Пикуль Валентин

Николаю Юрьевичу Авраамову

Плохих людей, которые мне встретились в жизни, я как-то бессознательно и нарочно перезабыл. А вот хороших помню и буду с чувством вспоминать до самой смерти.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В осеннюю непогоду, когда стегало с моря прутьями дождей, нас выгнали на плац из тюрьмы. Из тюрьмы самой настоящей - соловецкой! Мы построились к ней спиной, будь она проклята. В два этажа "тюряга" высилась за нами, вся в решетках, и одна стена ее уходила в волны бурного озера. Мы не преступники! Но кроме этой тюрьмы у нас нет другого жилья. Несколько сотен сорванцов сейчас покорно стояли под дождем. Намокшие бескозырки наползали на уши. Из рваных бутц торчали грязные пальцы. Шумел лес, и кричали чайки, с моря залетевшие на озера.

Короче говоря, в самый разгар войны на Соловецких островах создавалась первая в нашей стране школа юнг ВМФ. Нас туда завезли морем, качнув для приличия так, что кое-кто раскаялся в своем желании быть юнгой. Монастырский "кремль" с его удобными кельями уже был занят учебным отрядом СФ. И нас заслали вглубь острова, где скиты, где тишь, где тюрьма. Но с теми пятью топорами, которые нам щедро и мудро выдали на "строительство" школы, мы не смогли выломать даже решеток в окнах камер, в которых теперь должны разместиться аудитории. И вот мы, гаврики, стоим. Дождик сечет нас. Холод собачий. Всем по младости лет жрать охота. А что дальше будет?

И вдруг видим, что от командного дома в окружении офицеров шагает к нам какой-то дяденька в кожаном пальто (погон тогда еще не носили). Подходит он ближе, и. Как я понимаю сейчас, внешность этого человека не была отталкивающей. Но было что-то удивительно мрачное во всем его облике. Издалека он шагал прямо на нас, и, казалось, слова не сказав, станет сейчас нас всех колошматить. Лицом же он был вроде хищного беркута. Из-под мохнатых клочков бровей клювом налезал на сизые губы крючковатый нос. Глаза ярко горели. Не знаю, что испытывали мои товарищи, но я при этом мелко вибрировал.

Нам объявили, что это начальник школы, капитан 1 ранга Николай Юрьевич Авраамов. Не помню, что он тогда сказал в приветствие. Но голос каперанга звенящим клинком пролетел над колонной, словно одним взмахом он хотел срубить наши легкомысленные головы.

.Ррразойдись! - раздалась команда, все грехи отпускающая, и мы разбежались от Авраамова - по углам, как зайцы от волка.

Именно вот этот человек с внешностью почти инквизиторской оказался добрым, справедливым, все понимающим педагогом. Уже на следующий день Авраамов прошелся по нашим "камерам", поговорил с нами, и мы - галдящей оравой сразу потянулись к нему, как к отцу родному. Он совсем не желал нам нравиться. Но есть такие люди, в которых влюбляешься невольно. А вскоре от офицеров мы узнали, что Авраамов (еще в чине мичмана) участвовал в Цусимском сражении и тогда же получил золотое оружие "за храбрость". Мы плохо понимали, что такое золотое оружие, но зато были достаточно сведущи в героизме Цусимы.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

По сути дела, именно Н. Ю. Авраамов и создал школу юнг, о которой так мало известно в нашей стране. Больше знают о "роте" юнг, сформированной в канун войны, которая вся целиком была бездумно послана в штыковую атаку и вся целиком геройски пала у стен Ленинграда в августе 1941 года. Эти ребята (честь им и слава!) не успели доучиться. А вот нас выучили, и, думается, неплохо выучили.

Там, где среди озер стояло в лесу одинокое здание тюрьмы, почти голыми руками была создана флотская база - жилье, камбуз, санчасть, лаборатории, электростанция и даже конюшня, в которой жила наша любимая кобыла по кличке "Бутылка". Уже падал снег, когда нами были отрыты в лесу огромные котлованы землянок (на 50 человек каждая). Спасибо монахам, после которых осталось в лесу прекрасное шоссе, - это помогало при строительстве.

Тюрьму переоборудовали в учебный корпус, и отныне ни у кого не поворачивался язык назвать это светлое здание "тюрьмою". От старого остались только "глазки", через которые коридорный надзиратель следил за сидящими без срока взломщиками сейфов и бандитами по "мокрому" делу. Теперь же здесь прилежно сиживали будущие рулевые, электрики, мотористы и боцманы торпедных катеров.

А в тюремной церкви, под шатром ее, вдруг вырос мостик боевого корабля - с мачтой, трапами, рубками и приборами. Авраамова, конечно, этим мостиком было не удивить, но он любил, чтобы мы бегали по трапам, лазали по рубкам и вообще. "вращались"!

Как-то незаметно все образумилось и пришло в норму. Мы накормлены, мы одеты. Паек был флотский (только вместо курева - 300 граммов сахарного песку). В наших же землянках - не как в "землянках", а как в настоящих кубриках. Все в порядке идеальном, все сверкает. Учились мы с большим желанием!

К этому времени наш флот имел большие потери в специалистах, погибших на сухопутье. И нас готовили как старшин, без жалости давая сложную теорию. В наших классах, гудя под током, работали новейшие приборы. Практикой насыщали нас опытные мичманы, списанные с боевых кораблей и подлодок. Юнги втянулись в ритм занятий и дисциплины. Уже не болтались хлястики. Не раздувало карманы от кусков хлеба. А принятие нами присяги совпало с введением погон. На погонах стояла буква "Ю". На ленточках же начертано золотом: "ШКОЛА ЮНГ СВМФ". Шум был дикий! Дело в том, что ленточки наши не имели косиц, обычных для матросов. Вместо косиц сбоку бескозырки юнги вязался бантик, словно у пай-девочки. Спрашивается - кому это понравится?

Между прочим, служба при Авраамове была строгой. По головке не гладили. Надо - так и отвезут в "кремль" на гауптвахту (своей "губой" мы не разжились). Однако все мы жаждали от каперанга похвалы. И появление начальника школы, даже когда он издали взирал на марширующие роты с лесного пригорка, всегда вызывало в нас радость. И было приятно раскрыть учебник по "морской практике", на обложке которого обозначен автор - опять же Н. Ю. Авраамов. Ну что там, в обычной школе? Читаешь на уроке из Лермонтова, а на тебя глядит не Лермонтов, а учительница. Зато здесь, в школе юнг, ответ держишь - и вот он, автор, сидит перед тобой - сумрачный, внушительный, любимый. Уж не с того ли времени захотелось и мне стать писателем? Впрочем, меня готовили тогда не в писатели, а в рулевые. Тем более что школа юнг уже имела своего писателя, которого звали С. Василевский. По праздничным дням в клубном бараке о нем торжественно возвещалось со сцены: "А сейчас с собственным сочинением в стихах выступит перед вами известный соловецкий писатель - юнга Эс-Василевский"!

После захода на камбуз живот нашего "писателя", набитый казенной кашей с хлебом, был туго перетянут ремнем со сверкающей бляхой. Голова у Эс-Василевского громадная, как котел (куда уж мне до него!). Нахально громко он читал нам свое "собственное сочинение" и не знал того, как я томлюсь в потемках зала, презирая его и завидуя ему.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А весною он всех нас зажал - и как следует зажал!

Конечно, в условиях берега трудно оморячиться до конца. Но Авраамов ухитрился, чтобы мы хлебнули морской жизни и с берега.

Вокруг нас море, а внутри острова - озера, как чаши с хрустальной водой. В них жили тогда семейства ондатровых крыс, совершенно безобидных. И вот, когда озера вскрылись ото льда, последовал первый приказ Авраамова: "Спать юнгам нагишом. только под простыней!" А ровно в шесть утра нас буквально срывали с трехэтажных коек, словно по боевой тревоге. Имеешь право схватить штаны от робы и через пять секунд тебя должны видеть в строю. Раздавалась команда: "Бего-ом. марш!" - и пошли чесать через лес бегом. Порядок при этом был такой: если встречалось на пути озеро переплыть! Колонна порядно мечется в воду, а старшины считают: