1918 год. В Загорове организован детский дом - из числа тех, что создаются в стране по декрету Совнаркома. Под детдом выделены личные покои игуменьи женского монастыря. Первые пятьдесят ребятишек - дети погибших в революцию. Столовая общая. Слева - столы монахинь, справа - детдомовские, по стенам - иконы.
Монахинь кормят сытно, вкусно. Детдомовский рацион - сто граммов хлеба, чечевица, овес, картошка. Все пятьдесят воспитанников учатся в первом четвертом классах, занимаются трудом. Мальчики плетут лапти, корзины из прутьев, девочки шьют белье и вяжут варежки.
1920 год. Женский монастырь ликвидирован, детдому передано второе большое здание. Количество воспитанников возросло до трехсот. Много беспризорников.
Матрасы и подушки из соломы, на каждом топчане спят по двое. В марте апреле - случаи заболевания тифом.
Два месяца преподаватели и воспитатели живут в общежитии на казарменном положении, семьи навещают по выходным. Тиф ликвидирован. С осени в детдоме силами воспитанников ставятся спектакли "Весенняя сказка" и "Жена ямщика", даются концерты музыкального кружка, которые посещают местные жители.
1924 год. В детдоме создано подсобное хозяйство, имеется несколько коров, три лошади, выделен земельный участок. Воспитанники охотно работают на огороде и в поле. Построена баня.
1927 год. Детский дом передан в ведение отдела народного образования. Значительно улучшилось снабжение. Дети имеют по две смены постельного и нательного белья, верхнее пальто из хлопчатобумажной ткани, обузь кожаная и брезентовая. Валенок еще не было.
1931 год. Неподалеку от Загорова ликвидирована бандитская шайка. Отобранные золотые кольца переданы детдому, на них в пензенском торгсиые куплено 250 метров ситца - на платья для девочек - и сахар...
Да!.. Закуриваю и пытаюсь мелкими ребячьими шажками ходить по номеру, отведенного пространства но хватает на два обычных нормальных шага. Больше всего трогает, волнует вот это - "валенок еще не было" и что на отнятое у бандитов золото купили ситец на платья для девочек. Дело даже не в том, что такого не придумаешь, - предельно короткие строчки поражают своей простотой, скрытой в них суровой нежностью.
У каждого бывают моменты, когда нужно с кем-то поговорить. Выложить, что гнетет либо переполняет тебя, от чего-то уйти, в чем-то утвердиться или, наоборот, окончательно разувериться, либо еще по какой-то подобной причине. В таких случаях литератор и берется за перо - ибо его работа и есть вызванный внутренней потребностью разговор с читателем.
Не знаю, для кого как, для меня понятие "читатель"
никогда не было отвлеченным, а совершенно конкретным:
я всегда адресуюсь к своему поколению, к своим сверстникам. Людям рождения двадцатых годов. Получившим в тридцать пятом - тридцать седьмом комсомольские билеты. Оставившим свою юность - как штатскую одежду - на призывных пунктах сорок первого. У которых сейчас седина да лысины, под глазами - нередко из-за нездоровых почек - натекают мешки, но в груди у которых бьется по-прежнему молодое сердце. Всякий пишущий, по моему глубокому убеждению, должен писать свое время.
Исторические полотна и фантастика только подтверждают это: и в далекое прошлое и в еще более далекое будущее историк и фантаст вглядываются с позиций нынешнего.
...Все это, наверно, читается долго, - как ощущение, как мысль проносится мгновенно. Прислушиваясь к тишине - угомонилась, утихла районная гостиница, - я кладу на стол, под ровный круг света бумагу и наискосок, развешивая над ней облака табачного дыма, пишу:
ПИСЬМО МОЕМУ ЧИТАТЕЛЮ
Дорогой друг!
Договоримся поначалу, что будем - на Вы. На шестом десятке люди становятся несколько старомодными, щепетильными, да и никогда "тыканье" без разбора, направо и налево, не было признаком ни простоты, ни тем паче - вежливости. Не говоря уже о тех случаях, когда руководящее лицо, независимо от ранга, "тычет" подчиненному, а тот, старше его, почтительно "выкает". Чего доброго, в ненаказуемом этом угодничестве мы эдак скоро и сладенько "с" в обиход пустим: "Вы-с!"
В книгах обычно не принято вот так, напрямую, обращаться к своему читателю. Очень возможно, что неодобрительно отнесутся к этому письму критики, строго стоящие на страже жанровых законов, - они, эти законы, существуют, и, сознаюсь, не мне бы их нарушать. Допускаю также, что мой будущий редактор, прочитав письмо, пресловутым красным карандашом поставит огромный знак вопроса: а нужно ли оно?
Но - если уж с первой страницы пригласил Вас быть соучастником поездки в Загорово - воспользуюсь и возможностью поговорить с глазу на глаз. Тем более что разговор наш - о самом главном: о детях.
Взволновали меня эти лаконичные записи в альбоме, - убежден, что не оставят они равнодушными и Вас. Помните, начинаются они с восемнадцатого года? - мы с Вами родились попозже, но по книгам, кинофильмам, по песням и рассказам родителей знаем "боевой восемнадцатый" так, словно сами переживали его. Первый год Советской власти - скрытое и открытое сопротивление всем ее усилиям; притаившиеся, как клопы в щелях, сытые обыватели, выжидательно прикидывающие: а куда повернет?
Уходящие на фронты отряды красных добровольцев и бесконечные очереди к булочным, где былые запахи сдобы сменились кисловатым духом пайкового хлеба. Война, интервенция, мятежи, и в такое время Совнарком принимает декрет об организации детских домов. Советская власть не хочет, не может допустить, чтобы дети - будущее страны - пухли от голода, давили тифозных вшей, попрошайничали, ехали, гроздьями повиснув на буферах и подножках теплушек, - в поисках своих Ташкентов, городов хлебных...
Во исполнение декрета в уездном городе Загорове люди в кожаных куртках, обходя улицу за улицей, прикидывали, какое помещение занять под детский дом. Чтобы - надежней, покрепче. Покои игуменьи? - очень даже подходящие. Мать игуменья громы небесные мечет, монашки, как черные кошки, шипят. Ничего, управимся - вовсе эту лавочку прикроем: бога нет, религия - опиум для народа! Устраивайтесь, ребятишки; ваши отцы погибли за революцию революция не забыла про вас. Растите, учитесь. Со жратвой пока туговато наладится, кусок хлеба есть, чечевица да овес - какой-никакой, а приварок. Погодите, малые, - все у вас будет!..
Принимались ли подобные декреты когда-нибудь и гденибудь раньше?
Зато мы с Вами, ровесники Октября и уже сами вырастившие своих детей, хорошо знаем другое: поболее пятидесяти лет, что существует наше государство, миллионы советских детей щедро пользуются всем, что имеет и чем располагает страна. Им - самая спелая виноградная кисть, если даже ее приходится доставлять самолетом в заполярный Норильск. Им - наши теплые мори, с дворцами-санаториями, им - новые, полные света школы, спортзалы, бассейны, детские театры, лгузеи, книги...
Вспомните, какая веселая суматоха царит в начале лета на центральных площадях городов, откуда один за другим отходят в пионерские лагеря автобусы с красными флажками и далеко видными предостерегающими транспарантами: осторожно - дети. Вспомните, как, не глядя на светофор, перекрывает милиционер самый людный перекресток и детский сад, взявшись за руки, с достоинством шествует через улицу, под самыми колесами нетерпеливо урчащих машин: дети. Вспомните, наконец, как светлеет в зале, где проходит торжественное заседание, когда в белых кофточках и рубахах с кумачовыми галстуками - в проходах - выстраиваются пионеры, и ваше сердце обдает горячей волной. Согласитесь, - ни одна из приведенных сцен не нуждается в комментариях: дети. Иные из них, уложенные рядками, только еще катятся в тележках на хромированных колесиках - по кафельным коридорам родильных домов; другие - нарядные и чуть напряженные, впервые усаживаются за школьные парты; третьи - накинув маскировочные халаты, в любую погоду и непогоду - идут в дозоры, на охрану границ; четвертые - - уже трудятся рука об руку, помогая нам надежным, вовремя подставленным плечом. И все они - наши дети, независимо от своих лет дорогие для нас. Ласкает, обихаживает, натаскивает своего детеныша всякая живая тварь, каждый зверь, - как же чист, всемогущ, этот древнейший инстинкт всего живого, освещенный высоким светом разума, интеллекта!
