- Война?
- Скорее простое убийство. Расстреляли, под Гомелем... Виноваты были только в том, что евреи. - Куда как достаточно, казалось бы, для одной судьбы, а Роза Яковлевна все тем же ровным тоном добавляет еще: - В ту же осень муж погиб. Подряд все.
- Тоже - там?
- Нет, на фронте, - полковой комиссар. Он намного старше меня был мудрый...
Сейчас в ее голосе звучит уважение, теплота и то тихое спокойствие, с которым говорят о том, что уже очень далеко и никакими силами не поправить. Взглядываю на нее - пожилую, в белоснежной кофточке с коротким, по локоть рукавом, сдержанную, - удивляюсь тому, как всего-то несколько слов могут изменить представление о человеке. Эвакуировалась с сынишкой, коммунистка, директор одного из передовых в области торгов, на редкость энергична и подвижна, несмотря на возраст, - все это, что зйал о ней до сих пор, воспринимается сейчас поиному, полнее, значительней, что ли; как по-иному воспринимается и почтительность, с которой чуть ли не все Загорово здоровается с ней на улице, ее готовность, стремление услужить людям, отчего, наверно, и возглавляемый ею торг - передовой.
Заметив, что я, не закусив, берусь за папиросу, Роза Яковлевна строговато замечает:
- А ну-ка, давайте обедать! - Внимательно посмотрев, она просит: Пожалуйста, не церемонничайте. Честное слово, мне приятно, что я не одна. А то бы как всегда закрутилась, забегалась. Потому и пригласила сюда...
Сказано то, что надо сказать, теперь чувствую себя в своей тарелке - в переносном смысле, и уверенней обращаюсь с тарелкой - буквально. Любопытно все-таки устроена жизнь: сам немало попользовался ею, поездил, повидал, знаю множество людей, и все равно каждый в отдельности - открытие. С той лишь разницей, что одного открываешь сразу, другого - позже, а кого-то, бывает, не откроешь и вовсе: секрет за семью замками. Причем и в состоявшееся уже открытие приходится подчас вносить поправки: не ждешь, допустим, особой тонкости, а именно тонкостью тебя и поразят.
- После вашего звонка я на минуту домой заезжала.
Прихватила одну вещицу. - Роза Яковлевна щелкает запором темно-вишневой сумочки. - Хотела вам показать.
Круглый и плеский, как пудреница, фарфоровый флакончик духов с навинчивающейся позолоченной пробкой уютно, овально ложится на ладонь, по тонкой бело-розовой, как кожа ребенка, поверхности - несколько золотистых дубовых листков; прелестная вещица, ничего не скажешь!
- Подарок Сергея Николаича. - Роза Яковлевна коротко улыбается. Вернулся с курорта и принес. Говорит: рижские, на французской эссенции...
...Роза Яковлевна постаралась отпустить посетителей как можно быстрее, и лишь после этого Орлов подсел к директорскому столу. Наклонив большущую продолговатую голову, посапывая и шурша плащом, он освободил небольшой сверток от ленты, от бумаги - под ними оказалась полукруглая черного бархата коробка; объяснил, довольно посмеиваясь:
- Вы как-то сказали, что к вам без дела, без просьб никто не приходит. Так вот, у меня сегодня - ни дел, ни просьб. А это вам - примите покорно.
Несколько торжественно он откинул верхнюю крышку коробки: внутри, в черных бархатных гнездах помещались три круглых флакона - один, в центре, побольше, по сторонам - поменьше.
- Сказали - редкость! - простодушно похвастал он.
- Сергей Николаич, ну зачем? - упрекнула Роза -Яковлевна, чувствуя, что ей - и неловко и приятно.
- Вот так здорово! - шутливо вознегодовал Орлов. - Да я вам за один наш корпус давно в ножки поклониться должен!
- Эка, что вспомнили!
- Не вспомнил - не забывал. И сами покоя не знали, и вас замучали.
Новый административный корпус, половину которого отвели под спортивный зал, строили так называемым хозяйственным способом - без подрядчика, сами. Стройка затягивалась, не было, пожалуй, дня, чтобы в торг к Розе Яковлевне не наведывался завхоз детдома Уразов либо не звонил, не заходил Орлов. Требовалось все подряд:
стекло, гвозди, шифер, олифа, краски - не сразу подберешь это в магазинах и сейчас, тогда же, побольше двадцати лет назад, любой стройматериал был проблемой.
- Как же вам откажешь! Вон вы с каким аргументом являетесь, - как скажете, так и придавите, - Роза Яковлевна невольно передразнила: Понимаете, Роза Яковлевна, надо: дети.
- Правильно - дети, - охотно, улыбаясь, подтвердил Орлов.
Не удержавшись, Роза Яковлевна отвинтила золоченую пробку, понюхала.
- Прелесть какая! Спасибо, Сергей Николаич.
- А я, знаете, еще что помню? - спросил Орлов. - Как вы нам мандарины отдали.
- Вот это уж не помню.
- Ну, что вы! Вскоре после войны, под Новый год.
Это уж точно - елку мы делали. Позвонили вы и говорите: получили несколько ящиков, первый раз за пять лет.
В магазины, говорите, отдавать не будем - мало, сами продавцы разберут. Решили - в детсады да вашим ребятишкам. Присылайте - берите. Мы их на елку на ниточках повесили. А после раздали. Один парнишечка получил свою долю и за брюки меня дергает: "А с энтимп шариками - чего делать?"
- Я почему-то другое хорошо запомнила. - Роза Яковлевна рассмеялась. Как прибежали вы материю на свадебное платье просить. И забыли, как называется.
Говорите - на какого-то греческого бога похоже. Насилу догадалась: гипюр!
- А, это мы наших воспитанников женили, - подтвердил Сергей Николаевич. - Прекрасная пара!
Роза Яковлевна всегда относилась к Орлову с неизменной симпатией, непроизвольно - из-за тех же детей, вероятно, - выделяя его среди других загоровских директоров; после же неожиданного знака внимания, подарка, к этому прочному уважению добавилась какая-то теплота, чуть ли не родственная. Вероятно, нечто подобное привнеслось и в отношение Орлова к ней. Прежде, во всяком случае, их разговоры происходили только на служебной почве, в торговском кабинете да на районных совещаниях.
А тут, вскоре столкнувшись с Розой Яковлевной поздним вечером на улице, Орлов вызвался проводить ее до дома; по дороге посидели на скамейке, с удовольствием подружески поговорили. То, что их могли увидеть в такой поздний час, на чужой скамейке, оживленно беседующих, их не смущало, не заботило: к ним ничего не могло пристать - слишком хорошо загоровцы знали их, да и, кроме того, кому бы пришло в голову сплетничать о людях пх возраста? Их первая и единственная прогулка произошла, когда им обоим было близко к шестидесяти, а Сергею Николаевичу оставалось жить всего с полгода...
...Плоский бело-розовый диск с золотистыми дубовыми листками по поверхности лежит на столе, - отталкиваясь от пего, воображение легко воссоздает картину, не столь уж, может быть, далекую от действительности. Коренастый большеголовый мужчина с белыми висками заходит в московский парфюмерный магазин, что в начале улицы Горького и, растерянно поплутав взглядом по рядам всевозможных коробок и флаконов, просит дать самое лучшее. Покупатель пожилой, одет скромно и все-таки за ценой не постоит, мгновенно, натренированно определив это. продавщица в синем фирменном платье подает ему черную бархатную коробку. Брови у покупателя на секунду, от замешательства, вздрагивают - все же с курорта, обратная дорога и, прикинув, что на постель и на чай в вагоне останется, просит завернуть. Большеглазая, с подведенными ресницами продавщица вручает ему сверток, тихонько вздыхает: какой-то подвезет, ей пока таких духов не дарят, а самой покупать - с ума сойти!..
- Поберегаю, - признается Роза Яковлевна. Она отвинчивает пробку, выливает несколько капель на лаладонь, - по комнате распространяется запах каких-то трав, как если бы сюда внесли охапку недавно скошенного, чуть привядшего на солнце лесного сена со стеблями тмина, медуницы и привяленной земляники. Пожилая остроносая женщина с серебряными нитями в коротких каштановых волосах бережет, конечно, не сами духи - память о человеке, пх подарившем; веснушки на ее загорелом, вспыхнувшем от смущения лице становятся заметнее, огнистее. - Смешно, наверное, говорить... Растрогал он меня. И поняла я, что давно он для меня - ну, близкий, что ли. Сама поразилась...
