Уже засыпая, я услышал треск и стон льда вблизи иглу, но, так как шум был не сильный и скоро прекратился, я решил, что лед сжимается и полынья закрывается. Убедившись, что мои рукавицы под рукой и я могу в случае необходимости мгновенно схватить их, я перевернулся на постели из оленьих шкур и стал засыпать. Только я задремал, как вдруг снаружи раздался чей-то взволнованный крик.
Вскочив на ноги и заглянув в смотровое окошечко иглу, я обмер: между нашими двумя иглу и иглу Бартлетта протянулась широкая полоса черной воды, причем ближний край ее проходил чуть ли не перед самым нашим входом. На противоположной стороне полыньи стоял один из людей Бартлетта, он пронзительно кричал и жестикулировал со всей отчаянностью возбужденного и насмерть перепуганного эскимоса.
Разбудив своих спутников, я вышиб ногой снежную глыбу, служившую дверью, и в мгновение ока выскочил наружу. Трещина во льду прошла в каком-нибудь футе от того места, где были привязаны собаки одной из наших упряжек, еще немного - и их стащило бы в воду. Другая упряжка лишь чудом спаслась от погребения заживо под торосистым нагромождением - подвижка льда как нарочно прекратилась после того, как завалило петлю веревки, удерживавшей постромки на льду. Иглу Бартлетта сносило в восточном направлении на ледяном плоту, отколовшемся от ледяного поля, а за ним, насколько позволял видеть валящий из полыньи туман, была сплошь черная вода. Похоже было на то, что ледяной плот с отрядом Бартлетта столкнется с нашей льдиной чуть подальше, и я крикнул его людям, чтобы они сворачивали лагерь, спешно запрягали собак и были готовы перескочить к нам при первой возможности.
Затем я повернулся в другую сторону и оценил наше собственное положение. Два наших иглу, Хенсона и мой, стояли на небольшом обломке старого ледяного поля, отделенным трещиной и торосистым нагромождением от большого ледяного поля к западу от нас. Было ясно, что еще одно небольшое растяжение или сжатие - и мы тоже отделимся от своего поля и поплывем подобно отряду Бартлетта.
Я выдворил Хенсона и его людей из их иглу, приказал всем немедленно собирать вещи и запрягать собак и, пока они занимались этим, разровнял проход через трещину к большому ледяному полю на западе. Я делал это с помощью ледоруба - заваливал трещину льдом и выравнивал поверхность так, чтобы можно было перевезти сани на другую сторону. Как только грузы были переправлены и надежно устроены на ледяном поле, мы все подошли к краю полыньи, чтобы помочь Бартлетту перетащить сани на нашу сторону в тот момент, когда ледяной плот соприкоснется с краем полыньи.
Плот медленно подплывал все ближе и ближе и наконец с хрустом приткнулся к краю ледяного поля. Так как обе поверхности находились примерно на одном уровне, плот лежал у края поля, словно лодка у причала, и мы без труда переправили отряд Бартлетта на нашу сторону.
Хотя полынья могла вскрыться прямо посреди такой льдины, как наша, мы не могли терять часы сна в ожидании этого события. Поскольку мы лишились иглу, нам не оставалось ничего другого, как построить новые и немедленно лечь спать. Нечего и говорить, лишняя работа никому не доставила особого удовольствия. В ту ночь мы спали в рукавицах, в любой момент готовые ко всякой случайности. И если бы новая трещина, пройдя прямо через возвышение для сна в иглу, сбросила нас в ледяную воду, мы бы после первого шока от холодного купания выбрались на лед, отжали нашу меховую одежду и приготовились к следующему ходу нашего злокозненного противника - льда.
Мы страшно устали, а наше положение на льдине было весьма ненадежно. Но все же за этот переход мы оставили далеко позади мой рекорд трехлетней давности (вероятно, 86°12' северной широты), так что заснул я, довольный тем, что побил наконец свой собственный рекорд, а уж утром будь что будет.
Следующий день, 29 марта, принес нам мало радости. Хотя мы все настолько устали, что отдых бы нам не помешал, нам вовсе не улыбалось располагаться на пикник возле этого арктического Флегетона [64], который, словно степной пожар, час за часом извергал черный дым на север, северо-запад и северо-восток. Образовавшееся от сгущения паров облако и его отражение в черной воде внизу было таким густым, что мы не видели противоположного берега полыньи - если только у нее вообще был северный берег. Казалось, мы стали лагерем у края того самого, выдуманного мифотворцами, открытого Полярного моря, которое якобы навеки преграждает путь человеку к северному концу земной оси.
Как ни мучительно было ждать, иного выхода не оставалось. Позавтракав, мы осмотрели сани, произвели необходимый ремонт и просушили одежду над небольшими керосинками, специально предназначенными для этой цели. Бартлетт попытался измерить глубину моря, но, вытравив 1260 морских саженей [2 км 300 м] проволоки, дна не достиг. Сматывать с барабана всю проволоку он не стал, опасаясь, что вследствие какого-нибудь дефекта проволока оборвется и мы потеряем ее, а нам хотелось сохранить всю проволоку, какая у нас была, для нашего крайнего северного промера. Мы надеялись, что он будет произведен на самом полюсе. Так как у нас оставался всего один лот, я не хотел рисковать им в этом пункте маршрута, а потому велел Бартлетту привязать к проволоке пару полозьев, которые мы взяли от последних сломанных саней.
Увидев по часам, что настало время для сна, - ведь солнце светило круглые сутки, - мы снова легли спать в иглу, наспех построенных после волнующих переживаний накануне. От массы черной воды перед нами, словно от далекого прибоя, исходил низкий, все нарастающий рокот. Людям неискушенным он показался бы зловещим, но нас он только ободрял, так как мы знали, что он означает сужение, а то и закрытие полосы открытой воды, преградившей нам путь. Так что в эту "ночь" мы сладко спали в своих ледяных хижинах.
Глава 29
БАРТЛЕТТ ДОХОДИТ ДО 87°47' СЕВЕРНОЙ ШИРОТЫ
Наши надежды скоро оправдались. 30 марта я проснулся и взглянул на часы: был 1 час ночи. Рокот закрывающейся полыньи перешел в хриплый рев, перемежаемый стонами и выстрелами, как из винтовок, замирающими на западе и востоке, подобно отзвукам линии фронта. Выглянув в смотровое оконце, я увидел, что черная завеса разредилась; сквозь нее виднелась другая, еще более черная завеса - еще одна полынья на нашем пути.
К 8 часам утра температура упала до -30° [-34°С], дул резкий северо-западный ветер. Стоны и скрежет льда прекратились, туман и мгла рассеялись, как бывает обычно, когда полынья закрывается или замерзает. Мы ринулись вперед, не дожидаясь, пока лед вскроется вновь. В этот день все три отряда - Бартлетта, Хенсона и мой - шли вместе, то и дело перебираясь через узкие полосы молодого льда, на месте которого еще недавно была открытая вода. Нам пришлось пересечь озеро молодого льда в шесть или семь миль шириной; лед был тонкий и прогибался под нами, когда мы во весь опор гнали собак к противоположному берегу. Мы изо всех сил старались наверстать упущенное время, и когда разбили лагерь на старом тяжелом ледяном поле, пройденное нами за день расстояние составило добрых 20 миль.
Область, через которую мы шли последние четыре перехода, перспективами на будущее не радовала. Мы слишком хорошо понимали, что достаточно нескольких часов сильного ветра - и лед придет в движение по всем направлениям. Пересечь подобную зону по пути на север - это только полдела, ведь предстоит еще возвращение обратно. И хотя девизом Арктики должно быть: "Довлеет дневи злоба его", мы горячо надеялись, что до тех пор, пока мы снова не окажемся к югу от этой зоны, уже совершая обратный путь, - до тех пор сильных ветров не будет.
Бартлетту предстоял последний переход, и он выжимал из себя все, что мог. Дорога была сравнительно хорошая, однако день стоял облачный. Резкий северный ветер дул нам прямо в лицо, температура держалась ниже 30° [ниже -34°С]. Все же мы предпочитали северный ветер, хоть он и затруднял ходьбу, восточному или западному; в последнем случае нам пришлось бы плавать по открытой воде, северный же ветер закрывал за нами все полыньи, облегчая возвращение вспомогательному отряду Бартлетта. Правда, давлением ветра лед, по которому мы шли, отгоняло на юг, и мы проигрывали целые мили расстояния, однако замерзшие полыньи компенсировали это.
