2

Тусклым парижским утром, попавшим в зазор между весной и летом 1901 года, Ван - в черной шляпе, одной рукой поигрывая теплой мелочью в кармане пальто, а другой, затянутой в оленью кожу, помахивая свернутым английским зонтом, - проходил мимо особенно непривлекательного тротуарного кафэ, которых множество выстроилось вдоль авеню Гийом Питт, когда между столиками поднялся и поздоровался с ним щекастый лысый мужчина в помятом коричневом костюме и жилете с часовой цепочкой.

Мгновение Ван вглядывался в круглые румяные щеки и черную эспаньолку.

- Не узнаешь?

- Грег! Григорий Акимович! - воскликнул, сдирая перчатку, Ван.

- Вот прошлым летом я отрастил настоящую vollbart103. В ней бы ты меня нипочем не признал. Пива? Удивляюсь, Ван, как тебе удается сохранять такой юный вид.

- Шампанская диета вместо пивной, - сказал профессор Вин, надевая очки и маня ручкой зонта официанта. - Вес набирать она не мешает, но по крайности не позволяет завянуть скротуму.

- А здорово меня разнесло, верно?

- Как насчет Грейс? Вот уж кого не представляю толстушкой.

- Кто двойняшкой родился, двойняшкой помрет. У меня и жена не худенькая.

- Так ты женат? Не знал я ране. Давно ли?

- Около двух лет.

- На ком?

- На Моди Свин.

- Дочери поэта?

- Нет-нет, ее матушка родом из Брумов.

Мог бы ответить "на Аде Вин", не окажись господин Виноземцев более проворным претендентом. Я, кажется, знавал кого-то из Брумов. Оставим эту тему: скучнейший, верно, союз - здоровенная, властная супружница и он, ставший еще скучнее, чем был.

- В последний раз я тебя видел лет тринадцать назад - ты ехал на черном пони, нет, на черном "Силентиуме". Боже мой!

- Да, Боже мой, лучше не скажешь. Эти дивные, дивные муки в Ардисе! О, я абсолютно безумно любил твою кузину!

- Ты про мисс Вин? Не знал я ране. Давно ли...

- Да и она не знала. Я был ужасно...

- Давно ли ты осел...

- ...ужасно застенчив, потому что я же понимал, - куда мне тягаться с ее бесчисленными поклонниками.

С бесчисленными? С двумя? С тремя? Возможно ли, что он ничего не слышал о главном? Все розовые изгороди знали про нас, все горничные во всех трех усадьбах. Благородная сдержанность тех, кто застилает наши постели.

- Давно ли ты осел в Люте? Нет, Грег, это я заказал. Заплатишь за следующую бутылку. Так скажи же...

- Вспомнишь, и этак странно становится! Порывы, грезы, реальность в степени x. Признаюсь, я готов был сложить голову на татарской плахе, если б взамен мне позволили поцеловать ее ножку. Ты был ей кузеном, почти братом, тебе этой одержимости не понять. Ах, эти пикники! И Перси де Прей, который похвалялся передо мной на ее счет, я с ума сходил от зависти и от жалости, и доктор Кролик, который, сказывали, тоже ее любил, и Фил Рак, гениальный композитор - мертвы, мертвы, все мертвы!

- В музыке я почти не смыслю, но услышать, как взвыл твой приятель, мне, помнится, было приятно. Увы, у меня через несколько минут назначена встреча. За твое здоровье, Григорий Акимович.

- Аркадьевич, - сказал Грег, в первый раз не обративший внимания, но теперь машинально поправивший Вана.

- Ах да! Дурацкий промах неряшливого языка. Как поживает Аркадий Григорьевич?

- Умер. Умер незадолго до твоей тетушки. Мне кажется, газеты воздали ее таланту достойную хвалу. А где теперь Аделаида Даниловна? Она за кем же - за Христофором Виноземцевым или за его братом?

- В Калифорнии или в Аризоне. Зовут его, сколько я помню, Андреем. Хотя, возможно, я ошибаюсь. В сущности, я никогда не был близок с кузиной: я и в Ардисе-то гостил только дважды, оба раза по нескольку недель, да и лет с тех пор утекло немало.

- Кто-то мне говорил, что она стала киноактрисой.

- Понятия не имею. На экране я ее ни разу не видел.

- Да, доложу я вам, ужасно было бы интересно - включить доротеллу, и вдруг она. Как будто тонешь и видишь все свое прошлое - деревья, цветы, таксу в веночке. Смерть матери, верно, была для нее ужасным ударом.

Любит, доложу я вам, слово "ужасный". Ужасный костюм, ужасная опухоль. Почему я должен все это терпеть? Противно, - а все на дурной пошиб занимательно: моя болтливая тень, водевильный двойник.

Ван уже уходил, когда объявился шофер в нарядной ливрее и сообщил "моему лорду", что леди остановила машину на углу рю Сайгон и призывает его к себе.

- Ага, - сказал Ван, - вижу, ты нашел применение своему английскому титулу. Отец твой предпочитал сходить за чеховского полковника.

- Моди из английских шотландцев и, ну, в общем вот так. Думает, что титулованных особ за границей лучше обслуживают. А кстати, кто это мне сказал?.. да, Тобак, - что Люсетта поселилась в "Альфонсе Четвертом". Я, кажется, не спросил тебя об отце? Как он, в добром здравии? (Ван кивнул.) А что поделывает гувернантка-беллетристка?

- Ее последний роман называется "Милый Люк". Получила за эту пухлую дребедень премию Ливанской Академии.

И, рассмеявшись, они разошлись.

Миг спустя, как нередко случается в фарсах и в чужих городах, Ван столкнулся еще с одним старым другом. Умиление нахлынуло на него, когда он увидел Кордулу в узкой багряной юбке, склонившуюся сюсюкая над четой пудельков, привязанных к колышку у входа в мясную лавку. Кончиками пальцев Ван погладил ее и, едва она рассерженно обернулась (гнев мгновенно сменился радостным узнаванием), процитировал затасканные, но вполне уместные строки, известные ему с тех дней, когда ими дразнились его одноклассники:

У Винов что ни слово, то Тобаки,

А у Тобаков сплошь одни собаки.

Прошедшие годы лишь добавили лоска ее красоте, и хотя с 1889-го мода не раз переменялась, ему посчастливилось столкнуться с Кордулою в тот сезон, когда прически и юбки на краткий срок (она уже приотстала от более элегантных дам) вновь обратились к стилю двенадцатилетней давности, как будто и не прерывался поток прежних нежностей и развлечений. Она засыпала Вана вежливыми вопросами, но ему не терпелось поскорее уладить более важное дело, - пока еще билось пламя.

- Не будем растрачивать приливный пыл обретенного времени, - сказал он, - на переливание из пустого в порожнее. Я полон сил до самого краешка, если ты именно это хочешь узнать. Теперь послушай, ты можешь счесть меня глупцом и нахалом, но у меня к тебе неотложная просьба. Ты не поможешь мне украсить твоего мужа рогами? Грех не воспользоваться случаем.

- Право же, Ван! - сердито вскричала Кордула. - Это уж слишком. Я счастливая супруга. Мой Тобачок меня обожает. Мы бы уже завели десяток детей, не будь я так осмотрительна с ним и с другими.

- Тебе будет приятно узнать, что один из этих "других" признан абсолютно бесплодным.

- Ну, а обо мне можно сказать все что угодно, только не это. По-моему, мне достаточно взглянуть на мула, чтобы он тут же ожеребился. И потом, я сегодня завтракаю у Голей.

- C'est bizzare104, что такая аппетитная женщина может быть ласкова с пуделями, отвергая при этом бедного, пузатенького, пьяненького старого Вина.

- Вины куда блудливей собак.

- Раз уж ты коллекционируешь такого рода присловья, - настаивал Ван, позволь процитировать одно арабское. Рай лежит в одном аасбаа к югу от кушака красивой женщины. Eh bien? 105

- Ты невозможен. Где и когда?

- Где? Вон в том обшарпанном отельчике по другую сторону улицы. Когда? Прямо сейчас. Я еще ни разу не видел тебя скачущей на деревянном коньке, а в tout confort106 на той стороне, похоже, на большее рассчитывать не приходится.

- Я должна попасть домой не позже половины двенадцатого, а сейчас почти одиннадцать.

- Это займет не больше пяти минут. Прошу тебя!

Взгромоздившаяся на "конька", она напоминала ребенка, впервые отважившегося прокатиться на карусели. Вульгарность позы заставила ее распялить рот в прямоугольной moue. Грустные, хмурые девки с панели делают это с лишенными выражения лицами, плотно сжимая губы. Она прокатилась дважды. Бурный заезд и его повторение заняли все же пятнадцать минут, а не пять. Очень довольный собою, Ван прошелся с Кордулой вдоль буро-зеленого Буа де Бильи в направлении ее особнячка.