После стольких приглашений и стольких приготовлений Ромен Роллан, преодолев слабость тела (ему не было, впрочем, и семидесяти), решился на поездку в Москву. В годы, предшествующие поездке, он сделал много заявлений о верности СССР и его вождю Сталину, а также о преданности мировой революции, за которую он готов биться до последнего вздоха. Убежденный, что Сталин стремится к миру (а Гитлер к войне), Роллан все эти годы "боролся за мир" в сети, раскинутой по Европе агентом Коминтерна Вилли Мюнценбергом, и в тесном контакте с компартией Франции (как ныне документально подтверждено, неотступно и ежечасно руководимой Москвой через Коминтерн и ее тайного агента Эугена Фрида) активно занимался антифашистской и сталинистской пропагандой. Это все было известно в Советском Союзе, где Роллан, полузабытый во Франции, был объявлен главным писателем Запада, а главное - лучшим другом социализма. Имя Роллана славили на Первом съезде советских писателей. Вслед за изданием полного собрания его сочинений театры готовили инсценировки его прозы, киношники готовили фильмы, Большой театр изготовлял балет "Кола Брюньон". Накануне отъезда в Москву Роллан еще раз заклеймил Гитлера, убравшего с дороги кого-то из своих противников, и еще раз восхитился Советским Союзом, где царят свобода и гуманизм, а потом двинулся в путь...
Нельзя сказать, чтобы писатель был лишен доступа к информации и пребывал во мраке невежества. У него побывало несколько близких ему людей, которым довелось провести немало времени в Союзе (Истрати, Хартош, Вильдрак и другие). То, что они рассказывали о Москве и Ленинграде, настораживало или было страшным. После недолгой передышки в Москве начиналась новая волна террора. 1 декабря 1934 года произошло то, о чем безыскусно пели в неофициальной частушке: "Сталин Кирова убил в коридорчике". Официально об этом полагалось до самого 1956 года сообщать так: "С. М. Киров был злодейски убит агентами иностр. разведок - троцкистско-бухаринской бандой шпионов, диверсантов и убийц по прямому заданию врагов народа - Троцкого, Зиновьева и Каменева". Убийство Кирова послужило предлогом для развязывания самого страшного в русской (да и в европейской) истории гостеррора. Роллан ехал в гости "по приглашению Горького", чтобы все "увидеть своими глазами" и, подобно своему "другу" Горькому, свидетельствовать миру о гуманности Сталина и его карательных органов.
Визит был проведен приставленными к этому мероприятию органами "по першому классу", с участием множества организаторов, статистов и слуг. Если органы кое-где перестарались, а кое-где им просто не хватило вкуса, то они ведь не во дворцах росли и не в Лондоне, а грамоте учились "по вывескам". Роллана встречали еще на перроне в Варшаве, и то только потому, что он не разрешил встречать его на границе Швейцарии. В Варшаве, кроме советского посла, Роллана и его жену встретил руководитель ВОКСа Аросев, который просил разрешения везти Роллана от самого дома в Швейцарии (Роллан отказался). Аросев еще год назад, из Праги поздравлял Роллана с днем рождения, он претендовал на особую близость, добивался "любви и дружбы", и можно догадаться, отчего. Карьера его шла на убыль, началась новая волна террора, и Аросев знал (как, вероятно, знал и Маяковский в последний год жизни), что бывает с теми, чья карьера идет на убыль. Он, возможно, надеялся (напрасно надеялся), что истинная близость к Роллану убережет его от гибели. По дороге от Варшавы к советской границе Аросев уговорил супругов не ехать в гостиницу, а остановиться у него, в простой советской квартире, в простом советском доме (знаменитом Доме на набережной, в Доме правительства, большинство жильцов которого вскоре было ликвидировано)...
В Варшаве супруги заночевали в гостинице "Полония" у вокзала, где, по слухам, собирались фашисты и агенты контрразведки (в мое время там собирались только "полонистки" с панели). Упоминая об этом, Роллан говорит, что он предпочел бы последних. Его брак об этом, впрочем, красноречиво свидетельствует...
На пограничной советской станции Роллана ждали секретарь Горького, трагический агент ГПУ Крючков и бедный доктор-агент Л. Левин (расстрелян, как и Крючков, три года спустя). Левин был начальником лечсанупра Кремля, лечащим врачом Горького, и он еще в дороге внимательно изучил предписания швейцарского врача Роллана и анализы лауреата. Роллан с гордостью записал в тот день, что он переходит под отеческую опеку Совета народных комиссаров. К нему была сразу приставлена медсестра, а по приезде в Москву число его слуг станет внушительным (секретари, телефонистки, медики, повара, уборщицы, не считая охраны...) - здесь вам не проклятый капитализм, эксплуатирующий писателей. Здесь эксплуатируют кого положено...
Встречала супругов делегация писателей. Несмотря на предосторожности, кое-какие высокоорганизованные толпы поклонников в штатском все же попадались на пути и отрепетированно кричали хором: "Наш друг Роллан!".
Квартирка Аросева на десятом этаже Дома правительства оказалась довольно убогой, слуги едва умещались в ней и толклись в коридоре. Наконец всех удалось выпроводить и остаться одним для отдыха под раскаленной крышей, но тут из своих убежищ выползли неизбежные спутники социализма - клопы. Они остервенело набросились на непривычного швейцарского неженку-лауреата, и в конце концов супругам пришлось среди ночи бежать в отель "Савой", где у них была заказана скромная анфилада из шести комнат. Узнав об этом, бедняга Аросев рвал на себе волосы, грозился растерзать уборщицу, которой он телеграммой велел вывести клопов. Может быть, клопы противостояли ее усилиям, а может, товарищ Ягода, готовя дело на Аросева, подбросил в его жилище каких-нибудь особых клопов из питомника ГПУ. Существуют и другие гипотезы... Роллан много рассуждает в своем тайном дневнике, преданном наконец гласности, об "интригах" Аросева. Он правильно почувствовал: интрига была, но о смысле ее до сих пор спорят исследователи. Судя по хитрому письму, написанному Кудашевой Горькому, одной из главных целей приезда супругов Роллан, совпавшего по времени с Парижским конгрессом, где должен был председательствовать Горький, было дать еще один аргумент против поездки Горького в Париж (Горький стал уже "невыездным"). Как верно отмечает писатель А. Ваксберг, письмо М. Кудашевой Горькому похоже на ультиматум: Роллану надо с вами встретиться, и встретиться не в Париже, а в Москве. Врачи-гепеушники поддержали этот нажим своими средствами, приурочив к конгрессу очередное "ухудшение"...
И вот Роллан в отеле, и в редкую спокойную минуту может знакомиться с советской жизнью из окна своего номера. Толпа на улице кажется ему не слишком элегантной, но зато здоровой, сильной, откормленной... Впрочем, у него остается мало времени для этих штудий - его везут показывать ему самолет "Правда" (второй по величине после потерпевшего аварию "Горького"), потом в ВОКС на просмотр лучшего фильма всех времен и народов ("Чапаев"), потом в Большой театр, где Уланова танцует в "Бахчисарайском фонтане", а супругов Роллан приветствуют в их "царской ложе" (откуда по этому случаю выгнали дипломатов) сам Немирович-Данченко, сам Максим Литвинов, посол США Буллит. Отчаявшийся Аросев предлагает им бежать из отеля на дачу, которую он добыл "у самого Сталина". Роллан отказывается...
Следуют утомительные развлечения - приемы, завтраки, фильмы, а главное дисциплинированные, но восторженные толпы поклонников, корреспонденты, приветственные крики: Роллан купается в волнах славы, такого с ним еще не было...
И вот наконец главный день его жизни - 28 июня 1935 года. Он принят Сталиным и удостоился беседы. Отныне он будет не просто какой-то там писатель, лауреат чего-то, автор чего-то: он будет человеком, которого принял Сталин, владыка вселенной, божество прогрессивного человечества...
Произошло величайшее событие в жизни прогрессивного заграничного сочинителя Роллана, и, на мой взгляд, Сталин был в тот день на высоте. Майя, впрочем, тоже была на высоте (в журнале регистрации сталинского секретариата отмечено ее присутствие - "тов. жена Ромена Роллана"): это она подняла Роллана на эту высочайшую ступень, на которой, однако, он не проявил ни особой смелости, ни ума, ни оригинальности, ни наблюдательности... Повизгивал от восторга, как все испуганные гуманисты, курил фимиам, благодарил, извинялся. Ему хотелось, конечно, чтоб его беседа со Сталиным была предана гласности, чтоб целый мир увидел их имена рядом - Сталин и Роллан. Но в секретариате, помаявшись с текстом, решили: не надо. Слишком откровенно объяснялся Сталин. А может, слишком откровенно издевался над Ролланом. Слишком открыто лгал, зная, что гуманист все проглотит...
