Сейчас, решая проблему Азербайджана, надо руководствоваться этим историческим опытом. Я напишу атабеку Мухаммеду о Ваших предложениях относительно реформ. Полагаю, что и элахазрет82 султан Тогрул не будет им противиться.

В своем письме Вы, возмущаясь правителем Гянджи эмиром Инанчем, пишете: "Мы втроем, я, моя жена и наша знаменитая поэтесса Мехсети-ханум, неплохо живем, имея в своем хозяйстве всего одну корову, а эмир Инанч превратил весь Аран в дойную корову, и ему все мало, он никак не может насытиться".

Уважаемый поэт, если бы эмиры инанчи довольствовались молоком одной коровы, тогда и они могли бы стать такими, как Низами, и их не называли бы эмирами инанчами.

С письмом я получил некоторые Ваши стихи. Более всего мое внимание привлекло стихотворение о султане Санджаре и старухе. Оно вполне соответствует содержанию Вашего письма. Действительно, как говорит старуха, сельджуки ввергли Азербайджан в нищету. Сейчас, чтобы превратить Азербайджан в процветающую страну, нужна деятельная помощь таких, как Вы, умных, просвещенных людей.

Уважаемый поэт, Вы должны разъяснять народу, что сейчас нельзя восставать против правительства и полностью отвергать существующий государственный строй, - это может нанести большой вред, ибо в соседних государствах лротив Азербайджана замышляется недоброе.

Жду от Вас письма. Возможно, мне посчастливится удостоиться чести увидеть Вас лично и поцеловать Вашу руку. А пока шлю Вам большой привет издалека.

Тебриз, Кызыл-Арслан".

Кончив читать, Фахреддин радостно воскликнул:

- Письмо написано довольно убедительно!

Низами спрятал письмо в сумку, где хранились его бумаги,

- Оно не очень искренне, - сказал он.

Фахреддин удивился:

- Почему же? В чем его неискренность?

- Оно способно ввести в заблуждение лишь недальновидных, плохо разбирающихся в политике людей. Кызыл-Арслан, касаясь восстания Бабека, пишет: "Читая историю восстаний, имевших место в Азербайджане после восстания Бабека, я нахожу в каждом из них элементы, присущие восстанию Бабека". Или Кызыл-Арслан не понимает сути восстания Бабека или же он незнаком с характером восстаний, имевших место после выступления Бабека. Отрывки, взятые из записок Мамуна, которые Кызыл-Арслан советует нам использовать для лучшего понимания событий, или сильно искажены, или же представляют собой мысли других людей, которые преследуют свои определенные цели. Восстание Бабека было поднято против исламской веры. И, конечно, коль скоро душой халифата является ислам, халифы должны были защищать его. Кызыл-Арслан воспользовался еще одной неверной мыслью, заимствованной им у Мамуна; эту мысль он собирается навязать и нам. Кызыл-Арслан считает, что восстание Бабека должно было быть направлено не против исламской религии, а против сектантства. Это смешное заблуждение. Если бы Бабек поднял на борьбу против сектантства богословов и философов, борьба между сектами разгорелась бы с еще большей силой. Восстание, направленное против основ религии, самый правильный путь, ибо нет на свете секты, которая не опиралась бы на религию. Крах религия означает и крах всех сект. В своем письме Кызыл-Арслан подчеркивает, будто восстание Бабека было обречено на провал, так как переросло в восстание против правительства. Тем самым он хочет запугать нас. Есть в письме строчки, с которыми я полностью согласен. Кызыл-Арслан верно пишет: "Пока народ Азербайджана не признает нас своим кровным правительством, он не будет нас защищать". Если атабеки - люди умные и искушенные в политике, они постараются сделать все, чтобы наш народ признал их кровным правительством Азербайджана. Дело восстановления единого азербайджанского государства в его естественных границах полностью зависит от воли атабеков. Мне кажется, они могут разрешить и проблему Ширванского царства. Кызыл-Арслан поднял важный вопрос о национальной культуре народов. Нельзя проводить реформы в маленьких государствах, в которых нет определенного и крепкого строя и которые не объединены вокруг единого центра. Мысли Кызыл-Арслана относительно государственного строя при сельджуках абсолютно верны. Как бы там ни было, в ответном письме я укажу ему на некоторые его ошибки. Мне кажется, он не обидится на это. Фахреддин улыбнулся. - Я полностью с тобой согласен!

ОЖЕРЕЛЬЕ

Полноликая луна хотела спрятаться, завернуться в покрывало черных туч, чтобы не быть свидетелем гнусного злодеяния. Отраженные в темной воде дворцового бассейна звезды светили тускло, словно хотели совсем погаснуть. Ветерок, по ночам стучащийся в окна городских домов, сегодня замедлил свой бег, не желая передавать людям черную весть.

Ночь была тихая, спокойная. Город спал. Могло показаться, что природа получила от эмира Инанча приказ замереть, умолкнуть.

Спал дворец. Ни в саду, ни в коридорах не слышно было звуков. Рабыни и наложницы потушили свечи в своих каморках. Угасал фитиль в плошке с жиром в начале длинного широкого коридора.

Не спал лишь один хадже Мюфид. По обыкновению, воровато, как кошка, бродил он по коридорам, замирая у дверей, за которыми отдыхали обитатели дворца.

Вот он остановился у комнаты Дильшад-и начал перебирать связку ключей, отыскивая тот, который открывал ее дверь.

Звяканье ключей разбудило Дильшад. Она задрожала, потому что хадже Мюфид не приносил по ночам добрых вестей. В такое время рабынь вызывали либо на допрос, либо к палачам, либо развлекать пьяного эмира.

Когда хадже Мюфид вошел, Дильшад, словно загнанная газель, забилась в угол комнаты. Девушка в страхе дрожала и хотела поскорей узнать, зачем она понадобилась хадже Мкь фиду.

Гаремный страж зажег свечу и, увидев забившуюся в угол Дильшад, усмехнулся своей обычной гадкой, ухмылкой. Ему доставляло наслаждение наблюдать такое смятение рабынь. Он радовался, когда девушки плакали и кричали, получая побои. Он часто подстраивал так, что совершенно невинных рабынь наказывали - это приводило его в неописуемый восторг. Наложницы и рабыни знали о коварстве и жестокости евнуха. Он был безжалостен к этим существам, чьими прелестями не имел возможности наслаждаться. Поэтому Дильшад так испугалась его приходу.

Хадже Мюфид, сделав несколько шагов, протянул руку и погладил волосы Дильшад. Она задрожала сильнее. Казалось, сердце хотело выскочить из груди. Странное поведение и недобрый смех хадже Мюфида еще больше встревожили девушку: евнух имел обыкновение посмеиваться, когда рабынь уводили наказывать плетьми. Дильшад решила по вкрадчивому поведению хадже Мюфида, что ее поведут в комнату для наказаний. Не спуская с него испуганных глаз, она ждала приказаний. А страх все больше прижимал ее к стене.

Хадже-Мюфяд, казалось, не видел волнения и нетерпеливого ожидания девушки. Такова была его излюбленная манера - терзать сердца бедных рабынь ожиданием неизвестности.

Хадже Мюфид обошел со свечой в руке комнату Дильшад, словно искал что-то, осмотрел ее одежду, драгоценности, проверил, все ли на месте. По обыкновению дорогие платья и драгоценности красивых рабынь часто проверяли, следили, чтобы они не могли ничего подарить или продать другим. Все было на месте.

Хадже Мюфид положил вещи Дильшад на кресло, стоящее у постели, бросил на нее лукавый взгляд и опять захихикал, поглаживая ее волосы.

Сердце девушки разрывалось от страха, ей хотелось закричать. Но вот губы хадже Мюфида зашевелились.

- Не бойся, - сказал он тихо, едва слышно, - возьми бумагу и пиши то, что я скажу.

Дильшад впервые слышала из уст хадже Мюфида слова "не бойся". Страх в ее сердце сменился изумлением.

Дильшад немного успокоилась, не столько от слов евнуха, сколько оттого что было уже слишком поздно для "посещения" спальни эмира.

Правитель Гянджи и его приближенные, упившись вином, давно спали. Погасли свечи в зале, где недавно шла пирушка и плясали танцовщицы.

Дильшад обрадовалась, поняв, что ее не собираются наказывать. Обычно, когда кто-нибудь подвергался истязаниям, в роскошной зале плясали танцовщицы, рекой лилось вино и пели девушки. А провинившуюся рабыню избивали перед креслом, на котором восседал эмир. Ему доставляло удовольствие слушать плач и мольбы о пощаде, которые сливались со звуками музыки.