Когда катиб кончил писать, эмир поставил внизу свою подпись и вернул фирман Мухакиму Ибн-Давуду.

- Приложи печать и тоже подпиши.

Бледный от страха катиб принялся шарить по карманам, разыскивая печать, несколько раз заглянул в свой калемдан. Не найдя печати, он с мольбой в голосе обратился к эмиру:

- Я оставил печать дома. Разрешите, я схожу и принесу ее. Эмир заскрипел зубами.

- Ты уверен, что оставил печать в своем, а не в чужо:л доме?

У катиба недоуменно вытянулось лицо.

- Как это в чужом?

- Да, в доме своего благодетеля, в доме эмира Инанча, который поднял тебя из грязи на такую высоту! Презренный, неблагодарный катиб! Если тебе была недорога честь эмира Гянджи, ты хотя бы с уважением отнесся к чести халифа багдадского. Ведь ты считаешь себя благородным арабом. На-вот она, твоя печать! Ты потерял ее в комнате моей жены, в комнате безрассудной женщины, продавшей мою честь. Неблагодарная тварь! Я старался возвеличить вас, пятерых арабов, в этом большом государстве. И вот результат! Вот награда за все мои труды! Вот она - благодарность!

Мухаким Ибн-Давуд затрепетал, как лист на ветру.

- Позвольте сказать, о эмир! О чем вы говорите? Я...?!

- Да, ты!

- Я никогда не посмел бы допустить подобного бесчестного поступка по отношению к своему благодетелю. Это клевета на меня. Вы должны расследовать!..

- Молчи! Поставь печать на фирмане.

Мухаким Ибн-Давуд принял от эмирй печать и трясущимися руками приложил ее к бумаге.

- А теперь верни печать назад! - свирепо закричал эмир. -Ты недостоин хранить ее! Эй, Марджан!

В комнату вошел телохранитель эмира.

- Я слушаю, хазрет эмир.

- Ступай и приведи сюда моих палачей Гейдара, Полада и Сафи. Да скажи, чтоб не забыли прихватить с собой плети и палки.

Марджан ушел.

Мухаким Ибн-Давуд, желая спасти себя от незаслуженной кары, заплакал и принялся умолять эмира:

- Пощадите! Мне ничего неизвестно. Я ничего не знаю. Кто-то оклеветал меня. Вы всегда успеете наказать меня, велите сначала произвести расследование.

Но эмир Инанч оставался глух и нем к мольбам катиба. Печать, найденная в комнате его жены, была для него неопровержимой уликой.

Вошли палачи с палками и плетьми, расстелили на полу кожаную подстилку, повалили на нее Мухакима Ибн-Давуда и начали срывать с него одежду. Наконец Мухаким Ибн-Давуд остался в одном нижнем белье. Один из палачей сел ему на Iолову, другой-на ноги.

Эмир приказал:

- Двести пятьдесят палок!

Причитания, мольбы и вопли Мухакима Ибн-Давуда взбудоражили весь дворец. Получив сто двадцать пять палок, Мухаким перестал причитать и лишился чувств. Палки падали на бесчувственное тело.

Жена эмира, услышав крики истязуемого, вошла, как она это делала обычно, чтобы освободить жертву.

Появление ее было неожиданным.

- Кто это? В чем он провинился? - спросила Сафийя-хатун.

Эмир Инанч гневив и зло посмотрел на жену.

- Этот бессовестный человек осмелился запятнать честь своего благодетеля. Он - предатель! Он посмел вступить в прелюбодеяние с женой своего господина!

Сафийя-хатун подошла к распростертому на полу телу.

- Остановитесь! - закричала она палачам. - Разве вы не видите, бедняга умер?!

Палачи прекратили истязание. Мухаким Ибн-Давуд лежал бездыханный.

Сафийя-хатун, внимательно приглядевшись, узнала его.

- Ах, да ведь это бедный Мухаким! - воскликнула она, хлопнув себя по бедрам.

Эмир Инанч злорадно усмехнулся.

- Да, это Мухаким! Твой желанный Мухаким. Он навлек на себя кару благодаря твоей низкой, презренной любви. Гадкая, грязная женщина! Было бы еще понятно, если бы ты сошлась с благородным, знатным человеком. А то какой-то ничтожный араб! Или это в тебе заговорила арабская кровь?!

Сафийя-хатун стояла ошеломленная. Неужели все это относится к ней?

- Я не понимаю тебя, - сказала она мужу. - Что ты хочешь сказать? Кто с кем сошелся? При чем тут арабская кровь? Чем она виновата? Объясни мне, для чего ты говоришь все это?

Эмир показал жене печать.

- Спрашиваешь, для чего я все это говорю? - сказал он с горькой иронией. - Спроси вот у этой печати. Эта печать оказалась вернее вас всех! Только с ее помощью мне удалось раскрыть предательство, которое продолжалось много лет. Ты, Сафийя, продала честь правителя аранского государства этому презренному арабу, который кормился объедками с моего стола.

Убирайся прочь с моих глаз!

Сафийя-хатун, не сказав ни слова, поднесла руки к лицу, заплакала и вышла из комнаты.

Бездыханное тело Мухакима Ибн-Давуда на кожаной подстилке выволокли из комнаты.

Эмир ходил из угла в угол, ругая себя за то, что был так груб с женой и оскорбил ее в присутствии слуг. Но раскаиваться было уже поздно.

Растерянность охватила Эмира Инанча.

- Как неосторожно я повел себя! Забыл в какое время мы живем. Действовать надо разумно. Неужели я не мог выждать немного? Выждать - и потом незаметно уничтожить их обоих!

В этот момент в комнату вошел старый Тохтамыш, визирь змира и министр двора.

- Что произошло, достопочтенный хазрет эмир? - спросил он.

Эмир Инанч подробно рассказал Тохтамышу обо всем, что случилось.

Тохтамыш закрыл веки, задумался, затем, подняв голову, заговорил:

- Дело обстоит не так, как вы думаете. Во всей этой истории чувствуется чья-то рука. Все очень ловко подстроено. Прежде, чем приступить к казни, вам следовало сначала посоветоваться со мной. Вы допустили большую оплошность. Ваша супруга Сафийя-хатун дала распоряжение готовиться к отъезду. Она хочет уехать в Багдад. Вам следовало действовать осторожно, учитывая обстановку. Допустим, прелюбодеяние имело место, предположим, Сафийя-хатун изменила вам. Но ответьте мне, разве мы мало знаем правителей и шахов, в чьих дворцах случается такое? Вам не следовало забывать о тихо действующих лекарствах и прибегать к плетям и палкам. Неужели вы не могли покончить с этим, безобразием при помощи бокала вкусного щербета?!

У эмира от страха и волнения перехватило дыхание, но он все-таки сумел выдавить из себя:

- Тохтамыш, надежда на тебя одного. Если эта история дойдет до Багдада - конец моей власти. Уговори жену, пусть простит меня. Пусть не рушит счастья моей семьи!

Тохтамыш задумчиво смотрел на своего господина.

- Я постараюсь сделать все возможное, но и вы сами должны поговорить с женой, извиниться. Всегда надо сначала думать, потом - действовать. Разве я не говорил об этом достопочтенному эмиру сотни раз?

Правитель Гянджи схватил руку своего старого визиря.

- Помоги! Интриги и козни окружили меня со всех сторон. Моя дочь Гатиба спуталась с нищим поэтом. Она, не стесняясь, строчит письма поэту-бедняку.

Глаза визиря загорелись любопытством.

- Какому поэту?

- Ильясу, поэту который подписывается именем Низами. Сейчас я велю привести его и наказать.

Тохтамыш решительно покачал головой.

- Не советую этого делать. Поручите мне, я проведу расследование. Если сказанное вами - правда, я посоветую юной ханум, как следует вести себя. Бить Ильяса опасно. Он пользуется большим уважением у гянджинцев. Кроме того, он - племянник очень влиятельных людей. Вы сами это знаете.

ТОХТАМЫШ

-- Сражения идут возле самого Багдада, - говорил старый визирь. Война между султаном Махмудом и султаном Масудом - событие, которое повлияет на судьбу халифа багдадского Мустаршидбнллаха, ибо оба эти султана стремятся ограничить духовную власть халифа и расширить сзои владения. Иноземцы же, воспользовавшись этим моментом, превратили Азербайджан в гнездо интриг и козней.

Эмир, отдавая должное мудрости и опытности Точтамыша, был, тем не менее, во многом не согласен с ним. Его волновал вопрос, как он будет управлять Араном в дальнейшем.

-- Чтобы остаться у власти и сохранить наше государство, - сказал он, - надо обмануть ширваншаха Абульмузафф?ра и формально признать присоединение Арана к Ширванскому государству, пусть неофициально, допустим, путем уплаты ширваншаху ежегодно определенной дани. А для того, чтобы не потерять халифа, мы пошлем ему обычную дань за год.