В этой статье Шульгин обвинил Добровольческую армию в том, что она превратилась в «Грабьармию», что непрекращавшиеся еврейские погромы разложили Добровольческую армию, в рядах которой осталось слишком мало бойцов и стало слишком много «хапунов» и грабителей, что многие бойцы, в том числе и офицеры, хотят не воевать, а только собирать с винтовками, револьверами и шомполами в руках «дары» от «благодарного населения».

Конец октября и ноябрь в Киеве были очень тусклыми и мрачными. Общественность Киева, кроме отъявленных монархистов и черносотенцев, отшатнулась от Добровольческой армии. Красная армия стала у Ирпеня и была постоянной угрозой для Киева, где не раз поднималась паника и распространялись слухи об эвакуации.

В конце ноября П.Г. Курц снова предложил мне подать заявление в Ученый совет факультета с просьбой оставить меня профессорским стипендиатом по кафедре «История России». Довнара в Киеве не было. Я написал под диктовку П.Г. Курца заявление и вручил ему. И это было мое счастье. В декабре я свалился, схватив тиф, и был отвезен в одну из городских больниц. П.Г. Курцу пришлось подать мое заявление самому. В больнице я перенес подряд три тифа-брюшной, сыпной и возвратный. Второй раз в жизни (первый – в Саратове) я с трудом выжил. Из больницы я вышел только в середине марта 1920 г. Снег уже почти стаял, только на рельсах трамвая, ходившего довольно редко, и в тени у стен зданий и у заборов сохранились еще серо-грязные кромки льда со снегом. Я еле -еле ковылял по улицам, но приближение весны помогло. Из Конотопа родители прислали нам «с оказией» картошки, муки, крупы и сала. Эта провизия очень поддержала меня в послетифозные голодные недели, когда так неистово хочется есть. Только приход тепла поставил меня на ноги.

Братья и друзья рассказали, как уходили из Киева добровольцы и как пришла в третий раз в Киев советская власть. Об уходе добровольцев они говорили как об уходе тяжело нагруженного и даже перегруженного разного рода продуктами и вещами обоза. Целые вагоны и платформы были набиты мукой, сахаром, керосином, хозяйственными товарами и всем, чем можно запастись «на черный день». Уходили в спешке, в панике, боясь, что Красная армия вот-вот перережет дорогу Киев-Одесса, открытую в последний момент галичанами Деникину.

Вместе с добровольческими войсками уходили, главным образом пешком, и киевские жители, опасавшиеся по каким-либо причинам возвращения советской власти или просто бежавшие от нее.

В этой эвакуации погибло много беженцев, больше всего от тифа. Военные власти добровольцев до последней минуты обманывали население Киева, уверяя, что все обстоит благополучно. Вагонов не хватало, и гражданскому губернатору Киева – о, ироническая шутка музы истории Клио! – с трудом удалось уехать в арестантском вагоне с решетками. Словом, это было бегство, паническое бегство с награбленным.

Красная армия вошла в Киев 15 декабря.

Третий приход Красной армии и третье установление советской власти на Украине существенно отличались от первых двух.

Трехнедельный налет Муравьева на Киев в феврале 1918 года был непосредственным и ярким проявлением буйной молодости большевизма. У бойцов армии Муравьева имелось, проскальзывало, правда, в очень незначительном количестве, что-то общее с «Двенадцатью» Александра Блока. Но Блок, как поэт, сильно идеализировал и опоэтизировал своих «Двенадцать», наделив их лично своими мессианскими мыслями и чувствами о создании «нового мира», «нового общества». В красноармейцах Муравьева мессианских мечтаний не было заметно. Молодость большевизма была гораздо грубее и проще. Солдатам Муравьева были гораздо ближе лихачи и «Катьки толстомордые», чем мессианские мысли о «новом мире».

Затем, красноармейцы в «Двенадцати» не думали еще о полном истреблении лиц старого общества. Красноармейцы Муравьева уже приступили к уничтожению своих противников – «офицерни», «украинцев» (петлюровцев), чиновников старого режима и пр. – под лозунгом «Мы все можем, мы все смеем», шаблонным лозунгом самоуверенной, верящей в свои силы молодежи. Но, например, В.В. Шульгин, арестованный Сашей Амханицким после захвата Киева Муравьевым, остался жив и цел и не был «на прощанье» «пущен в расход» перед уходом Муравьева из Киева.*

Второй приход Красной армии и установившаяся почти на семь месяцев советская власть на Украине показали большевизм в отчаянном размахе ожесточенной борьбы против своих противников – контрреволюции и буржуазии, когда ничем не ограниченный классовый террор стал основным методом борьбы, когда арестованного, согласно рецепту председателя Всеукраинской ЧК Лациса, «ставили к стенке», «посылали в штаб Духонина» только за то, что он «буржуй», или «поп», или «офицерня», или «очкарик», или «длинноволосый вития», не утруждая себя поисками доказательств виновности арестованного.

Во второй приход большевиков всякий след мессианизма уже совершенно исчез. Наоборот, в казни врагов «Нового мира» уже вмешивался какой-то элемент расчета, притом расчета не идеалистического и не героического, а скорее утилитарного характера: принесет ли казнь арестованного пользу «Новому миру» (т.е. советскому обществу), хотя арестованный еще не сделал и не сказал ничего преступного или вредного против советского строя. Большевизм, можно сказать, повзрослел и уничтожал своих врагов, действительных и возможных, веря в себя и в свои силы создать «Новый мир», построенный на более рационалистических началах, чем старый. Он расчищал на данном этапе пока еще только население России, как расчищают строительную площадку перед началом большой стройки. Он присвоил себе право очищать население России от вредных на его взгляд людей, как садовник очищает заросли, удаляя те плевелы, которые мешают росту и развитию полезных трав и злаков.

Сущность и характер третьего прихода Советской власти на Украину были раскрыты в приказе, опубликованном 15 декабря 1919 г. в газетах: «Красная армия в третий и последний раз заняла Киев».

Хотя это утверждение из-за интервенции поляков формально оказалось ошибочным, но по существу оно было верным. Оно было осознанием того факта, что большевизм (советский строй) победил своих противников – Колчака, Деникина, Петлюру и пр. – и утвердил свое господство почти на всей огромной территорией бывшей Российской империи.."Героически-фанфарный" период борьбы этим окончился. Белая гвардия была не только разбита, но потерпела и нравственный крах, став в своем последнем выражении – в «Добровольческой армии» – из армии «Освобождения России», какой она претендовала быть, – «Грабьармией». Все понимали, что Врангель и Петлюра уже не в состоянии оспорить господства Советской власти в России.

Но вместе с тем победа Советской власти означала, что попытка партии большевиков молниеносно, мощным порывом, превратить РОССИЮ из страны капиталистической в страну социалистическую потерпела крах. Эта попытка была разрекламирована партией большевиков еще до Октябрьского переворота, и сам Октябрьский переворот, судя по пропаганде большевиков в 1917-1920 гг., был предпринят именно для этого, ибо строительство социализма в России, правда, в более длительный срок, обещали и эсдеки-меньшевики, считавшие эту попытку партии большевиков бакунизмом, а не марксизмом, и эсеры.

Разруха в России, вызванная Первой мировой войной и усиленная гражданской войной и интервенцией, "достигла таких размеров, что, утвердив свою власть над Россией, советский строй в следующем, 1921 году, после Кронштадтского мятежа (в основе которого лежало разочарование масс в обещаниях большевиков) был принужден отказаться от задачи построения социализма в кратчайший срок и отступить назад – к НЭПу (политике меньшевиков).

Вот тогда эта политика построения социализма в России в кратчайший срокв порядке оправдания или хотя бы объяснения ее перед массами была задним числом – ретроспективно – приписана, приурочена к годам гражданской войны и была названа политикой военного коммунизма.

Когда я вышел из больницы, я был еще очень слаб, работать почти не работал и с трудом передвигался по Киеву. Я не мог узнать Киева и советской власти в Киеве.