В стену постучали. Потылихин поднялся со стула.

- Нет, посидите еще, - остановила его Гринева, тоже вставая. - Меня вызывают к прямому проводу. - Дотронувшись до плеча своего собеседника, она опять усадила его в кресло. - Я скоро вернусь. Мне еще надо с вами о многом поговорить... Сейчас я попрошу, чтобы нам дали чаю. - Она торопливо вышла из номера.

...Через несколько дней после встречи с Гриневой Потылихин снова перешел линию фронта и попал в одну из деревень, неподалеку от станции Обозерской. Теперь здесь стояли английские части. Вологда снабдила его надежными документами с визой "Союзной" контрразведки. Документы были настолько надежны, что он даже рискнул предъявить их англичанам. Английский комендант поставил печать, Потылихин сел в поезд и благополучно добрался до Архангельска.

Вид Архангельска поразил Максима Максимовича. За прошедшие две недели город резко изменился. Душу из него вынули еще раньше, несколько месяцев тому назад, в августе. Но теперь он был, как береза, с которой ветер сорвал последнюю листву, и стоит она, как скелет, протянув свои заледеневшие сучья, и словно молит о помощи.

Между левым и правым берегом ходил пароходик по пробитому среди льдов фарватеру. Но на перевозе было пусто, пусто было и на пароходике. Немногие пассажиры, что сидели в общей каюте, скрываясь от студеного ветра, боязливо озирались на солдат в иностранных шинелях. Эти чувствовали себя победителями, гоготали и глядели на местных жителей с таким видом, который словно говорил: "Ну что, еще живешь? Смотри. Что захочу, то и сделаю с тобой".

На городской пристани патрули, проверяя пропуска, беззастенчиво обыскивали пассажиров.

Снег, который так любил Максим Максимович, сейчас казался ему погребальным покровом. Даже трамваи звенели как-то под сурдинку. Прохожие либо брели, опустив головы, либо неслись опрометью, не оглядываясь по сторонам, будто боясь погони.

Проехавший по Троицкому проспекту автомобиль только подчеркнул отсутствие общего движения. "Да, все оцепенело", - подумал Потылихин.

Перебравшись на другую квартиру, он устроился конторщиком при штабных мастерских, где работал столяром Дементий Силин, большевик из Холмогор.

Силина никто в Архангельске не знал. Да и трудно было себе представить, что этот румяный старичок с трубочкой в зубах, балагур и любитель выпить, имеет хоть какое-нибудь отношение к политике.

Потылихина звали сейчас Валовым. Но в центре Архангельска, особенно днем, он все-таки избегал появляться. В Соломбале же вообще никогда не показывался.

Дементий иногда встречался с Чесноковым и другими архангельскими подпольщиками. Местом встреч обычно служил Рыбный рынок или конспиративная квартира в рабочем бараке на Смольном Буяне.

В середине января Чесноков через Дементия назначил

Потылихину встречу на Смольном Буяне. Он просил зайти и Шурочку.

Чесноков пришел раньше условленного времени. Но Базыкина уже была на месте.

- Давно, Шурик, я тебя не видел, соскучился, повидаться захотелось... сказал Чесноков, оглядывая ее похудевшую фигуру. - Вещи, говорят, распродаешь?

- Да распродавать уж нечего, - горестно ответила Шурочка.

- Я тебе деньги принес... Мало... Но больше нет. А в феврале, Шурик, поможем по-настоящему.

- Не надо, Аркадий... Я от Абросимова получу за урок. Не надо!

- Знаю, сколько получишь... Ребят надо кормить! Да и ты, смотри-ка... будто сквозная стала. Бедная ты моя, Шурка. Но ничего. Перетерпим!

Он вручил Шурочке деньги и ласково потрепал ее по плечу.

Правый глаз у Чеснокова был живой, быстрый, а левый, чуть не выбитый три года тому назад оборвавшимся тросом, болел. Чеснокову приходилось носить черную повязку. Сейчас он ее снял - она слишком привлекала бы внимание - и отпустил большие висячие усы, даже стал одеваться под интеллигента. Конспирации помогало еще и то, что в Архангельске Чеснокова знали очень немногие. Он был родом из Либавы и появился здесь только летом 1917 года.

Чесноков жил теперь за городом по чужому паспорту, работал в лесопромышленной артели. Никто, кроме самых близких людей, не узнавал в малообщительном, степенном счетоводе прежнего Чеснокова, старого коммуниста и депутата Архангельского Совета...

- От своих что-нибудь имеешь? - спросила его Шурочка.

- Ничего, - Чесноков вздохнул. - Знаю только то, что рассказал Потылихин: живут в Котласе.

Они помолчали.

- А праздник девочкам ты все-таки устроила! Хороша елочка?

- А ты откуда знаешь?

- Знаю... Молодчина! Надо было их побаловать...

- Принес неизвестный какой-то человек, - зарумянившись, отозвалась Шурочка. - Накануне рождества. В сочельник. Никого из нас дома не было. И записочка приколота: "А. М. Базыкиной". Для девочек это было огромной радостью... Словно действительно дед Мороз побывал. Чесноков усмехнулся.

- Да уж не ты ли это, Чесноков? - пристально посмотрев на него, спросила Шура.

- Честное слово, не я, но ребята мои... Транспортники. Ты знаешь, Шура... Вот сейчас, в дни бедствия, особенно ясно, как ребята нами дорожат. У самих ведь в кармане вошь на аркане, а собирают деньги для заключенных. Вчера опять передали деньги от рабочих судоремонтного завода. Это не шутка!

Наконец, пришел и Потылихин. Чесноков отвел его в дальний угол комнаты к окну, и они стали тихо разговаривать.

- Я вызвал тебя вот зачем, - начал Чесноков. - Нам надо устроить явку в самом ходовом месте. В центре! Чтобы могло собираться несколько человек сразу... И чтобы хвоста за собой не иметь.

- Ты уж не о нашей ли мастерской? - спросил Потылихин.

- Именно. Ведь у вас как будто и гражданские заказы принимают?

- Принимают.

- Чего же лучше!.. Вот и ширма! Но дело не только в этом. Надо встретиться судоремонтникам-большевикам. Соломбала - окраина, и частные дома там, как на блюдечке. Надо выбрать какое-нибудь официальное место. Здесь, в центре, где людно... Ну, понимаешь! За вашей мастерской ведь никакого наблюдения?

- Никакого.

- А как ты сюда пришел?

- Да уж не беспокойся, я конспирацию знаю. - Потылихин улыбнулся. Задами... И через забор!

- Ты сейчас должен быть, как стеклышко.

- Я и есть, как стеклышко. - Потылихин засмеялся:- Меня даже военное начальство уважает! Господа офицеры всегда со мной за руку... Полная благонадежность!

- Так вот, можно ли у вас в мастерской собрание организовать?

- Дерзкий ты человек!

- А что ж, Максимыч! Дерзость иногда бывает, самым верным расчетом.

Чесноков встал:

- Эту дерзость я со всех точек зрения обдумал... Никому никогда в голову не придет, что почти в самом сердце врага, в военной мастерской, собираются большевики. Когда у вас кончается работа?

- Солдаты уходят после пяти. Начальство позже четырех редко засиживается...

- Значит, в восемь или в девять можно назначить собрание! Да ты не беспокойся, я за народ ручаюсь... - сказал Чесноков, заметив, что осторожный Максим Максимыч колеблется.

- Коли ручаешься, хорошо... Будет сделано. А когда предполагаешь?

- На будущей неделе. Я тебе сообщу через Дементия. И приготовь-ка, Максимыч, доклад... - сказал Чесноков, набивая махоркой глиняную трубочку. Тема - общее положение... Да не у нас, а в стране... Что делается на юге, на Восточном фронте... Надо, чтобы товарищи знали о работе Ленина и Сталина. То, что происходит у нас в Архангельске, мы и без докладов знаем. Расскажи, что видел в Вологде... Как строится Красная Армия... Надо, чтобы доклад у тебя был боевой... крепкий, бодрый. Чтобы он поднял настроение у людей.

- Понятно!..

Они отошли от окна. Шурочка с тревогой вглядывалась в их лица.

- На Мудьюге как будто что-то случилось, - сказал Потылихин. Подробности мне еще не известны... На днях обещались сообщить.

Шура побледнела.

- На Мудьюге? - переспросила она дрогнувшим голосом.

- Ничего особенного, Шурочка, - успокаивающе заговорил Потылихин. Туда ездила комиссия из контрразведки. Какой-то неудачный побег... Вот и все!