Отряд доктора Гудсела вернулся 11 января. Им не повезло, хотя они и видели свежие следы мускусных быков. Боруп вернулся на следующее утро с 83 зайцами и рассказал нечто интересное. Подойдя к самому леднику, они наткнулись на целую колонию этих белых арктических зверьков числом до 100 штук. Полярные зайцы не отличаются дикостью; они подходят к охотнику так близко, что их можно взять чуть ли не голыми руками. Им неведом страх перед человеком, потому что там, где они обитают, человек практически неизвестен. Боруп и эскимосы окружили зайцев, подошли к ним вплотную и, не тратя патронов, перебили их ударами прикладов по голове.

Однажды случилось так, что во время охоты Боруп и эскимосы заблудились и в течение суток не могли отыскать свой иглу. Ножей-пил, необходимых для постройки снежного дома, у них с собой не было; они не захватили даже простого ножа, который мог послужить заменой. Поднялся сильный ветер, луна скрылась за облаками, в воздухе крутились снежные вихри, погода стояла холодная. Они без конца топтались на месте, чтобы не замерзнуть. Наконец, выбившись из сил, они перевернули сани на бок, эскимосы вытоптали ногами снежные блоки, и, соорудив кое-какое убежище, все немного поспали. Когда небо прояснилось, оказалось, что они находятся в какой-нибудь полумиле от своего иглу.

На другой день после возвращения Борупа пришли капитан Бартлетт с людьми и четыре человека из вспомогательного отряда Марвина. Мы уже начали беспокоиться за них - лед пролива Робсон в зимнюю тьму отнюдь не самая безопасная дорога для санного отряда. Капитан сообщил, что они пересекли залив всего за шесть часов; однако, хотя он и объездил всю равнину полуострова Полярис, увидеть мускусных быков ему не удалось.

К концу января южный небосклон около полудня стал слабо высвечиваться красным; период сумерек растягивался. По небу уже кружила последняя зимняя луна, и я записал в своем дневнике: "Слава богу, лун больше не будет!" Человек может провести в Арктике сколько угодно темных зим, но его жажда солнца при этом нисколько не уменьшается.

В февральское новолуние Бартлетт отправился на мыс Хекла. Гудсел перебросил часть припасов с мыса Хекла на мыс Колан, а Боруп снова выехал на охоту в залив Маркем. Перед отъездом доктор закончил составление таблицы средних месячных температур; таблица показала, что все зимние месяцы, за исключением октября, были холоднее, чем три года назад. Средняя температура декабря оказалась на восемь градусов ниже.

Марвин по-прежнему оставался на мысе Брайант. Последний из февральских отрядов вернулся 9 февраля. Начиная с этого дня мы принялись энергично готовиться к последнему большому броску. В воскресную ночь 14 февраля я в краткой беседе рассказал эскимосам о том, что мы собираемся предпринять, чего ожидаем от них и что получит по возвращении каждый, кто пойдет со мной до крайнего пункта: лодку, палатку, самозарядный винчестер, дробовик, патроны, ящик табака, трубки, охотничьи припасы, ножи, топоры и прочее. Для них это были поистине несметные богатства, и перспектива получить их была слишком заманчива. Страх перед "Великой полыньей" улетучился, и когда я вплотную приступил к формированию санных отрядов, лишь один эскимос, Паникпа, признался, что боится. Остальные уже столько раз были свидетелями моего благополучного возвращения, что готовы были еще раз попытать счастье.

Бартлетт вышел в путь в понедельник 15 февраля с заданием пройти прямо к мысу Колумбия и два или три дня поохотиться на мускусных быков в его окрестностях. Три отряда, выходившие следом за Бартлеттом, должны были доставить припасы на мыс Колумбия, затем вернуться на мыс Колан, где у нас находился склад продовольствия, и вновь вернуться с полным грузом на мыс Колумбия. Отряд Гудсела вышел во вторник 16 февраля. В среду бушевала пурга, так что Макмиллан и Хенсон смогли выйти только в четверг. Все они должны были встретиться со мной на мысе Колумбия в последний день февраля.

Марвин вернулся с мыса Брайант в среду около шести часов вечера. Все его люди были здоровы. Отряд Борупа покинул корабль в пятницу, отряд Марвина - в воскресенье 21-го, и я на день остался один на "Рузвельте".

В этот последний день на судне царили полная тишина и покой, никто мне не мешал. Утро я посвятил тщательной проверке деталей уже проделанной работы; я желал убедиться, что не упущено ни малейшей ниточки, и вновь и вновь пункт за пунктом продумывал детали предстоящего марша.

Удостоверившись (чего я не имел возможности сделать в суете двух последних недель), что все на месте и все возможные случайности предусмотрены, я несколько часов раздумывал над положением вещей и над теми, другими моментами, когда, как и теперь, я стоял накануне выхода в неведомую пустыню Севера.

Когда я наконец лег на койку, чтобы поспать несколько часов перед завтрашним стартом, я уснул с сознанием, что сделал все в пределах моих сил и разумения, что каждый член экспедиции, так же как и я сам, отдаст достижению поставленной цели всю свою волю, силу и энергию. Остальное зависело от стихии - капризов полярного пака, а также от нашей физической и нравственной выдержки.

Это был последний шанс осуществить мечту всей моей жизни. Завтрашний старт был как натягивание тетивы, которая пустит последнюю стрелу из моего колчана.

Глава 21

САННОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ПОЛЯРНОМУ ЛЬДУ, КАК ОНО ВЫГЛЯДИТ В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

Возможно, читателю будет легче получить более яркое представление о работе, которую должна была выполнить экспедиция и которую она в конечном счете выполнила, если я постараюсь объяснить ему точно, что значит проделать около тысячи миль по паковому льду на санях с собачьей упряжкой. Итак, сейчас я попытаюсь кратко, но не в ущерб ясности описать вставшие перед нами трудности и способы и методы их преодоления.

Между зимней стоянкой "Рузвельта" - мысом Шеридан и мысом Колумбия северной оконечностью Земли Гранта, отправной точкой санного марша, 90 миль пути в северо-западном направлении, частью по подошве припая, частью по суше; этот путь мы должны были проделать, прежде чем выйти на бездорожные ледяные поля Полярного моря [Северного Ледовитого океана].

От мыса Колумбия нам предстояло пройти 413 географических миль, прямо на север по льду Полярного моря [Северного Ледовитого океана]. Многие люди, памятуя о гладких катках своего детства, представляют себе Полярное море [Северный Ледовитый океан] в виде гигантского катка с ровной поверхностью, по которой нас весело тащат собаки, а мы знай сидим себе на санях, подложив под ноги горячие кирпичи, чтобы не мерзли пальцы. Подобные представления, как будет показано далее, весьма далеки от истины.

Между мысом Колумбия и Северным полюсом нет ни суши, ни гладкого льда, а ровного льда очень мало.

Первые несколько миль после того, как покидаешь материк, дорога сравнительно ровная, так как идешь по так называемой ледниковой кромке. Кромка эта заполняет все заливы и простирается на всю ширину северной части Земли Гранта. В действительности она не что иное, как непомерно разросшаяся подошва припая, местами достигающая нескольких миль в ширину. Внешняя ее часть кое-где находится на плаву и поднимается и опускается вместе с приливом и отливом, в целом же она остается неподвижной, за исключением тех случаев, когда от нее отрываются большие ледяные поля и уносятся течениями Полярного моря [Северного Ледовитого океана].

За ледниковой кромкой начинается трудно поддающаяся описанию поверхность прибрежной полыньи, или приливной трещины - зона постоянной борьбы между тяжелым плавучим льдом и неподвижной ледниковой кромкой. Прибрежная полынья постоянно открывается и закрывается: открывается во время дующих с берега ветров или в сизигийный [58] отлив, а закрывается, когда дуют северные ветры, и в сизигийный прилив. Лед здесь разламывается на глыбы всевозможных размеров и нагромождается в огромные торосистые гряды, тянущиеся параллельно берегу.

Образуются эти гряды благодаря той поистине невообразимой силе, с которой ледяные поля притискиваются [так] к краю ледниковой кромки; аналогичным образом еще дальше на севере гряды торосов нагромождаются сильными ветрами и течениями, сталкивающими и перемалывающими огромные ледяные поля.