- Ну что ты плетешь? Сам же отлично видишь, они танцуют. Точь-в-точь как Красавица и Чудовище на том балу, где Золушка потеряла подвязку, а Принц - свой чудный стеклянный гульфик. В дальнем углу залы различаются также господин Вард с госпожой Фрэнш, исполняющие отчасти брейгелевскую "кимбу" (деревенская пляска). Все эти разговоры, будто селяне в наших краях только и знают что насиловать друг дружку, сильно преувеличены. D'ailleurs, это была последняя петарда мистера Бена Райта в Ардисе.
Ада на балконе (наш акробатический voyeur56 сфотографировал ее, свесившись с краешка крыши) рисует один из своих любимых цветков, ладорский сатирион, шелковисто-пушистый, мясистый, вздыбленный. Вану показалось, что он вспомнил и тот солнечный вечер, и несколько оброненных ею (в ответ на его ботанически нелепое замечание) слов: "мой цветок раскрывается только в сумерках". Тот, что так влажно лиловел у нее.
Официальное фото на отдельной странице: Адочка, хорошенькая и непристойная в своей кисее, и Ваничка в серой фланели и школьном галстуке в косую полоску стоят бок о бок, с напряженным вниманием глядя в "кимеру" (химеру, камеру); на его лице - призрак насильной улыбки, ее выражения лишено. Оба вспомнили время (между первым крестиком и целым кладбищем поцелуев) и случай: снимок был сделан по распоряженью Марины, вставившей фотографию в рамку и повесившей ее у себя в спальне рядом с портретом своего двенадцати- или четырнадцатилетнего брата в "байронке" (рубашке с открытым воротом), лелеющего в сложенных чашкой ладонях морскую свинку; все трое походили на родных братьев с сестрой, при этом покойный отрок обеспечивал вивисекционное алиби.
Еще одна фотография, сделанная в тех же обстоятельствах, была капризной Мариной отвергнута: Ада сидит, читая, за трехногим столом, ее слабо сжатый кулачок прикрывает нижнюю половину страницы. Редчайшая, сияющая, никакими резонами не оправданная улыбка лучится на ее почти мавританских губах. Волосы частью льются ей на ключицу, частью стекают вдоль спины. Ван, склонившись, стоит над нею и незряче глядит в раскрытую книгу. В миг, когда щелкнул затвор, он намеренно и сознательно связал недавнее прошлое с неотвратимым будущим и сказал себе, что в этой связи предстоит сохраниться объективной перцепции подлинного настоящего, что он обязан запомнить благоухание, блеск и плеск, и плотскую суть настоящего (и он действительно помнил их полдюжины лет спустя - как помнит и ныне, во второй половине следующего столетия).
Но откуда взялся на любимых губах этот редкостный свет? Умная насмешка, минуя переходную форму издевки, легко преобразуется в наслаждение.
- А знаешь, Ван, что за книга там лежит - рядом с Марининым зеркальцем и пинцетом? Могу тебе сказать. Один из самых расфуфыренных и rejouissants57 романов, когда-либо "поднимавшихся" на первую страницу Литературного обозрения манхаттанской "Times". Уверена, что он и поныне валяется у твоей Кордулы в каком-нибудь укромном углу, там, где вы с ней сидели щека к щеке, после того как ты соблазнил меня и бросил.
- Кошка, - сказал Ван.
- Да нет, много хуже. "Табби" старика Бекстейна - шедевр в сравнении с этой стряпней, с этой "Любовью под липами" какого-то Ильманна, перепертой на английский Томасом Гладстоуном, подвизавшимся, судя по слогу, в перевозчичьей фирме "Паковка и Доставка", поскольку на странице, которой упивается здесь Адочка, адова дочка, "автомобиль" назван "фурой". И представь, нет, ты только представь, что малютке Люсетте пришлось в ее курсе литературы в Лосе изучать и Ильманна и троицу трупных Томов.
- Ты вот помнишь эту белиберду, а я помню, как мы сразу за тем три часа безостановочно целовались Под Лиственницами.
- См. следующую иллюстрацию, - мрачно сказала Ада.
- Ах, мерзавец! - воскликнул Ван. - Наверное, полз за нами на пузе со всей аппаратурой. Нет, я обязан его истребить.
- Хватит истреблений, Ван. Отныне только любовь.
- Да ты взгляни, девочка, вот я упиваюсь твоим языком, вот впиваюсь в твой надгортанник, а вот...
- Перерыв, - сказала Ада, - быстро-быстро.
- Весь к вашим услугам, пока не стукнет мне девяносто, - сказал Ван (вульгарность подглядывания в щелку оказалась заразительной), - по девяносто раз в месяц, исходя из самых грубых оценок.
- Пусть они будут грубее, о, гораздо грубее, скажем, сто пятьдесят, это выходит, выходит...
Но налетевшая буря смела калькуляцию к кинологическим чертям.
- Нуте-с, - сказал Ван, когда рассудок снова вступил в права, вернемся к нашему загубленному детству. Мне не терпится - (подбирая альбом с ковра у кровати) - избыть это бремя. О, новый персонаж, и даже с подписью: доктор Кролик.
- Секундочку. Ты, может, и наилучший Vanishing Van, но все равно безобразно пачкаешься. Да, это мой бедный учитель естествоведения.
В гольфных шароварах и панаме похотливо стремящийся вослед своей "бабочке" (как зовутся по-русски чешуекрылые). Наважденье, недуг. Что могла знать Диана о подобной гоньбе?
- Как странно - в том виде, в каком Ким его здесь наклеил, он кажется совсем не таким пушистым и пухлым, каким я его представлял. Сказать по правде, милочка, он выглядит крупным, сильным, симпатичным и матерым Мартовским Зайцем! Требую объяснений!
- Да нечего тут объяснять. Я как-то раз попросила Кима помочь мне дотащить туда и обратно кое-какие коробки, - вон, видишь? - наглядное доказательство. К тому же это вовсе не мой Кролик, это брат его, Кароль или Карапарс Кролик. Доктор философии, родом из Турции.
- Люблю смотреть, как у тебя, когда ты врешь, сужаются глаза. Далекий мираж Малой Безобразии.
- Я не вру! - (с очаровательным достоинством): - Он действительно доктор философии.
- Van ist auch one58, - пробурчал Ван, выговаривая последнее слово как "wann"59.
- Излюбленная наша мысль, - продолжала она, - любимейшая мысль моя и Кролика состояла в том, чтобы описать и запечатлеть самые ранние стадии, от яйца до куколки, всех нимфалид, больших и малых, начав с тех, что населяют Новый Свет. Я отвечала бы за постройку аргиннинария (защищенного от вредителей питомника с подбором температур и прочими усовершенствованиями, каковы, например, особые ночные ароматы и крики ночных животных, позволяющие создавать в сложных случаях естественную обстановку), гусеницы требуют исключительного ухода! На обоих полушариях обитают сотни видов и превосходных подвидов, но, повторяю, мы начали бы с Америки. Живые яйцекладущие самочки и живые пищевые растения, такие как разнообразнейшие фиалки, доставляемые воздушной почтой отовсюду, начиная, из чистой лихости, с арктических ареалов - с Ляски, Ле Бра д'Ора, острова Виктора. Наш гусеничный садок был бы одновременно и фиалкарием, полным чарующих цветущих растений, от endiconensis, это такая разновидность северных болотных фиалок, до крошечной, но величавой Viola kroliki, недавно описанной профессором Холлом из Гадсон-Бэй. Я сделала бы цветные изображения всех возрастных стадий и графические - упоительных гениталий и иных подродностей строения насекомых. Чудесная была бы работа.
- И с какой любовью исполненная, - сказал Ван, переворачивая страницу.
- К несчастью, мой бесценный сотрудник умер, не оставив завещания, а садок побочных Кроликов сплавил его коллекцию, включая и то немногое, что принадлежало мне, немецким торговцам и татарским дельцам. Возмутительно, несправедливо и грустно!
- Мы подыщем тебе нового научного руководителя. Ну-с, а тут у нас что?
Троица слуг, Прайс, Норрис и Вард, переодетые в карикатурных пожарных. Молодой Бут, алчно лобзающий жилочки на подъеме голой ноги, задранной и утвержденной на балюстраде. Ночной, сделанный под открытым небом снимок двух маленьких белых призраков, прижавших снутри носы к стеклу библиотечного окна.
Страница, на которой уместились расположенные красивым eventail'ом семь фоточек, сделанных за такое же число минут из далековатой засады высокая трава, полевые цветы, свисающая листва. Тени и сплетение стеблей чинно маскировали коренные подробности, позволявшие заподозрить, что двое не вполне одетых детей предаются чему-то большему, нежели простая возня.
