И даже тот, не испытывающий к ней особой приязни человек, не отличающийся особой чувствительностью, коротко и зло выругался:
- Нашли на кого клепать!..
Дети росли на славу. Александру Петровну, Германа, Орлова, Софью Маркеловну - всех, кто принимал живейшее участие в судьбе двойняшек, особенно радовал Федя; он окреп, поправился, начисто забыл прежний кошмар и первый, без каких-либо наущений взрослых, назвал свою приемную мать мамой. То, что не смогли сделать врачи и квалифицированные многоопытные воспитатели, совершили домашняя обстановка, ласка родителей.
Материально, конечно, семья стала жить постесненней. В ту же зиму Софья Маркеловна встретила на улице свою Сашеньку, когда та везла на санках наполненные чем-то мешки. Раскрасневшаяся с мороза Александра Петровна вытерла вспотевший лоб красной варежкой, довольно объяснила:
- Кабанчика купили - комбикорму достала. Подкармливать моих надо растут!..
Под Новый год она несколько дней проболела, вышла на работу осунувшаяся, с желтыми пятнами на бледном лице: сделала аборт. Из песни слова не выкинешь: что было, то было. А было за эти пятнадцать лет всякое.
Давно уже заблестели седые нити в волосах Александры Петровны, заметно начал сутулиться - теперь уже не от смущенья, не от великого роста своего, а от забот - Герман Павлович. Не было только одного - чтобы родители хоть мелочью, хоть чем-нибудь выделили Николая, - навещая свою Сашеньку, Софья Маркеловна видела, знала это лучше, чем другие. Если Николая и выделили, так разве тем, что после восьмилетки он пошел в техникум, кончил его и вот-вот должен вернуться с действительной. Ольга же и Федор, как они ни сопротивлялись, по настоянию и воле отца и матери поступили в политехнический институт.
- Оленька-то - невеста! - сияя милыми черными глазами, сказала-погордилась вчера Александра Петровна при встрече с Софьей Маркеловной.
7
Торг - главная торговая организация Загорова, штаб всей городской торговлрт, - находится на центральной улице, во дворе. У распахнутых ворот склада с одной автомашины сгружают картонные продолговатые коробки, занося их внутрь, вторую машину нагружают точно такими же коробками, вынося их наружу. Мелькает забавное сравнение: вот оно - схематическое изображение жизни...
В узком, с низкими потолками коридоре торга остро пахнет масляной краской, пусто; обтянутая дерматином дверь с табличкой "директор" приоткрыта, оттуда доносится перестук пишущей машинки.
- Роза Яковлевна? - Сидящая в-приемной за машинкой девчушка взмахивает челочкой, смешливо оттопыривает пухлые губки. - Спохватились! Она в семь часов на свинарник ушла. А оттуда по точкам пойдет. Будет после двух.
Досадно, конечно, - не сообразил условиться о встрече заранее, теперь полдня, самое малое, потеряно. Нерешительно топчусь, - девчушка бойко отбивает строку, сочувственно осведомляется:
- Вы по какому вопросу? Может, что передать?
- Да я по личному...
- По личным вопросам после пяти. - Всякий интерес ко мне утрачен, челочка сосредоточенно склоняется над машинкой.
Вместе с досадой испытываю и некоторое облегчение:
на какое-то время совершенно свободен, можно бесцельно побродить по утреннему Загорову, попробовать хоть както разобраться в своих впечатлениях. Их - много, пока они никак не систематизируются, не представляю, каким способом из этой мозаики собрать образ человека? Теоретически - совершенно просто: удалить, отжать все лишнее, и вот он Сергей Николаевич Орлов, сгусток. Только получится ли - сгусток?.. Снова приходит мысль: не мудрствуя лукаво, рассказать и о том, как эта мозаика находилась, складывалась. О всех встречах и знакомствах с людьми, которые независимо от всего входят в твою собственную жизнь, обогащают тебя - уже одним тем, что они есть. Софья Маркеловна, секретарь райкома Голованов, председатель колхоза Буров, Александра Петровна... Ведь они - не фон, на котором должна возникнуть фигура Орлова: они - его органическое окружение, его питательная среда, с ними он жил, работал, заодно действовал. В общем, со мной пока происходит то, что и с сороконожкой, когда она попыталась выяснить, как движется каждая ее нога...
На встречах с читателями литераторам обычно задают вопрос, ставший традиционным: какова ванна творческая лаборатория?.. У подлинных творцов, когда-либо живших и живущих ныне, такая лаборатория - всегда неповторимое сооружение, созданное по собственным законам, и технология, где свободная гармония поверяется строгой алгеброй, где при видимой простоте все таинственно и не поддается воспроизведению, где, наконец, даже отходы производства драгоценны так же, как пыльца, осыпающаяся из-под резца золотых дел мастера. Когда же, по привычке, по инерции - невольно ставя в неловкое положение - подобный вопрос задают тебе, стараешься отмолчаться либо свести ответ к шутке. Не лаборатория, - так:
рядовой закуток, в который терпеливо стаскиваешь груды собственных наблюдений, посыпая их табачным пеплом, высоко вдруг вознесясь в помыслах, начинаешь спотыкаться на первой же корявой строчке. Либо неуверенно, на ощупь прикидывая, куда можно приткнуть тот или иной случайный эпизод вроде нашего вчерашнего разговора с детдомовским шофером. Остановил он меня у ворот вопросом:
- Сказывают, про Сергей Николаича писать будете?
Волосатый, кряжистый, он, исподлобья поглядывая,
выслушал не очень определенный ответ, задумчиво потер утиный, разделенный ложбинкой нос и упрекнул:
- Меня бы, чай, поспрашивать надо. Я его возил.
Просидели мы с ним порядочно, но беседа наша свелась к тому, что он лишь коротко, натужно отвечал на расспросы. Вроде: "Ну, как же, как же!" "Строгий да с душой потому..." "Это уж нет - на машине ездил по делам только. Мне всыпал - когда что..." Под конец - чувствуя, что и я устал из него вытягивать, и сам огорчившись, что не может развязать язык, мрачновато и выразительно показал большой, с черным поломанным ногтем палец:
- Во - мужик был!..
...В торг, послушавшись совета рыженькой секретарши, прихожу к пяти: я ведь действительно по личному вопросу.
За долгий жаркий день девчушка разомлела и, кажется, не узнав, безучастно показывает на дверь позади себя.
Разговаривающая по телефону немолодая, в белой кофточке женщина одним и тем же кивком и войти разрешает и отвечает на приветствие; сидящие за вторым столом трое мужчин следят за разговором, комментируя его.
Устраиваюсь у открытого во двор окна - отсюда, со стороны, хорошо виден и весь кабинет, довольно просторный, и его хозяйка, настойчиво кого-то в чем-то убеждающая. Ей на вид побольше пятидесяти; крупный с горбинкой нос, острый подбородок, темно-каштановые с обильной сединой волосы коротко обрезаны и при малейшем движении головы залетают на загорелые веснушчатые щеки; разговаривая, левой, свободной рукой то поправляет бумаги на столе, то энергично жестикулирует.
Замечаю еще одну деталь: Роза Яковлевна сидит, откинувшись на спинку стула с повешенным на нем синим жакетом - обычно даже чем-то увлеченные, женщины умудряются одновременно следить за тем, чтобы не помять костюм. Несколько раз она взглядывает в мою сторону; или молча подбадривая подождите еще немного, я сейчас, - или попросту подумывая, почему этот незваный все еще тут?..
Результаты успешно закончившихся телефонных переговоров директор торга обсуждает со своими работниками, принимая решение немедленно, прямо в ночь, послать машины на областной холодильник - за свежемороженой рыбой, как я понимаю; на какое-то время народу в кабинете не убавляется, а прибывает. Расходятся по одному, унося подписанные бумаги и поручения; и наконец-то долгожданное:
- Слушаю вас, товарищ.
Присаживаюсь к столу; сославшись на рекомендацию секретаря райкома Голованова, объясняю, что меня привело сюда, спрашиваю, хорошо ли она, Роза Яковлевна, знала Орлова?
Рыжеватые брови женщины удивленно приподнимаются - так чувствует себя идущий вперед человек, которого кто-то или что-то заставляет резко оглянуться назад.
