ладно. Эй, Иваныч, как ты?

- Очухаюсь, - морщился Дулов. - До дому доковыляю. А вы, мужики, работу не останавливайте - хорошая деньга в наш карман заплывает...

- Я так работать больше не буду, - сказал Левчук, удаляясь в бытовку.

- Как знаешь, Михаил, - ответил Дунаев и крикнул: - Продолжаем! Все по местам!

"Молодец, земляк! - жадно смотрел на своего рыжебородого бригадира Василий. - С такими осторожными людьми, как Левчук, далеко не уедешь, то есть много денег не заработаешь. Он, уже пожилой, не понимает простого закона жизни: нормальный человек поступает так, как ему выгодно. Правильный, не правильный монтаж - какая разница? Мы получили за работу большие деньги, и это главное. А мне нужно много, очень много денег! Я куплю машину, дом, много прекрасных вещей. Как это здорово! Только всякие эти Левчуки не мешали бы, не путались бы под ногами со своими правильными советами!"

Вскоре Левчук ушел из бригады Дунаева.

Дунаевцы работали так, что после каждой смены Василий в общежитии валился в постель и мгновенно засыпал. Иногда ночью тревожно просыпался, испуганно нащупывал под подушкой пачки денег и снова засыпал. Утром он складывал деньги в боковой карман куртки и весь день с ними не расставался. Когда в общежитьевской комнате никого не бывало, он пересчитывал деньги и даже любовался ими.

На Севере Василий пробыл до самого ухода в армию. Его тяготил Север, изнурительная, рискованная работа верхолаза, но он сказал себе: "Я все вытерплю, но стану очень богатым человеком. Я ни в чем не буду нуждаться. Только с деньгами я чувствую себя сильным и уверенным. Они - настоящий смысл жизни".

Дунаеву он как-то сказал:

-Спасибо, земляк, что ты позвал меня на Север.

- На здоровье, Вася, - скупо засмеялся Николай, приобнимая за плечо Василия.

Однажды дунаевская бригада возвращалась из командировки в базовый поселок; из-за нелетной погоды пришлось просидеть в аэропорту города Мирного более двух суток. Небо рубили острые молнии, воздухсотрясал гром. Переполненный аэровокзал гудел. Невыносимая, спрессованная духота выталкивала людей на улицу под навес, но холодное осеннее дыхание северо-востока и резкие косые потоки воды загоняли людей вовнутрь. Было очень тесно. Кто-то нервно ходил, кто-то ругался с работниками аэропорта, требуя вылета, угрожая или, напротив, умоляя, кто-то спал прямо на каменном полу, калачиком свернувшись на газете, или - в кресле, склонившись головой к коленям или на плечо соседа.

Наконец, на третьи сутки начались вылеты. Утром объявили посадку на московский рейс. Дунаев и Окладников стояли перед входом в аэровокзал и разговаривали. Сверкали и парили лужи, бледная дымка дрожала над мокрой тайгой. Воздух был чист, свеж и духовит. Пахло прелью, мхами леса, сырой глиной карьера, который находился рядом с аэродромом, и дождевой водой. Василий поднял глаза к небу, и его поразило величественное и фантастическое зрелище: в западной стороне неба замерли белые, большие облака, которые походили на головы могучих коней с лохматыми гривами. Из-за облаков множеством широких потоков разлетался солнечный свет, красновато окрашивая головы коней. "Как хорошо, очень хорошо", - подумал Василий, улыбаясь губами. Он, как ребенок, ждал, что кони вот-вот рванутся, предстанут во весь рост и помчатся по небу, выбивая гигантскими копытами искры, храпя и оглушая людей громким звоном бубенцов. В груди Василия неожиданно сталолегко, радостно. "Да, хорошо, - думалон,жадновсматриваясьв небо. - Какие кони! Какая синева! Так и должно быть в жизни". Что именно он хотел, чтобы было в жизни, и как связывалось то, что должно быть в жизни, с небом, облаками, синевой, - он ясно не осознавал.

К самому входу подъехала, резко затормозив, черная "Волга"; из нее неспешно, даже с какой-то важностью вышли трое - красивая девушка, молодой человек с тонкими усами и полный пожилой мужчина с седымиволосами.

- Счастливо, мои хорошие, - сказал мужчина и нежно прижал к груди девушку. - Отдыхайте, веселитесь. Деньги закончатся - телеграмму. Вышлем. А мы с матерью вашей квартирой займемся.