так все стихи и прозу - без преграды!
берет к себе под крышу Интернет.
Открой любой литературный сайт,
и в тот же миг столкнешься с суперменом:
стреляет первым, мыслит современно,
широкоплеч, накачан и носат.
Одна беда: души нет - и на грамм!
И мир вокруг - условно-виртуальный...
(...Увы, но то же - даже в той, нормальной,
литературе отворится нам.)
Романов - море! (Хоть пихай их в печь.)
Начнешь читать - а там одни злодеи!
Героев - нет, поскольку нет - идеи,
ради которой можно в землю лечь.
Твердят вокруг: тут трудно угадать,
большое - видится на расстояньи!
(Словно герой - гуляет в ресторане,
и его надо малость подождать.)
Но нет, друзья, тут сколько ни шали,
а всё ж герои завтрашних романов
придут к нам вовсе не из ресторанов,
а из боёв за Грозный и Шали.
Режимов много, Родина - одна,
о том писали Тютчев, Достоевский
и те, кто после слыл антисоветским
от Кублановского и до Бородина...
Впрочем, перечитав написанное, я подумал, что оно попахивает откровенным постмодернизмом, а постмодернизм хотя и таит в себе некоторые довольно любопытные в формальном отношении приемы, весьма трудно при том совмещается с понятием героического, чему мешает его склонность к пародированию (а значит, и снижению) тем и образов и "высокого" звучания. Хотя в то же самое время - разве не постмодернистична сама наша сегодняшняя эпоха, постоянно отсылающая нас к чему-то уже бывшему в истории? Сердце постмодернизма - аллюзия, реминисценция, поэтическая реплика. Их использование определенно вызывает у читателя известный синдром того, что описываемое уже однажды было, уже происходило в каком-то невоспроизводимом отчетливо прошлом. Это провоцирует в его сознании некую стертость, заниженность созданной реальности, которая воспринимается уже не сама по себе, а всего лишь как отпечаток какого-то прежнего, полузабытого оригинала. Таким образом тотальная аллюзорность стремится уничтожить в человеке понимание того, что все совершающееся и с ним, и в истории происходит впервые, в единственный раз - и потому личностный ответ миру тоже должен быть уникален и единственен. Стремясь погасить эту высокую адекватность человека бытию, аллюзионность оказывается дьявольской уловкой, склоняющей человека к попустительству всему низкому и разрушительному. "Оказывается, мол, что все уже так было - так есть - и так будет когда-нибудь потом, а моя воля бессильна что-либо изменить... Ну, а раз так, то гори оно все огнем..." Поистине иезуитский ход лукавого, заставляющий такое страшное явление как "духовное убийство" воспринимать всего лишь как категорию одного из литературных понятий..
Примерно то же самое можно ныне ощущать и в самой истории, где на каждом шагу возникают определенные аллюзии, намеки на то, что вся наша сегодняшняя жизнь есть только некое хронологическое эхо давно состоявшихся событий. Суверинитет республик? Да было это уже, вспомните начало ХII века с его "периодом феодальной раздробленности". Либерализация цен, приватизация, частная собственность? Ну о чем говорить - это же повторение ленинского НЭПа! Засорение русского языка? Опять-таки вспомните начало ХХ века - отмену "ятей", "еров" и самое настоящее засилие терминов, наподобие столь полюбившихся представителям новой власти "экспроприации", "коллективизации", "индустриализации", "ГОЭЛРО", "ЧК", "ВКП(б)", "трибунала", "расстрела", "к.р.д.", "ч.с.и.р.", "ГУЛАГа", "Карлага", "БАМа" и других рычаще-лязгающих слов и аббревиатур. Сокращение российской армии? Какие пустяки, это только бледная тень репрессий 1937 года против красных военачальников!..
Вот и в сегодняшней Чечне, похоже, складывается точно такая же полувиртуальная картина - то ли это 6-я Чонгарская дивизия против князя Джентемирова воюет, то ли 6-я рота псковских десантников против банды Басаева? "Дежа вю", как говорят в Париже. Все это уже было, было, было...
...Впрочем всё это (и эта моя поездка с писательской группой, и все эти мысли о постмодернизме) имели место уже гораздо позже: после того, как я несколько лет проболтался по всему Советскому Союзу, работая на разных сезонных работах и посылая корреспонденции в областные и столичные газеты, где их время от времени публиковали, обкорнав самые интересные, на мой взгляд, эпизоды. Потом я закончил заочное отделение Литературного института имени А. М. Горького, проработал несколько лет в районной газете "Старицкий вестник" в Тверской области, одновременно сотрудничая с областной "Сельской жизнью", "Губернскими ведомостями" и сочиняя (правда все реже и реже) свои собственные стихи и прозу, пока в конце концов не повстречал на одном из совещаний молодых литераторов Ирину (тоже писавшую тогда наивные девические стихи про безответную любовь), женился на ней и уехал в город Сызрань, куда после окончания Самарского педагогического университета она была направлена по распределению.
Квартиру ей дали не в самом городе, а в располагавшемся в двух километрах от окраины Сызрани совхозе "Большевик", так что я каждый день вынужден был сначала переходить по узенькой тропиночке через совхозное поле, затем садиться на автобус и уже на нем доезжать до редакции районной газеты "Правда Сызрани", куда мне удалось устроиться. Весной и летом, когда вокруг изумрудно зеленели всходы или янтарно золотились вызревающие хлеба, а в вышине звенел невидимый снизу звуковой пуант жаворонка, и даже ранней осенью, пока ещё не перепахивали протоптанную за лето тропку или не начинались дожди и грязь, мои прогулки можно было даже отнести к категории приятных. Но с конца сентября и до мая это была самая настоящая пытка...
Предоставленная Ирине квартира была сырой и плохо прогреваемой, так что родившаяся в первый же год нашей совместной жизни Аленка постоянно болела, из-за чего жена то и дело сидела на больничном, срывая программу по английскому языку, так что директор школы была ею сильно недовольна, и никакого улучшения жилищных условий нам здесь по этой причине "не светило". Понятно, что о писании каких бы то ни было стихов Ирина тут забыла даже и думать и все время суток, что была не в школе, отдавала дочке.
Я же спустя какое-то время после нашего сюда переезда обнаружил, что в Сызрани существует своя собственная писательская ячейка, структурно входящая в Самарское областное отделение Союза писателей России, и начал раза два в месяц заглядывать в гости к пишущей братии. Помню там поэта Олега Портнягина, потом одетого в военную форму прозаика Олега Корниенко, каких-то других литераторов... Пару раз в год сюда приезжал из Самары глава областных писателей с группой литературных корифеев - невысокий, квадратный мужик с крепко посаженной головой, написавший лет около тридцати назад книжку хороших рассказов на сельскую тему.
В ДК и библиотеках устраивались встречи с читателями, заезжие писатели учили слушателей нравственности и патриотизму, а потом уезжали в гостиницу, напивались там и слушали, как, багровея от натуги лицом, их руководитель до середины ночи пел свою любимую песню: "Сюды - ус, туды - ус, посередке самый вкус..."
- Еще один такой литературный вечер, и я от тебя уйду, - сказала мне после очередного приезда самарцев Ирина и, засунув подальше рукописи своих недописанных стихов и романов, я начал все чаще и чаще заезжать в здешнюю церковь Казанской иконы Богоматери, и вскоре (уже который раз за свою непродолжительную жизнь) практически совершенно утратил интерес к сочинительству художественных текстов.
В таких условиях мы умудрились прожить, не разбив о неустроенный быт свою любовную лодку, до той самой поры, пока в один из нестерпимо засушливых июльских дней в Сызранском порту не пришвартовался теплоход "Святой князь Владимир" с группой священнослужителей и паломников, совершавших в преддверии ещё только отдаленно маячившего тогда на горизонте двухтысячелетнего юбилея Рождества Христа Крестный Ход по водам рек Волга, Днепр и Западная Двина. Два дня я присутствовал с батюшками на всех богослужениях и молебнах, участвовал в их трапезах и встречах с жителями города, а по отбытии теплохода написал статью о необычном знамении, произошедшем в час их отплытия.
